Читать книгу Всё начинается со лжи - Елена Лабрус - Страница 10

А я уже и забыл каково это – целовать любимую женщину. Когда пульс зашкаливает, руки потеют, в голове тесно, в штанах горячо, а, может, наоборот. Неважно. Важно само это пьянящее чувство близости, сумасшедший убойный коктейль, когда тело, душа и разум, как три стихии, объединяются. И ты хочешь, любишь и вожделеешь одно – причудливо уложенный в женское тело набор атомов, генов, веснушек, ямочек и безделушек, единственно нужный тебе. Ты пропал. Вернее, я – пропал.

И не знал, радоваться или устраивать траур, потому что вспомнил каково это. Разворотил душу как муравейник, снова встретив Её. Мысли бегали, жалили, кусались. Но самый жуткий зуд и паховый чёс ничто по сравнению с неукротимым желанием реализовать единственно возможный вариант развития событий в данном случае: она – моя. Навсегда. Всё.

Но она была права. У неё – кто-то там (я поморщился), у меня обязательства. Она занята, я несвободен. И сначала я должен разобраться с тем, что имею, а потом уже втягивать её в новые отношения, если рассчитываю довести их не до ближайшего мотеля, а до «долго, счастливо и умерли в один день».

В чемодан, раскрытый на кровати, я сбрасывал вещи, что могут понадобиться мне в ближайшие дни.

– Куда ты летишь? – обняв колени, сидела на широком подоконнике Юлька.

Последние недели две она была странная. То взрывалась, орала «Не трогай меня!» на малейшее прикосновение, то становилась тиха, нежна и сама ластилась. То устраивала неожиданные вылазки «ползком по барам» до утра с подружками, то сутки не поднималась с кровати, читала, бесцельно пялилась в телек.

Сегодня с ней и вообще творилось что-то неладное. Рядом лежал ноутбук, и он был… закрыт! Её миллион, наверняка, обновлял и обновлял страницу в ожидании новой публикации, а она сидела ненакрашенная, с опухшим носом, красными глазами и не выходила в эфир.

И я всё понимаю: беременность, гормоны, перепады настроения. Но как объяснить синяки, что она от меня скрывала? А, когда я спросил, сослалась на новую массажистку. Телефон, что раньше валялся где попало, теперь прописался у неё в кармане даже когда она шла в душ. И много других мелочей. Например, эти слёзы.

Когда живёшь с кем-то долгое время, привычки, как татуировки словно врастают в кожу. И не найдя её «какие-то цветочки» на привычном месте, я бы так же удивился, как удивился, увидев её с мокрыми глазами. Но на попытку узнать, что случилось, утешить, помочь, она грубо отмахнулась. И я замолчал, отступил, оставил в покое её тайны, раз она не хотела ими делиться.

– Я лечу в Нью-Йорк, – вспомнив, что забыл мамину «передачку», теперь я пытался разместить среди своих вещей увесистый пакет.

– А это что?

– Мама Татьяне собрала, – я слегка потряс гостинец. – Подозреваю, опять её любимые сушки, гематоген и ещё какие-нибудь гостинцы внуку.

– А ты разве не по делам?

– По делам, – посмотрел я на Юльку. Выступающие лопатки. Острые локти. Она ещё больше похудела за эти дни. И сейчас казалась диковинной птицей, а скорее летучей мышью или кожистым птеродактилем, хищным, но милым.

– Ты заедешь к сестре?

– Обязательно. И тоже по делам. Как член Комитета по стратегии я предложил сменить философию компании. Это повлекло за собой смену бренда на более соответствующий ценностям и стилю работы, и заодно логотипа и оформления. А её предложение как дизайнера оказалось лучшим, так решил Совет Директоров.

– Прикольно, – хмыкнула она. – Считаешь, они голосовали честно?

– Если учесть, что это было анонимное голосование, подозреваю, да, – улыбнулся я.

– Возьми меня с собой, – перемахнув с подоконника на кровать, она поползла на четвереньках, предано заглядывая мне в глаза. – Я не буду тебе мешать, потусуюсь у отца.

Вот опять. Только недавно она до хрипоты рычала в трубку на предка: «Если соскучился, прилетай сам!», потому что она ненавидит адские джетлаги из-за смены часовых поясов. Потом неделю у неё будет бессонница, усталость, головная боль. Её всё будет раздражать. И вдруг «потусуюсь у отца».

– Собирайся, – глянул я на часы. – У тебя полчаса.

Свернувшись калачиком под пледом, в самолёте она почти всю дорогу проспала. И я не стал её будить, чтобы сообщить, что наш «гостевой брак, только наоборот», как она его называла, себя исчерпал.

В гостевом браке люди женаты, но живут врозь. А мы жили вместе, но были не женаты. Наше «жили-были» подразумевало общий быт, общую спальню и свободу. И мы неплохо справлялись. У неё – миллион подписчиков, бойцовские качества, процветающая косметическая компания, деньги отца, независимость и фанатичное трудолюбие. У меня – свои дела.

Её не интересовали мои деньги, мои связи, моя породистая родословная и генофонд, только я, такой как есть. Меня не раздражали её тусовки, её коллекция белых кроссовок, трусы под подушкой, прокладки в ванной и домработница, без которой, как астматик без ингалятора, она не могла начать день.

Та приходила каждое утро, когда я уезжал на работу, а Юлька ещё спала. Убирала скопившуюся за день грязную посуду, пустые банки, бутылки и коробки из-под еды и напитков; приносила из химчистки чистую одежду, распаковывала; стирала и чистила грязную; мыла полы, вытирала пыль, иногда готовила. И уходила так же незаметно, как и приходила, словно её уносило ветром, как Мэри Поппинс, до того, как Юлька вставала. Будто её и не было.

Юлька словно была у меня всегда. Мы не сходились и не расходились. Просто однажды она приехала и осталась. Но всё же это была не любовь. И не брак.

Как мигрирующие моржи, мы устроили себе лежбище на одной маленькой льдине в открытом океане и забыли, что здесь временно, что это льдина, и она тает. Стали считали её своим домом, а наше сосуществование – семьёй.

Но как ни пытались себя обмануть, убеждая всех, да и друг друга, что у нас всё хорошо, рано или поздно мы поженимся, нарожаем детишек и будем красиво стареть рядом, наши отношения были больны и обречены.

Пришло время в этом признаться.

Нью-Йорк встретил нас проливным дождём.

– Ты со мной или сразу к отцу? – дрожа от холода на трапе, я пытался спастись за поднятым воротником, держа над Юлькой зонт.

– Он уже прислал машину, – чмокнула она меня в щёку. – Таньке привет.

– А я думал, ты захочешь с ней поболтать. Она же на восьмом месяце. А вы девочки, любите…

Она выразительно скривилась.

– Вы. Девочки. Верейский, фу, ты меня ни с кем не перепутал?

Юлька натянула на голову капюшон. На пальце сверкнуло помолвочное кольцо. Она выбрала его сама. Я, конечно, оплатил и даже торжественно вручил, преклонив колено, по её строго отрежиссированному сценарию – когда мне было всё равно, я потакал её слабостям. Она надевала кольцо в трёх случаях: похвастаться подружкам, выложить фото в Инсте и когда встречалась с отцом. Сейчас был как раз один из этих случаев.

– Ты зря убеждаешь меня, что Таня тебя не любит, – стёр я каплю с её щеки.

– А я тебя убеждаю?

– Да, чтобы со мной не идти. На самом деле тебе невыносимо видеть её мужа инвалида, и ты любыми способами избегаешь встреч с ним. Трусиха.

– Я не избегаю! – вспылила она. – Хорошо, я пойду с тобой. Но знай, что, пока неуклюже переваливаясь с ноги на ногу как утка, твоя глубоко беременная сестра будет раскладывать по тарелкам своё фирменное спагетти, я буду думать только о том, как она его трахает. Укладывает на кровати солдатиком, и оседлав его безжизненные ноги, самоудовлетворяется. Понял?

– Конечно, – усмехнулся я и крикнул ей вслед. – Трусиха! Тебе страшно видеть в кого ты превратишься через восемь месяцев!

– Дебил! – ответила она, не обернувшись.

Я поёжился и улыбнулся.

Как же легко взять тебя на «слабо», Юлия Владимировна! Надо только сказать, что ты чего-то боишься или не сможешь.

Но затащить её к сестре – это не месть и не прихоть. Именно там, увидев брезгливость на её лице, когда молодой здоровый мужик после аварии стал инвалидом, я вдруг понял, что, случись такое со мной, Юлька меня бросит. И я снова хотел увидеть эту смесь отвращения и жалости, словно обнажающие её суть, потому что это самый удачный момент сказать, что дальше нам не по пути.

Моя машина стояла чуть дальше. Но я дождался, когда Юлька уедет, а потом только пошёл.

Она бывала дерзкой пацанкой, плюющей на правила. Безбашенной сорвиголовой, всегда готовой забиваться на спор. Заносчивой сучкой, ставящей себя выше всех. Разной. Иногда тихой и задумчивой. Иногда шумной и неугомонной. Ласковой, как игривый котёнок. Злой, как дракон, плюющийся огнём. Но ни разу я не видел её размазывающей по лицу сопли. Нет, иногда она плакала. Над сентиментальными мелодрамами, от лука, или просто так на моём плече. Но ей всегда больше шла роль девчонки, что сама надерёт кому хочешь задницу, чем «девы в беде». Только вчера она плакала и не сказала почему.

У неё появились секреты, которыми она не хотела со мной делиться.

И пусть я никому не позволяю держать меня за идиота, но здесь другой случай.

Просто наша история подошла к концу.