Читать книгу Хрупкость - Екатерина Люмьер - Страница 3

Шли годы. Аньель рос смышленым и покладистым. Когда пришла пора идти в школу, он принял эту новость с необычайным рвением. Больше всего ему нравилось заниматься французским языком и историей. Он много читал и не забывал упражняться каждый день в танце и игре на скрипке, которую ему подарил Виктор. Время от времени он с удовольствием ходил с бабушкой в театр. Хотя многие говорили, что это не место для маленького мальчика, тем не менее, театр его завораживал, и он много раз представлял Люмьера среди артистов на сцене. Однажды он в порыве чувств даже сказал о том, что мечтал бы работать в дворце Гарнье, когда вырастет, но эта новость была встречена решительным отказом со стороны дедушки.

Постепенно Виктор стал неотъемлемой частью жизни Аньеля. Каждое лето он возвращался в Пиенцу, где Люмьер продолжал заниматься с ним и вместе они постигали все таинства музыки и танца. Юный де ла Круа даже сам начал сочинять небольшие этюды, которые с волнением показывал своему учителю и с благодарностью принимал его критику. С того памятного весеннего дня он не чаял души в Викторе и всегда с нетерпением ждал встреч с ним. В то время, когда он находился в Париже, они вели непрекращающуюся переписку, а когда Виктор приезжал в город по делам, Аньель оставался у него в особняке, и это были одни из самых счастливых дней его жизни.

Когда ему было десять лет, произошло долгожданное примирение с отцом. Если в первые годы при виде мальчика Венсан скрывался в своей студии и не покидал ее даже после настойчивых уговоров Виктора, постепенно любопытство начало брать верх. На четвертое лето он начал приходить в класс и наблюдать за уроками. И пусть всегда он сидел в углу, не произнося ни единого звука, Аньель втайне радовался и этому. Венсану потребовалось еще три года, чтобы набраться смелости и подойти к нему. Их первый разговор был коротким и сбивчивым, но мальчик еще долго вспоминал его с необычайной теплотой.

Со временем детские страхи ушли. Хотя периодически Аньелю продолжали сниться кошмары, где Венсан представал перед ним в виде монстра, он больше не боялся его и не убегал прочь. Напротив, чем старше он становился, тем сильнее его начинали интересовать причины недуга отца. Он даже тайком пробирался в кабинет Люмьера и читал дневники, которые тот вел. И хотя многое представлялось ему довольно сложным и непонятным, он дал себе обещание, что однажды обязательно продолжит дело Виктора.

Однажды в апреле, это произошло, когда мальчику было тринадцать лет, они сидели в гостиной и отдыхали после насыщенного дня. Аньель заметил, как печален был Виктор в тот день. Приблизившись к нему поближе, он осторожно спросил:

– Что-то случилось?

Виктор ответил ему не сразу. Он сидел и курил, иногда стряхивая пепел в хрустальную пепельницу.

– Да. Тринадцать лет назад в этот день умер Себастьян.

– Себастьян? – Виктор впервые назвал это имя. – Кем он был?

– Он… – Люмьер запнулся, даже не зная, как ответить. – Мой любимый человек. Это его дом. Стал моим.

Аньель склонил голову, не зная, стоит ли продолжать этот разговор. Однако помолчав немного, все же спросил:

– Ты скучаешь по нему?

– Каждый день и час.

Виктор поднялся, чтобы позвать Аньеля за собой и отвести в теперь уже свой кабинет.

Достав из одного ящика большую папку с документами, Люмьер взял в руки листок с акварельным портретом.

– Этот рисунок из Праги. Единственный, на котором есть мы оба. Стоил сущие гроши.

На нем были изображены молодой Виктор, которому тогда только исполнилось тридцать, и его возлюбленный на фоне акватории Влтавы с Карлова моста.

– Себастьян Эрсан, так его звали. Он был меня старше на двенадцать лет.

Аньель почувствовал сколько боли сокрыто в этих словах. Несколько мгновений он изучал рисунок, затем просто обнял Люмьера.

– Почему он умер?

– Его убили. Он не хотел… Он не хотел, чтобы нас разлучили. Спустя два с половиной месяца после того, как написали этот портрет, его не стало. – Виктор приобнял Аньеля и вздохнул. – Это кольцо – его подарок. Он сделал мне предложение.

– Мне очень жаль, – прошептал мальчик, зная, что никакие слова не смогут восполнить эту утрату.

– Это случилось в той самой гостиной, где мы только что были. Это сломало всю мою жизнь.

– Мне даже страшно представить, через что тебе пришлось пройти. Ты очень сильный.

– Не настолько, ведь я никогда не смог стать прежним. Ты стал моим смыслом, равно как и то, что я храню память о Себастьяне и продолжаю его дело. – Виктор нежно улыбнулся Аньелю. – А он всегда со мной, даже несмотря на то, что я сказал ему «прощай». Мы ещё с ним обязательно встретимся.

Люмьер знал, что никогда не скажет названному сыну, что его собственный отец сделал то, что Виктор все-таки смог принять и смог простить, ради себя самого. Аньель чуть отстранился и с неожиданным жаром произнес:

– Я никогда не знал никого сильнее тебя.

Виктор все ещё нежно ему улыбался, но потом серьёзно сказал:

– Раз уж ты спросил, то ты должен знать. Все, что я имею сейчас после того, как меня не станет, получишь ты и Мишель.

Мальчик удивленно посмотрел на него.

– Но ведь ты не собираешься оставить меня? Ты будешь жить еще очень долго!

– Я должен был обезопасить себя и свое дело на будущее. Я сделал это ещё в тот день, когда мы с тобой впервые познакомились. Когда ты впервые приехал в Италию. По правде, познакомились мы раньше, на третий день после твоего рождения.

– Бабушка и дедушка мне никогда не рассказывали об этом.

– Я помню твою мать. Правда, меня не было на свадьбе твоего отца.

– Вы были с ним близки в то время?

Аньель никогда не спрашивал Виктора о том, почему тот живет с отцом в Италии, хотя вопрос возникал в его голове сотни раз.

– У нас были странные отношения. Я был первым солистом Гарнье, когда твой отец предложил написать мой портрет. После этого у нас был, можно сказать, непродолжительный роман.

Мальчик некоторое время молчал, обдумывая услышанное.

– Тогда он был другим?

– Да. Совершенно. Он был добрым, ласковым и абсолютно влюблённым. Правда, при этом сомневающимся. Он мог бросить меня на две недели, на месяцы, и появиться, как ни в чем не бывало.

Аньель закусил губу и немного виновато посмотрел на Виктора.

– Скажи, а как ты понял, что тебе нравятся мужчины?

– Просто знал. Видел, чувствовал. Но, по правде, я вообще сомневался, что мне нравятся люди до определённого возраста. В театре меня заставили провести ночь с двумя балеринами, и это было малоприятно. Впервые я провел ночь с юношей в шестьдесят четвертом, но не могу сказать, что тогда я вынес для себя хоть что-то.

– А что, если мне тоже нравятся мужчины? – робко спросил Аньель, ощущая смущение.

– Тогда ты должен понимать, что путь тебя ждёт непростой. Наше общество не принимает таких увлечений, а дедушка все равно скажет, что ты должен жениться. – Виктор понимающе улыбнулся.

– Но, если я не хочу?! – возразил мальчик.

– Тебе пока мало лет, чтобы понимать, зачем это делается. Но когда время придёт, ты всегда можешь прийти ко мне за советом. Есть обязанности, а есть желания. Ты должен понимать разницу. Любить свою жену ты не обязан, но уважать и зачать наследника будешь должен, чтобы продолжить свой род. В этом нет ничего трагичного.

– Как отец?

– Как и все твои предки, полагаю. В этом нет ничего плохого. Исполнить свой долг и жить, как велит сердце, поверь мне, мальчик мой, меньшее из зол.

Они вернулись в гостиную, куда служанка подала горячий чай. Присев на софу, Виктор спросил:

– Кто-нибудь уже приглянулся твоей душе?

– Да, – ответил Аньель, густо краснея.

– Поделишься?

– Он сильно меня старше, – замялся тот.

– Возраст вопрос излишний. Хорош собой?

– Очень! Он умен и невероятно талантлив.

Люмьер улыбнулся.

– Будь осторожен с талантами. Я его знаю? Ты в праве не называть его имени, а оставить это своей тайной.

Аньель чувствовал, как горят его щеки. Мог ли он признаться Виктору, что был в него влюблен? На это у него не хватало смелости. Он боялся, что, услышав правду, тот прогонит его или рассмеется. И поэтому он поспешно ответил:

– Нет, вы не знакомы.

– Надеюсь, он добр к тебе и внимателен. Твои чувства взаимны?

– Не думаю, – для пущей убедительности он даже мотнул головой.

– Что ж, будь терпелив и настойчив, и тогда, быть может, он будет твоим. Себастьян добивался меня три года.

– Так долго!

Три года казались мальчику чуть ли не целой жизнью.

– Писал мне множество столь откровенных писем. – Люмьер широко улыбнулся.

– А ты отвечал?

– Лишь последний год. Писал ему музыку.

Виктор углубился в воспоминания.

– Мы встретились в Кафе де ля Пэ и поцеловались в тот день. Спустя четыре месяца я стал его.

– Какая красивая история, – мечтательно вздохнул Аньель.

– Когда-нибудь и у тебя будет такая. Надеюсь, с более счастливым концом.

– Не думаю, – искренне ответил мальчик. – Моя любовь так и останется безответной.

– Почему ты так думаешь? Ты тоже хорош собой и тоже талантлив. Умеешь играть на музыкальных инструментах, изумительно танцуешь и можешь кому угодно показать, какой ты замечательный. Так почему же нет?

– Я знаю, что он не ответит мне взаимностью.

– А ты спрашивал? – Люмьер усмехнулся и покачал головой.

– Нет, но уверен в отказе.

Он чувствовал, насколько безысходна ситуация.

– Тогда дождись, пока твоя любовь будет настолько сильной, что тебе не будет страшно получить отказ, и спроси его. Ты никогда не узнаешь, что получишь в итоге, если не попробуешь узнать.

– Хорошо, – согласился Аньель и понуро опустил голову.

– Хочешь, пойдём танцевать? Сегодня можно станцевать pas de deux. Я в настроении.

Аньель чуть улыбнулся и согласно кивнул. Всегда, когда он занимался с Виктором танцем, он чувствовал себя гораздо лучше. И пусть в обычное время он испытывал легкое смущение от близости с ним, в танце все забывалось.

– Я ведь рассказывал тебе, что в балете нет ничего более интимного, чем pas de deux? – сказал Виктор уже в зале, когда они переоделись к занятию.

Несмотря на то, что Виктору было за сорок, он был все в той же форме, что и пятнадцать лет назад. За фортепиано сидел дворецкий, который за дополнительную плату также был аккомпаниатором Люмьера.

– Да, это очень важный момент в балете, – согласился Аньель.

– Это занятие любовью между двумя возлюбленными. Конечно, твой отец был бы очень недоволен, танцуй я с тобой там, в Пиенце, но здесь его нет и я могу показать тебе всю прелесть этого танца.

Люмьер дал знак аккомпаниатору и кивнул себе.

– Иногда это настолько интимно, что люди не могут справиться со своим желанием и оказываются в одной постели.

– А у тебя было подобное? – с интересом спросил Аньель.

– С одной из балерин. Она не могла перестать смотреть на меня, как на мужчину, а не партнёра по сцене, и это очень мешало нашей работе. Мне пришлось. Хореограф настоял.

– Это кажется мне неправильным. Ведь ты не хотел этого.

Виктор поджал губы.

– И со второй тоже. Но у меня не было права голоса.

Люмьер предложил руку Аньелю.

– Начнём?

Тот кивнул и принял руку. Он почувствовал, как сильно забилось его сердце, когда его пальцы коснулись пальцев Виктора. Этот танец они разучивали по частям, и пришло время сложить все воедино. Это было и нежно, и медленно, как первое занятие любовью. Сильные руки Виктора то держали Аньеля за талию, то касались бёдер, то вновь в ладони ложились чужие пальцы. Аньель чувствовал, что постепенно его волнение уступает место совсем иным чувствам. Они возникли в его душе внезапно и теперь растекались по телу с приятным покалыванием. Они танцевали около семи минут, пока не закончилась музыка, достигнув своего эпического крещендо. Виктор и Аньель оказались в очень откровенной, но вместе с тем и в чувственной позе, когда Люмьер поддерживал своего мальчика, не прикасаясь к нему ничем, кроме корпуса тела и одной руки, а свободные руки обоих были разведены в стороны – они выглядели, словно две ласточки, пикирующие с небес.

– Это pas de deux из балета, который я написал на сказку о Красавице и Чудовище. Вскоре его поставят в Гарнье, – сказал Виктор, когда они уже переодевались.

– Это было так волнительно и чувственно, – выдохнул Аньель. – Я обязательно должен увидеть всю постановку.

– Как ты знаешь, я уезжаю через три недели, и до этого времени она должна состояться.

Люмьер улыбнулся. Потом ему сообщили, что ванная комната готова, и он предложил Аньелю:

– Если хочешь, мы можем принять ванну вместе. Так будет быстрее.

Де ла Круа почувствовал, как кровь прилила к лицу. Предложение было столь внезапным, что он замер, не в силах пошевелиться.

– Конечно, – ответил он быстро, отводя взгляд. Он не хотел, чтобы Люмьер заметил его смущение.

Виктор, который со спокойствием относился буквально ко всему, тем более не волновался перед принятием ванны с кем-либо. Секс в его жизни закончился тринадцать лет назад, и он даже не думал о чем-то подобном. Когда они прошли в ванную, Виктор окончательно разделся и с особым удовольствием оказался в горячей воде. В последнее время вновь болело колено, но нагрузок он не снижал.

У Виктора было красивое тело, молодое, и ни в коем случае его нельзя было назвать стариком, как любили это делать остальные. От себя прошлого он отличался лишь разве что чуть более взрослым лицом: его черты стали жёстче и мужественнее, но даже морщин, что могли появиться с возрастом, было совсем не много, ведь правильный образ жизни, который включал в себя табак только один раз в неделю за приятным разговором и чаем, ему в этом помогал.

Несколько мгновений Аньель рассматривал Виктора, а потом принялся раздеваться сам. Он делал это как можно медленнее, чтобы иметь возможность как можно лучше изучить каждую деталь. Он даже дал себе слово, что потом, когда он останется один, он обязательно нарисует увиденное в своем альбоме. И хотя его умений не хватало, чтобы писать, как Венсан, все же он рисовал вполне недурно.

Виктор умыл лицо водой и откинулся назад, устраивая голову на бортике ванной. Прикрыв глаза, он глубоко вздохнул и расслабился. Это был сложный день с самого утра, и только вечером стало спокойнее. Люмьер абсолютно забыл, что такое – чужое обнаженное тело рядом, и это навевало странную тоску. Ему не хотелось, нет, но было несколько жаль. Чувствуя печаль Виктора, Аньель положил руку ему на плечо. Он хотел было что-то сказать, но никак не мог подобрать правильные слова. Все казалось неестественным и неправильным.

– Все в порядке, Аньель.

Как и обычно. У Виктора всегда все было в порядке, когда не было совершенно.

– Минут пятнадцать, а потом я сыграю тебе на рояле.

Аньель хотел было возразить, но решил, что это может причинить еще большую боль и без того израненному сердцу Виктора. Его глаза встретились с глазами Люмьера и на мгновение он даже забыл о своем стеснении.

– Ты не хотел бы принять участие в балете? – вдруг спросил Люмьер. – Конечно, твой дедушка против. Но я спрашиваю тебя, – предвосхищая возражение Аньеля, ведь Анри точно подобного не одобрял, сказал он.

На секунду Аньель замер, сбитый с толку внезапным вопросом.

– Если он узнает об этом, мне конец. Когда я в детстве высказал желание работать в театре, он наказал меня на целый месяц!

– Анри, как обычно, в своем репертуаре. Ты бы знал, как он меня не любил! – Виктор усмехнулся, припоминая былое. – Но, возможно, я смогу его уговорить.

– У дедушки непростой характер, – вздохнул Аньель. – Он считает, что я должен быть в первую очередь аристократом и всегда помнить об этом. А я нахожу это невозможно скучным. Раньше я не понимал как отец мог покинуть дом, чтобы рисовать, но сейчас я очень хорошо его понимаю.

– С твоим дедушкой несложно найти общий язык. Просто обращайся к Жозефине. Если твоя бабушка что-то и одобрит, то Анри не сможет тебе возразить.

– Я их очень люблю, но иногда мне так хочется от них сбежать.

Он опустил голову, и медная прядь упала на его лоб.

– Не стоит поступать так неразумно. Твой дедушка прав, пусть его методы достаточно радикальны. Я уже объяснял тебе различие между долгом и жизнью ради себя самого. Выполнив первое, ты можешь полностью отдаться второму. Вступить во владение земель и другой собственности, бизнеса, как наследник семьи де ла Круа, выступать в качестве патрона Гарнье, зачать наследника с законной женой, к которой ты имеешь полное право не прикасаться после этого, и заниматься любовью с мужчиной, который близок твоему сердцу. Скажу осточертевшую фразу – когда-нибудь ты это поймешь.

Тот притворно закатил глаза и вздохнул.

– Я надеялся, ты меня поймешь.

В его голосе слышалось разочарование. Люмьер серьезно на него посмотрел и ничего не сказал. Он встал из воды, вышел из ванной и накинул на плечи халат из тонкого льна, и все-таки произнес:

– Тогда поступай как хочешь. И не питай ложных надежд.

Его голос звучал хоть и спокойно, но с некой толикой скрытого раздражения. Аньель обиженно посмотрел на Виктора и принялся тоже одеваться. Обычно он всегда находил с ним общий язык, но в этот вечер, казалось, все шло наперекосяк. Позже, оказавшись в своей комнате, он долго лежал в кровати без сна, обдумывая все, что произошло за день. Он проклинал себя за то, что рассказал Люмьеру, что его сердце несвободно. Теперь ему придется быть крайне осторожным в своих мыслях и чувствах. А также он винил себя за тот разговор, который состоялся между ними в ванной комнате. В тот момент он чувствовал, что говорит кто-то другой, а не он. И это пугало его.

К Люмьеру же сон не шел, а потому он сидел в музыкальном зале и играл. Было еще не так поздно, но Виктор чувствовал себя устало. Пальцы перебирали клавиши в некоем романсе, отдаленно напоминавшем средневековые мотивы. Он чувствовал, что между ним и Аньелем проступают разногласия, свойственные возрасту мальчика, ведь его годы – самое время, чтобы не слушаться старших, перечить им и поступать по-своему. Давно ли ему самому было столько лет, когда хотелось делать вещи, никого не слушаясь? Конечно, такие моменты были, но с того возраста он уже был предоставлен сам себе и постоянно занимался в театре, что на любые шалости ему не хватало ни времени, ни желания. Каждый день тогда состоял из репетиций и классов, когда его воспитывали для выхода на большую сцену Ле Пелетье. У Виктора до определенного возраста вовсе не было такого слова как «не хочу». Он был должен. Ради себя. Ради матери. Ради лучшей жизни.

Дети аристократов были избалованы, и Венсан был тому примером. Детское желание сбежать, какое сейчас проявлялось у Аньеля, не приводило ни к чему хорошему. Они не умели зарабатывать на жизнь, совершенно не умели о себе заботиться и вообще не знали настоящего сложного существования. Люмьер усмехнулся – к нему пришла мысль.

Спустя десять минут он постучался в комнату к Аньелю. Тот вздрогнул и сел в кровати.

– Войдите, – произнес он громко.

Люмьер вошел, но особо проходить в комнату не стал.

– Ты хочешь взрослой жизни отдельно от бабушки и дедушки? Что насчет того, чтобы две недели прожить и проработать в оперном театре одному?

– А как же школа? – задал встречный вопрос Аньель.

– Придется либо чем-то жертвовать, либо совмещать, либо искать варианты.

– Я бы мог что-то делать после занятий, – с сомнением произнес мальчик, вспоминая свое загруженное расписание.

– Нет, милый мой, в самостоятельной жизни нет элитных школ для детей аристократов. Нет личного расписания. Нет слов «не хочу», «не могу» и «не буду». Только не в твоем возрасте. – Виктор звучал очень строго. – Ты хоть раз думал, как жил твой отец «самостоятельно»? Как он умудрялся не есть по три, а то и больше дней. Как терял сознание от голода. А в студии, где он жил, был такой холод и сквозняк, что я не представляю, как он не умер от такой жизни.

– Я не задумывался, – тихо проговорил Аньель, подтягивая колени к груди. В этот момент он чувствовал, что хочет исчезнуть.

Люмьер прошел и сел на край кровати Аньеля.

– Я жил в оперном театре с пяти лет. С пяти, Аньель. Ел то, что ели все, был ребенком закулисных помещений, а моя мать с утра до ночи работала белошвейкой – украшала костюмы артистов. С шестнадцати лет я работал на сцене сам. Каждый чертов день. У меня был лишь понедельник, когда я мог просто полежать или пройтись по городу. А все остальное время с утра до ночи я занимался танцем. И платили мне столько, сколько ты получаешь на карманные расходы в день в лучшем случае. И когда я стал первым солистом, то получал сто франков в месяц. Аньель, я отписал тебе в год, равно как и твоя семья, по тысяче в месяц, чтобы ты мог позволять себе покупать интересные вещи и узнавать новое. Что ты знаешь об обычной жизни вдали от семьи? Что ты хочешь? Мифическую свободу?

Слушая Люмьера, Аньель почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

– Я ничего не хочу, – сказал он решительно.

Виктор покачал головой и тяжело вздохнул.

– Ты пойми, что твои бабушка с дедушкой едва не лишились собственного сына. Ты – все, что у них есть. И все, что есть у меня.

– Я понимаю, – ответил тот тихо.

Люмьер был достаточно скрытным, чтобы не говорить многих вещей, но при том и достаточно мудрым, чтобы сказать их в нужный момент.

– Ты мой ребенок. Я был с тобой столько, сколько мог, с твоих четырех лет. Неужели мы все так мало сделали для тебя, что ты хочешь отвернуться от нас?

– Я не хочу. Я не понимаю почему, но иногда меня все так злит. И мне хочется убежать как можно дальше от всех этих мыслей, которые роем жужжат у меня в голове.

Он вздохнул и поднял на Виктора глаза, в которых блестели слезы.

– Невозможно всегда радоваться жизни. И иногда гнев намного сильнее любых других чувств. Злоба, как реакция, переполняет нас в те моменты, когда неудовлетворенность достигает своего предела. Когда все идет не так, как мы хотели бы, даже когда все хорошо. Просто потому, что нам нужно нечто иное, нежели то, что мы имеем. – Виктор присел ближе и обнял Аньеля, прижав к себе. – Не плачь, все пройдет.

– Иногда мне кажется, что все что я чувствую – это только злость.

Он вновь отвернулся от Люмьера. Ему не хотелось, чтобы тот видел его в момент слабости.

– Я понимаю. И ты вправе ее испытывать. Возможно, твое тело хочет тебе что-то сказать. Когда ты чувствуешь себя наиболее счастливым?

– Когда я занимаюсь с тобой, – не задумываясь, ответил Аньель. – Так было всегда.

– Значит, злость ты испытываешь не всегда. – Виктор улыбнулся, погладив Аньеля по спине ладонью. – Ты хочешь спать?

Он покачал головой.

– Извини, что расстроил тебя.

– Все в порядке. Поднимайся. Пойдем.

Вернувшись в музыкальный класс, Виктор сел за рояль.

– Позволь мне представить тебе мой новый романс.

Когда Виктор заиграл, Аньель почувствовал, что начинает успокаиваться. Музыка буквально завораживала его и на несколько мгновений все мысли, которые столь беспокоили его еще десять минут назад, казалось, исчезли. И в один момент Виктор начал петь. За столько лет в Италии он, конечно, занимался своим голосом. Музыка была отрадой его души и помогала жить, а потому он старался охватить все, что мог, в своем искусстве. У него был красивый тембр и сила звучания. Это был нежный, очень печальный, при этом очень какой-то осенний романс, о любви и горечи. Такой дождливый, неторопливый и слезный. Виктор музицировал, закрыв глаза.

Дверь приоткрылась и в нее вошла служанка, которая не могла не остановиться, не заметить, не проникнуться. Она боязливо и смущенно встала у двери и на ее глазах выступили слезы. Аньель слушал его, затаив дыхание. Музыка была столь проникновенной и чарующей, что, казалось, проникает в самые глубины души. Когда Люмьер доиграл, они еще долго сидели в тишине, размышляя каждый о своем. Люмьер и не заметил, что его лицо стало мокрым от слез, пока он играл.

– Это было так красиво, – наконец, нарушил молчание юный де ла Круа.

– Спасибо, – просто ответил он.

Виктор закрыл клавиатуру и встал, и любовно огладил крышку рояля, чуть улыбнувшись своим мыслям.

– Пора спать.

Подойдя к Люмьеру, Аньель просто обнял его.

– Не подходи к красной стене, – проговорил он тихим голосом.

Виктор застыл на мгновение, а потом внимательно посмотрел на Аньеля.

– Прости, что?..

– Я люблю тебя, – повторил мальчик. – Спокойной ночи.

– Я тоже люблю тебя. Добрых снов. – Виктор кивнул, погладил Аньеля по волосам, и они разошлись по комнатам. Виктора одолели сомнения и дурное предчувствие.

Виктор написал записку в особняк де ла Круа, где просил о встрече в ресторане на острове Сите, в то время как Аньель должен был быть на концерте в Парижской консерватории. Герцог вместе с супругой появились ровно в назначенное время. Обменявшись краткими приветствиями, они заняли свои места за столом.

– Что-то произошло? – спросила первой Жозефина.

– Думаю, что да. – Виктор уже пил кофе и ковырялся вилкой в десерте. – Дело в Аньеле.

– Что он сделал? – задал вопрос Анри.

– Лучше говорить по порядку. Я отметил за последнее время, что у него странным образом меняется настроение, и он признался мне, что постоянно чувствует непреходящую злость. И вчера он произнес, дословно: не подходи к красной стене. Вместо того, чтобы пожелать мне спокойной ночи. И будто бы сам не заметил этого.

Виктор отложил вилку и скрепил пальцы в замок. Жозефина заметно побледнела. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Герцог взял ее за руку и встревожено посмотрел на Виктора.

– Недавно произошло несколько неприятных случаев в школе. Он дерзил учителям. Но мы подумали, что это просто такой возраст.

Люмьер налил Жозефине в бокал прохладного розового вина.

– В этом и дело. Он начал говорить мне, что ему близко то, почему Венсан сбежал в свое время из дома. Он думал, что найдет поддержку во мне, но я провел с ним серьезный разговор, насколько эта идея глупа и неприемлема, и он расплакался, словно бы то, что он говорил, не имело ничего общего с его настоящими желаниями, насколько я могу судить, потому что потом он стал говорить, что не хотел бы всего того, что я ему рассказал.

Люмьер поджал губы, а потом тяжело вздохнул и добавил:

– Боюсь, это возраст, когда оно может начать проявляться. Точнее, оно уже начало.

Она сделала глоток и с болью посмотрела на Виктора.

– Вы уверены? Он растет, его тело меняется, и это может сбивать его с толку. Быть может, он переутомился или слишком расчувствовался. Вы уверены, что это та же самая болезнь?

– В этом нельзя быть уверенным. Но вам не показалось странным, что он слишком умный с самого детства? В четыре года со мной за несколько десятков дней он полностью освоил клавиатуру рояля.

– Он всегда был способным и любознательным, но мы никогда не считали это чем-то плохим, – вставил Анри.

– Вдумайтесь, Анри. Он говорит на двух иностранных языках, владеет фортепиано, скрипкой и арфой. Он пишет музыку, которая, пусть не идеальна, но имеет такой громадный потенциал. И ему всего тринадцать лет.

– У мальчика много увлечений, но вы правы он, пожалуй, действительно очень умен. Однако это не делает его сумасшедшим, – Анри говорил уверенно, хотя руки его дрожали.

– Венсан тоже был умен. А потому умудрился убить целую семью и не попасться на глаза ни одной живой душе. – Виктор допил кофе и покачал головой. – Анри, поймите, пожалуйста, что я никогда не стал бы поднимать шум из ничего.

– Если допустить, только допустить, что вы правы, то что мы можем сделать сейчас?

Анри откинулся на спинку стула и убрал руки со стола. Ничто не должно было выдавать то, насколько в действительности он был встревожен.

– Наблюдать. Быть рядом настолько, насколько это возможно, стараясь не навлечь на себя его гнев. Учеба закончится, и он приедет в Пиенцу на лето, там я буду с ним разговаривать и заниматься, а также постоянно присматривать.

Анри вздохнул и покачал головой. Он посмотрел на жену, которая все еще была бледна, а затем перевел взгляд на Виктора.

– Будем надеяться, что подобное больше не повторится.

– У меня никаких надежд не осталось в этой жизни, герцог. – Виктор невесело усмехнулся и посмотрел на Анри со всей серьезностью. – Вчера он спросил у меня, кто такой Себастьян и почему он умер. Я ему не сказал.

– Он не должен узнать, – серьезно произнесла Жозефина. – Это разобьёт ему сердце. Возможно, общение с Венсаном плохо сказалось на нем. Но он был так рад, когда рассказывал нам об этом. Не стоит давать мальчику лишних поводов для волнения. Если он снова будет говорить странные вещи, сразу сообщайте нам. Мы справимся с этим. Я уверена.

Виктор кивнул.

– По крайней мере постараемся.

Люмьер оплатил счет и спросил напоследок:

– Могу ли я ожидать вас в оперном театре на премьере моего балета?

– Конечно, мы с удовольствием придем. – Жозефина подарила ему улыбку.

– Я рад. Прошу меня простить, у меня срочная встреча с инвестором из Восточной Европы. Прошу вас, все уже оплачено, что бы вы ни заказали. Пожалуйста, отужинайте в знак моего к вам уважения.

Анри проговорил слова благодарности и кивнул Виктору. Когда Люмьер покинул ресторан, он повернулся к жене и полным боли голосом спросил:

– Что же мы будем делать?

Она опустила голову и чуть слышно всхлипнула.

– Я не перенесу, если все повторится.

Но Виктор не отправился ни на какую встречу. Он поехал на Пер-Лашез, несмотря ни на погоду, ни на поздний вечер. Стоя внутри холодного склепа, где на могильной плите с любимым и родным именем лежал букет свежих – вчерашних – цветов, он только и мог спрашивать:

– Что мне делать? Как уберечь, как спасти, как помочь?

Но тишина молчала.

Прошло два года. Аньель из застенчивого мальчика превратился в красивого юношу. Он все также много времени уделял музыке и танцу, но делал это без прежнего рвения и усердия. Теперь все чаще его можно было застать с книгой в руках. С необычайным интересом он брался за изучение самых разных дисциплин, однако, не дойдя до середины, он откладывал изучаемый трактат и брался за новый, очень далекий по своей тематике от предыдущего. В его голове блуждало множество мыслей и иногда они становились столь громкими, что, казалось, заглушали все вокруг. Однако, боясь того, что его не поймут, он больше не говорил об этом.

В тот год он прибыл в Пиенцу на второй неделе июня, когда многие цветы уже начали отцветать и стояла невыносимая жара. Он пребывал не в лучшем расположении духа, а краткая встреча с Виктором лишь сильнее испортила ему настроение. Он так и не сказал ему о своих чувствах и твердо решил, что этим летом положит конец всем сомнениям.

Летом в особняке были гости, и Виктору приходилось как заниматься несколькими семействами, так и работой. Отметивший свой сорок пятый день рождения полгода назад, он уже изрядно от всего утомился, но не изменял ни своему спокойствию, ни жизненному укладу. То, что Аньель не особенно проявлял себя в желании танцевать или музицировать, конечно, расстроило Виктора, но он принял это как данность.

Однажды вечером Аньель тихо отворил дверь его кабинета. Некоторое время он просто наблюдал за Виктором, который с явной усталостью изучал очередные документы, а затем спросил:

– Могу я с тобой поговорить?

Люмьер поднял глаза от бумаг и кивнул.

– Конечно.

– Ты говорил, что, когда мои чувства станут настолько сильными, что я не буду бояться получить отказ, я буду должен сказать о них, – начал он, делая несколько неуверенных шагов.

– Да, я помню. – Виктор отложил бумаги и внимательно посмотрел на Аньеля.

Он облизнул пересохшие губы и сел на стул, стоящий у стола Виктора.

– Я люблю тебя уже очень давно. Мне казалось, что это пройдет, но мои чувства стали только сильнее.

Непонимание в глазах Виктора сменилось удивлением.

– Аньель…

– Я должен был сказать тебе раньше, но не мог. – Он опустил голову, боясь встретиться взглядом с Виктором. Он знал, что в нем увидит.

Люмьер впервые за долгие годы не знал, что ответить.

– Это… Очень неожиданно. Спасибо, что посвятил меня.

– Я готов на все ради тебя, – серьезно продолжил Аньель.

– Мальчик мой… – Виктор был по-настоящему растерян.

– Если есть хоть какой-то призрачный шанс, что ты ответишь мне взаимностью, я готов сделать все.

Виктор поднялся, чтобы сесть в кресло напротив него, чтобы их не разделял письменный стол. Люмьер взял руки Аньеля в свои.

– Послушай, мне слишком много лет для тебя.

– Ты говорил, что разница в возрасте не имеет значения. Твой возлюбленный был сильно старше тебя.

Аньель вздрогнул, когда пальцы Виктора коснулись его кожи. Он чувствовал, как внутри него разгорается пожар, но изо всех сил старался сохранять видимость спокойствия. Люмьер нежно ему улыбнулся и погладил по щеке.

– Но не тридцать лет, мальчик мой. Я гожусь тебе в отцы.

– Это неважно, – быстро сказал де ла Круа.

– Я очень люблю тебя, Аньель, и ты это знаешь.

Аньель чувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

– Могу я попросить тебя об одном единственном поцелуе? – спросил он севшим голосом.

Люмьер озадаченно на него смотрел, но потом просто кивнул. Аньель осторожно приблизился к нему и нерешительно прильнул к его губам. Он чувствовал, как быстро забилось его сердце, как закружилась голова. Инстинктивно он ухватился за Виктора, чтобы не упасть. Виктор обнял Аньеля за талию, отвечая на поцелуй и позволяя углубить его практически сразу же. Он и забыл, как приятно кого-то целовать, но это было странное ощущение: обреченности и неправильности, но он решил поцеловать мальчика, своего мальчика, как возлюбленного юношу, чтобы не причинить ему еще больше боли из-за своего отказа. Когда де ла Круа отстранился, он был бледен и выглядел совершенно несчастным. Виктор что-то сказал, но он не расслышал, так как мысли в голове снова звучали слишком громко. Аньель печально посмотрел на Люмьера и неожиданно заплакал. Виктор обнял Аньеля, чтобы после того начать поглаживать по волосам.

– Мой хороший. – Люмьер тяжело вздохнул. – Прости меня.

– Я понимаю, – выдавил из себя Аньель. – Я все понимаю. Не нужно мне было ничего говорить. Теперь ты, наверное, не захочешь меня больше видеть. Я уеду сегодня же.

– Нет, что ты. Я рад тебе всегда, и буду впредь. Для меня неизменно то, как сильно я люблю тебя.

Аньель посмотрел на Люмьера с недоверием.

– И ты не станешь презирать меня за это?

– Нет, конечно, нет. – Виктор все еще обнимал его. – Ни в коем случае.

Аньель промолчал. Шум в голове мешал ему сосредоточиться на словах.

– Ты так бледен. Пойдем, тебе стоит отдохнуть. Распорядиться о чем-нибудь для тебя? – Виктор повел Аньеля из кабинета в сторону жилых комнат.

– Нет, не нужно. Со мной все в порядке. Просто эти мысли, – он осекся, боясь продолжить предложение.

– Что мысли? – просто спросил Виктор, но внимательно слушая.

– Они звучат очень громко в моей голове, – немного помолчав, продолжил Аньель.

– Громко? И часто так?

– Иногда. Когда я сильно взволнован или расстроен. У тебя бывает так?

– Знал бы ты, как громко в моей голове звучит музыка, когда она хочет, чтобы ее написали. – Виктор улыбнулся.

– Я тоже слышу музыку, но у меня не всегда получается ее записывать, – честно признался тот. – Иногда она звучит постоянно.

– Твоя собственная? – уточнил Люмьер.

– Как правило, но иногда я слышу и твою музыку тоже.

Виктор повел бровью и, когда они дошли до комнаты Аньеля, сказал:

– Тебе лучше немного отдохнуть, а я закончу дела. Спускайся к ужину. Будут новые блюда.

Де ла Круа кивнул и послушно отправился в спальню. Он чувствовал, как сильно устал, и как только его голова коснулась подушки, он провалился в тяжелый сон без сновидений.

Как только за Аньелем закрылась дверь, Виктор постучался в комнату к Венсану. Ему важно было кое-что узнать. Дверь открылась не сразу. Старший де ла Круа пребывал сегодня не в лучшем расположении духа, его терзал сильный страх.

– Виктор? – спросил он.

– Да. Прости, что беспокою тебя, но мне нужно кое-что у тебя узнать.

Венсан кивнул, пропуская его в комнату. Виктор вошел и начал практически сразу же.

– Скажи пожалуйста, у тебя когда-нибудь в голове звучала музыка?

Венсан удивленно посмотрел на него и снова кивнул.

– Я часто слышу ту вещь, которую ты написал для меня на мой день рождения.

– А мысли бывают слишком громкими? – Внутри у Виктора все упало. Он посмотрел на Венсана, а в глазах стояли непролитые горячие слезы. Люмьер и сам не заметил.

– Иногда нестерпимо, но чаще я слышу отдельные голоса. А почему у тебя возник такой интерес? – Венсан сел на край кровати, подтягивая колени к груди.

Виктор судорожно вздохнул, инстинктивно прикладывая руку к груди, а потом его ноги словно перестали держать. Он поспешно сел в кресло и сделал еще один тяжелый вдох.

– Аньель. Он тоже.

Венсан прижал руку ко рту и замотал головой.

– Так не должно быть. – В его голосе звучало непонимание.

– Он действительно твой сын. Даже слишком твой.

Венсан тяжело поднялся на ноги и подошел к Виктору.

– Это неправильно, – повторил де ла Круа, хотя хотел сказать что-то совершенно другое. – Этого не может быть. Так нельзя.

Виктор только молча обнял Венсана за пояс и прислонился лбом к его животу. Сил сдерживать свои эмоции у него больше не было. Вряд ли маркиз де ла Круа хоть когда-либо, кроме того далекого года видел, как Виктора Люмьера душили слезы. Венсан принялся осторожно гладить его по волосам.

– Он не заслуживает этого, – Венсан почувствовал, как по его щекам покатились слезы. – Мы должны спасти его.

– Я не знаю как. Я не смог спасти тебя. И мне так страшно, Венс, как никогда не было.

– Пока он не слышит голосов, его еще можно спасти, – медленно проговорил Венсан, продолжая гладить его. – Мы должны оградить его от сильных переживаний.

– Я все годы живу только с одним вопросом: за что? И не понимаю. Тебе, ему. И как с этим иметь дело.

Люмьеру стоило огромных трудов успокоиться, и у него не получалось. Венсан опустился на колени и взял его лицо в свои руки.

– Я был ему плохим отцом, но знаю точно, что он не заслужил ничего подобного. И ты не заслужил.

Люмьер притянул Венсана к себе и крепко обнял.

– Это все так невыносимо больно.

Венсан мягко поцеловал его в лоб.

– Я чувствую твою боль.

Возможно, впервые за долгое время, Виктор поцеловал Венсана.

– Спасибо.

Люмьер прислонился лбом к его и выдохнул. Он взял ладони Венсана в свои и крепко сжал.

– Мы должны что-то придумать, чтобы спасти нашего мальчика. Он не должен пройти через то, что прохожу я каждый день.

– Да. Да, ты прав.

Люмьер коротко закивал и почувствовал, как от сильнейшего нервного перенапряжения у него сбилось дыхание, а все внутри обмерло.

– Венс… Позови кого-нибудь. – Он тяжело задышал, а в глазах начало темнеть. Руки вмиг стали холодными и влажными.

Венсан испуганно вскочил на ноги и выбежал из комнаты в поисках служанки. Он отсутствовал буквально минуту, но, когда вернулся, Виктор выглядел совсем плохо. Люмьер попытался подняться, и стоило ему встать, как мир закружился перед глазами, все тело перестало слушаться, и он потерял сознание, чудом избежав удара об острый край низкого стола, что стоял между кроватью, камином и креслом.

– Виктор! – вырвалось у Венсана.

Он опустился на корточки рядом с Люмьером и принялся нащупывать его пульс. Тот был слабым и прерывистым. Он попросил служанку принести воды, а также послать за доктором. Когда первое поручение было исполнено, Венсан принялся осторожно прикладывать мокрую ткань к шее, лбу и запястьям Виктора и, к счастью, вскоре это возымело нужный эффект. Люмьер начал приходить в себя.

Голова болела так сильно, что Виктору показалось, словно его кто-то хорошо приложил, но падение на пол было не особенно приятным. Голова, в отличие от всего остального тела, встретилась с паркетом, а не ковром. Когда пришла врач, его раздели по пояс и уложили на постель, а потом задали какие-то вопросы, на которые Люмьер отвечал скорее машинально, нежели точно формулируя предложения. Он чувствовал себя совсем неважно, а потому ему предложили вовсе не вставать, а лучше лежать и отдыхать. Виктор с легкой неуверенностью спросил Венсана:

– Я тебе не помешаю? – Он держал де ла Круа за руку все то время, пока врач его осматривал.

– Нет, конечно, нет, – поспешно проговорил Венсан. – Ты так меня напугал.

– Синьор Люмьер, – проговорила врач, – вам нужно следить за своим сердцем. Постарайтесь не волноваться так сильно и беречь свое здоровье. Насколько хорошо я выучила вас за эти пятнадцать лет, ваш неистовый трудоголизм и обеспокоенность всеми заботами мира не сулят для вас ничего хорошего.

– Позволь мне позаботиться о тебе, – ласково проговорил Венсан.

Виктор кивнул Венсану.

– Синьор де ла Круа, проследите, чтобы синьор Люмьер все-таки поужинал и не принялся работать сегодня вечером.

– Обязательно. Он будет лежать и отдыхать, уверяю вас, – произнес тот с легким заиканием. Так всегда происходило в присутствии посторонних людей.

– Но сегодня первый ужин, когда твои родители с Аньелем, моя мать и вся семья Лефевр и де Фиенн собрались вместе, – попытался возразить Виктор.

– Но ведь не последний, – тут же ответил ему Венсан. – Я распоряжусь, чтобы ужин принесли в комнату. И прослежу за тем, чтобы ты все съел.

– Хорошо. Как скажешь, – Люмьер кивнул. – Спасибо вам, что пришли. Я буду соблюдать ваши предписания.

– Выздоравливайте, синьор Люмьер. Всего доброго, синьор де ла Круа. – Врач попрощалась и покинула комнату.

Как только она ушла, Венсан сел на край кровати и прислонился лбом к руке Люмьера.

– На секунду я подумал, что ты… – он не договорил. Слезы душили его. Венсан шумно втянул воздух.

Виктор запустил пальцы в кудри Венсана, мягко поглаживая.

– Нет, всего лишь потерял сознание. Видимо, сегодня ночью мне придется тебя немного потеснить.

Венсан с трудом улыбнулся сквозь слезы. Виктор привлек его к себе для неспешного поцелуя. Было в этом что-то сокровенное. В том моменте. Венсан лег рядом, отвечая на поцелуй. Его щеки все еще были мокрыми от слез.

– Пожалуйста, не плачь. – Виктор потянулся, чтобы несколько убавить свет, загасив лишние свечи. Он вновь прильнул к Венсану в поцелуе, расстегивая его рубашку.

Руки Венсана принялись ласкать Виктора. Сначала движения казались неестественными, но с каждым мгновением он, казалось, вспоминал все больше. Люмьер не делил с ним постель по-настоящему шестнадцать лет. Этот срок казался просто немыслимым, но при этом, все это было так недавно. Расстегнув и стащив с плеч де ла Круа рубашку, он принялся за брюки. Запустив ладонь под ткань, Виктор мягко накрыл его пах, сжимая его пальцами. Венсан вздрогнул от неожиданного прикосновения, и хрип сорвался с его губ. Приятное чувство раскатилось внизу живота. Он совсем забыл каково это. Опомнившись, он принялся за брюки Виктора, но пальцы его предательски дрожали. Он понял, что волнуется, как в тот самый первый раз.

Виктор же целовал его шею, а руками ласкал, чтобы подготовить ко всему тому, что должно было произойти дальше. Ему и самому стоило бы подготовиться, ведь у него не было ничего подобного так много лет, что его тело не могло отозваться скоро и беспрепятственно. Отстранив руки Венсана, он сам избавился от брюк и нижнего белья, а потом, уложив де ла Круа на спину, снял с него его собственные и, оказавшись между его ног, взял в рот уже отозвавшуюся плоть. Венсан старался изо всех сил сдерживаться, но все же застонал. Запустив пальцы в упругие кудри Люмьера, он принялся перебирать их. Виктор ласкал его ртом так долго, пока Венсан точно не был готов взять его. Но потом предстояло нечто куда более сложное и длительное. Оторвавшись от плоти Венсана, Люмьер спросил:

– У тебя хоть что-то есть? Подходящее.

– Розовое масло, – немного подумав, ответил Венсан, беря пузырек с прикроватной тумбочки.

– Кажется, у нас они уже по всему дому, – Виктор улыбнулся. – Не зря я развел целый сад. Ты можешь сделать это сам, но могу и я.

Венсан сел на кровати и улыбнулся совсем юной улыбкой.

– Лежи, – скомандовал тот. – Тебе нельзя перенапрягаться.

Люмьер не удержался и даже тихо засмеялся. Это было очень мило со стороны Венсана. Он развел перед ним ноги.

– Тогда – прошу.

Венсан нанес на руки достаточное количество масла и принялся увлажнять плоть Виктора, не забывая и о ласках. Вскоре по комнате разлился невероятный аромат роз. Когда Виктору удалось расслабиться, взяв руку Венсана в свою, он проник его пальцами в себя, помогая подготовить к дальнейшему. Де ла Круа делал это неспешно, даже слишком, но столь непривычные ощущения вызывали много эмоций у всегда такого спокойного и, казалось бы, охладевшего к постельным ласкам Люмьера. Когда место легкой боли и непривычности уступили приятные ощущения податливости и готовности, когда его собственная плоть была так же тверда, как и у его любовника, Виктор притянул Венсана для глубокого поцелуя, но прежде чем он захватил его губы, сказал, горячо выдохнув:

– Давай. До самого основания. Чтобы кожей к коже.

Венсан осторожно и нежно проник в него. Начав сначала медленно, он постепенно увеличивал темп. Его губы пересохли. Он чувствовал, что начинает задыхаться от переизбытка чувств, но уверенно продолжал. Виктор целовал его, в том время как его собственное дыхание учащалось, а пальцы вцеплялись то в спину Венсана, то в его волосы. Он подавался бедрами ему навстречу и терялся в ощущениях. Де ла Круа целовал его то нежно, то с неведомой ему самому страстью. Достигнув пика, он услышал, как они застонали в унисон. Когда Виктор закончил, он с силой обнял Венсана, прижав к себе и закрыв глаза. Все его тело сотрясала крупная дрожь и дыхание было настолько быстрым и прерывистым, а в глазах мерцало и уши заложило. Это был оргазм удивительной силы.

Венсан прижался к его груди, слушая как быстро бьется его сердце. Виктор приходил в себя, поглаживая Венсана по волосам. Ему было хорошо. Люмьеру казалось, что они были такими громкими, что их точно все услышали в столовой, но мысль об этом вызывала лёгкий смех.

– Я принесу тебе что-нибудь поесть, – наконец, прошептал Венсан, вспомнив недавние события.

– Полежи хотя бы минут пятнадцать. Либо мы можем спуститься вместе. Вряд ли я должен есть лёжа. – Виктор улыбнулся.

– Но врач сказал, что ты должен отдыхать сегодня, – с сомнением произнес Венсан, вновь ложась подле него.

– Думаю, я могу посидеть за столом. И тебя не смущает, что только что мы с тобой… Чем мы с тобой занимались?

Де ла Круа покраснел и смущенно опустил глаза.

– Я не подумал об этом.

– Стоит спуститься, чтобы никого не беспокоить, но выглядим мы с тобой именно так, что по нам легко сказать, чем мы занимались.

Венсан постарался скрыть довольную улыбку.

– Ты уверен насчет этого?

Взмокшие со взъерошенными волосами и неловко оставленными отметинами, они выглядели удивительно компрометирующе.

– Не особенно, но, возможно, нам стоит?

– Мне кажется, лучше мне сказать, что ты слегка утомился и просишь у всех прощения. Думаю, на мой внешний вид едва ли обратят внимание, – задумчиво проговорил Венсан. – Ты заботился обо мне пятнадцать лет, так позволь мне позаботиться о тебе.

– Если ты настаиваешь, то хорошо. Я не откажу тебе в твоей просьбе. Но на шею тебе лучше все-таки что-то повязать. – Люмьер прикоснулся к его коже.

Венсан вспыхнул и вновь опустил глаза. Он чувствовал себя невообразимо легко и хорошо. На протяжении долгих лет он не испытывал ничего подобного. Не удержавшись, он поцеловал Виктора еще раз, а затем принялся искать свои вещи.

– Думаю, твоё заявление вызовет общественный резонанс.

И это было правдой. Стоило только Венсану спуститься, все обратили на него внимание, и он занервничал. Де ла Круа не любил, когда на него слишком пристально смотрели. В голове тут же злобно захихикали голоса, готовясь, как обычно, высмеивать его, но в этот вечер ему было слишком хорошо, чтобы поддаваться на их провокации.

– Я должен извиниться за Виктора. Он так устал от работы, что уснул, – проговорил он быстро, почти скороговоркой.

– Уснул? – послышался удивлённый вопрос Мишеля. – Виктор, который живёт по расписанию? Удивительно.

– Венсан, с ним все хорошо? – спросила мадам Люмьер.

– Да, он просто устал, – Венсан почувствовал, как дрогнули уголки его губ.

– Тогда, пусть отдыхает. Встретимся с ним за завтраком, – произнесла уже Жозефина.

– С вашего позволения, я тоже пойду отдыхать. Сегодня был непростой день.

– Конечно, конечно. Добрых снов.

Все пожелали Венсану спокойной ночи и продолжили ужинать. Аньель с подозрением посмотрел на отца и, извинившись, встал из-за стола. Венсан уже начал подниматься по лестнице, когда на его плечо легла рука.

– С ним точно все в порядке? – спросил Аньель.

Венсан нехотя обернулся и посмотрел на сына.

– Да, – поспешно ответил Венсан, неловко улыбаясь. – День был долгим.

– Но ведь Виктор никогда не изменяет своему расписанию, как верно подметил Мишель, – в голосе юного графа читалось явное сомнение.

– Мы все иногда устаем, – проговорил Венсан. Он чувствовал себя крайне неуютно. Несколько мгновений они молчали, просто смотря друг на друга, а затем Аньель тихо спросил:

– А он не говорил ничего обо мне?

Венсан помотал головой.

– Прости, я не очень хорошо себя чувствую. Мы можем поговорить завтра?

Аньель кивнул. Он чувствовал, что сегодня едва ли чего-то добьется от Венсана, а поэтому, пожелав спокойной ночи, вернулся за стол. В его голове блуждали беспокойные мысли, но он решил, что разберется со всем на следующий день.

Поднявшись по лестнице, Венсан поймал служанку и попросил принести ужин на двоих в его комнату, а потом вернулся к Виктору.

Но к тому моменту, как Венсан возвратился, Виктор уже спал, завернувшись по плечи в одеяло и уткнувшись лицом в подушки. Де ла Круа закрыл шторы, чтобы ни один луч солнца с утра не побеспокоил Люмьера, и, переставив подсвечник на низенький столик, сел ужинать, смотря на спящего Люмьера и думая о том, как ему все-таки несказанно повезло.

А на утро, когда Виктор уже встал и отправился делать свои привычные ежедневные дела, Люмьер зашел в свою спальню и снял кольцо вместе с браслетом, чтобы положить их в шкатулку, где хранился розарий Венсана с агатовыми бусинами, который тот подарил ему в первую значимую ночь. Пришла пора двигаться дальше. Не оставить свою любовь в прошлом, не запереть ее под замок в хрустальном ларце, а позволить остаться в памяти, как прекрасное воспоминание о юности в далеком Париже, благоухающем вишней, магнолией и розовыми цветами каждой весны тех лет, когда он был счастлив.

Его жизнью стали люди, которых он любил больше всего. Цветы на могилу Себастьяна приносили каждую пятницу, и он сам вновь и вновь возвращался на Пер-Лашез, а потом ехал домой, когда его семья была и во Франции, и в Италии, и все они были для него равноценно значимы. Это была мать, в которой он души не чаял всю свою жизнь, которую оберегал; это были герцог и герцогиня де ла Круа, которые стали ему как близкие сердцу тетя и дядя, которых он уважал и принимал не меньше, с которыми любил вести долгие разговоры; это была Мари Лефевр, с которой они могли часами прогуливаться по саду и обсуждать всевозможные вещи, спорить о балетах, которые Виктор ставил в Париже и вспоминать былые времена; это была Шарлотта, которая осталась для него маленькой сестрой, несмотря на то, что готовилась стать матерью во второй раз и была счастлива замужем; это был непоседливый Мишель, абсолютно порой невыносимый, но такой звонкий, радостный и очаровательный мальчишка, с которым ему было приятно играть в детстве и дискутировать о вещах мирового масштаба, даже если этот мир состоял из экзаменов в гимназии; и, конечно, это был Аньель, который для Виктора стал родным сыном, заботу о котором он возвел едва ли не в культ для себя, найдя в нем отраду и отдохновение, новый особый смысл своей жизни; и, безусловно, это был Венсан, который так изменился, но навсегда остался для Виктора прекрасным восхищенным, восторженным художником, который когда-то покорил его своей нежностью и непогрешимостью. И теперь Люмьер полностью понимал, что все они – его семья. Полноценная, любящая и самая лучшая, какую только можно было пожелать.