Читать книгу Антология хожений русских путешественников XII-XV века - Елена Малето - Страница 4

Средневековые европейцы, сознание которых во многом определялось христианскими ценностями, неизменно испытывали особый интерес к району Восточного Средиземноморья – колыбели христианской культуры. Традиция паломничества к святым местам Византии, Малой Азии, Палестины, Египта возникла в христианском мире в IV в. После крещения Руси эта традиция была воспринята и новообращенными жителями восточнославянских земель, что расширило связи Киевского государства со странами Востока, способствуя увеличению количества путешествий русских людей в Константинополь и на христианский Восток, главным образом в Палестину и ее религиозный центр – Иерусалим.

Сведения, которые можно почерпнуть из летописей, былин, различного рода сказаний, хотя и носят полулегендарный характер, все же убедительно свидетельствуют о том, что уже в X-XI вв. русские знали о странах Востока не только понаслышке: многие там побывали. В древних текстах подробно рассказывается о поездке в X в. княгини Ольги в Царьград140; в правилах церковных митрополита Киевского Иоанна (XI в.) указывается, что русские купцы ездили к "поганым купли ради"141; известно, что в середине XI в. в Палестине побывал печерский инок Варлаам (1062 г.), упоминает о желании уйти в Иерусалим вместе с группой других странников Житие преподобного Феодосия Печерского (XI в.)142; косвенным свидетельством давних связей Руси со странами Востока и прочими странами мира является знаменитое "посольство о вере" князя Владимира143.

В былинах известного Киевского (Владимирова) цикла сохранились отголоски рассказов о паломничествах в Палестину, совершенных в последней четверти X – начале XI в. Яркий пример тому – былина новгородского происхождения о Василии Буслаеве, который с товарищами отправился "ко Христову гробу приложитися, во Ердане реке искупатися"144.

Хожения в Святую землю были первыми русскими путешествиями на Восток, получившими отражение в отечественной литературе. Участвовали в паломничествах и знать, и простолюдины. В XII в. официальные церковные власти не одобряли подобных дальних путешествий. Новгородский архиепископ Нифонт (1130-1156) в середине XII в. приказывал запрещать паломничества, расценивая их как способ "порозну ходячи ясти и пити", т.е. опасаясь хозяйственных убытков, о чем повествует известное "Вопрошание" Кирика Саввы и Ильи: "…а иже се рех идут в сторону в Иерусалим к святым, а другым аз бороню, не велю с архиепископым ити: еде велю доброму ему бытии. Ныне другое уставих: есть ли ми, владыко, в том грех? – Велми, рече, добро твориши: да того деля идет, абы порозну ходячее ясти и питии: а то ино зло, бороны рече"145. Наиболее серьезной причиной этих запретов, по мнению В.П. Адриановой-Перетц, было ревнивое отношение церковников к попыткам "мирских людей" самостоятельно разобраться в вопросах религии146.

Лишь немногие путешественники оставили записки о своих скитаниях в дальних странах (о некоторых уцелели отрывочные сведения, много хожений безымянных). Но при всей сжатости информации о хожениях из источников можно получить определенные представления о паломниках первых веков существования христианской Руси.

Типичной фигурой на дорогах средневековья оставался купец, но в большинстве случаев хожения были связаны с паломничеством к святыням Палестины. Под видом паломничества часто совершались деловые поездки политического, военного и торгового характера. Цели путешественников переплетались: подчас трудно отличить странствующего монаха или паломника от расчетливого дипломата147.

И все же во многих русских путешественниках XII-XV вв. следует видеть в первую очередь паломников; таковы игумен Даниил, Добрыня Ядрейкович, автор Анонимного хожения, дьяк Александр, Стефан Новгородец, Зосима. Были среди путешественников и купцы (Афанасий Никитин, гость Василий), и дипломаты (Неизвестный Суздалец, Авраамий Суздальский, Варсонофий, Игнатий Смольнянин)148. Наиболее ранние из сохранившихся записок русских паломников на Восток составлены игуменом Даниилом, посетившим Палестину в начале XII в. (как вслед за М.А. Веневитиновым считает большинство исследователей)149. Хожение русского игумена по святым местам Палестины продолжалось два года с 1106 по 1108 г. Из них 16 месяцев он провел в Иерусалиме и его окрестностях. Он был жителем Юга Руси и настоятелем одного из черниговских монастырей. Это предположение основывается на упоминании в тексте хожения протекавшей в Черниговском княжестве р. Снови (правый приток Десны): "Всемъ же есть подобен Иорданъ къ реце Сновьстей, и вшире, и вглубле, и лукаво течетъ и быстро велми, яко же Сновь река. Вглубле же есть 4 сажень среди самое купели… Вшире же есть Иорданъ яко же есть Сновъ на устий". (См. наст. изд. С. 176).

Дополнительным аргументом в пользу данного предположения могут служить упоминаемые в тексте хожения христианские и языческие имена русских князей: Михаил-Святополк Изяславович, великий князь Киевский (1093-1113); Василий-Владимир Всеволодович Мономах – Переяславский, затем великий князь Киевский (1113-1125); Давид Святославич, князь Черниговский (ум. в 1123 г.); Михаил-Олег Святославич, князь Новгород-Северский, дед князя Игоря, героя "Слова о полку Игореве" (ум. в 1115 г.); Панкратий-Ярослав Святославич князь Муромский и Рязанский (ум. в 1127 г.); Глеб Всеславич, князь Минский (ум. в 1119 г.). Они были внесены Даниилом на вечное поминание у Гроба Господня150.

Путешествовал Даниил не один, а в составе группы, в которую входило несколько представителей Киева и Новгорода: "Мне же худому Богъ послухъ есть и святый гробъ господень, и вся дружина, русьтии сынове, приключьшиися тогда в ть день Новгородци и Кияне: Изяславъ Ивановичь, Городиславъ Михайловичъ, Кашкича и инии мнози, еже то сведоють и мне худомъ и о сказании семъ", – отметил он (см. наст. изд. С. 204). Судя по именам, это были люди светские, принадлежавшие, очевидно, к высшим кругам феодальной знати.

Время путешествия Даниила – вскоре после окончания первого крестового похода – было очень неспокойным. Там шли боевые действия между крестоносцами и арабами. Мусульмане захватили эти земли в 636 г. и христианский период здесь возобновился в самом конце XI в., когда туда вторглись крестоносцы, шедшие освобождать Гроб Господен от сарацин. Итогом победы крестоносцев стало провозглашение в 1099 г. Иерусалимского королевства, которое возглавил Балдуин (Бодуэн) I. Однако вооруженная борьба мусульманского населения (арабов, тюрков, курдов) против европейцев не прекратилась151.

Невольный свидетель этой войны, игумен Даниил отмечал в своем хожений отдельные ее эпизоды, неоднократно упоминая трудности путешествия по стране, где идут боевые действия. Так, рассказывая об Аскалоне (мусульманском городе на побережье Средиземного моря, захваченном впоследствии крестоносцами), он написал, что "выходить бо оттуду срацини и избивають странныя на путехъ техъ" (см. наст. изд. С. 166). Благодаря помощи сопровождавшего Даниила "книжна вельми" монаха из палестинского монастыря Святого Саввы (основанного иноком Саввой в начале VI в. и часто дававшего приют паломникам), а также покровительству короля Балдуина, русский игумен сумел посетить такие земли, где не смогли побывать "страха ради поганых" другие путешественники.

В частности, он был в Иерихоне, Вифлееме, а также в Галилее и на Тивериадском озере, куда Даниила и его спутников сопровождала личная охрана Балдуина. Направляясь к пасхальной заутрене, Балдуин пригласил игумена идти "близ себе", а в храме Святого Воскресения предложил ему встать на самом высоком месте, чтобы видно было "в двери гробныя". В числе немногих представителей духовенства Даниил зажег свою свечу от свечи Балдуина: "Внезаапу восиа светъ святый во Гробе святымъ… И пришедъ епископъ съ 4-рми диаконы отверзе двери гробныя и взяша свещу у князя того, у Балдвина, и тако вниде въ гробъ и вожже свещу княжю первее отъ света того святаго, изнесше же изъ Гроба свещу ту и даша самому князю тому въ руце. И ста князь-тъ на месте своемъ, свещю держа съ радостию великою. И отъ того свои свещи въжгохомъ, а от наших свещъ вси людие вожгоша свои свещи…"152.

Столь внимательное отношение иерусалимских властей к русскому путешественнику показалось отечественным исследователям В.В. Данилову и Н.В. Водовозову необычным и позволило предположить, что в глазах иерусалимского короля Даниил был не простым паломником, а официальным представителем Руси153. По мнению Н.И. Прокофьева, русские князья были обеспокоены положением, сложившимся на христианском Востоке. Их в первую очередь интересовало отношение местных правителей к православию и его святыням. Игумену Даниилу поручалось разобраться в сложившейся обстановке и его путешествие было организовано с целью выявить военную и политическую обстановку, сложившуюся в результате крестовых походов, которые не поддерживались на Руси154. Сам же Даниил, объясняя причины, побудившие его отправиться в столь сложное путешествие, писал: "Се азъ недостойный игумен Даниил Русския земли, хужши во всех мнисех, смиренный грехи многими… похотех видети святый град Иерусалим и землю обетованную. И благодатию Божиею… то все видех очима своима грешныма…" (см. наст. изд. С. 164).

Особого внимания заслуживает и то, что в далеких странах, посещая не только православные, но и латинские монастыри, Даниил ясно осознавал свою принадлежность к православию. Воспринимая свое путешествие как общерусское дело, Даниил называет себя русским игуменом: "кадило" (лампаду) у Гроба Господня вешает от всей Русской земли, а не от какого-либо княжества. «В Великую пятницу, в 1 часъ дни идохъ к князю Балъдвину и поклонихся ему до земли. Он же, видевъ мя худаго, и призва мя къ себе съ любовию и рече ми: "Что хощещи, игумене Русьский?" Аз же рекохъ ему: "Княже мой! Господине мой, молю ти ся бога деля и князей деля русскихъ, повели ми, да быхъ и азъ поставилъ свое кандило на Гробе святемь отъ всея Русьскыя земли!" Тогда же онъ со тщаниемъ и съ любовию повеле ми поставити кандило на Гробе Господни, и посла со мною мужа, своего слугу лучыпаго, къ иконому святаго Въскресения и къ тому, иже держить ключь гробный… Онъ же отверзе ми двери святыя и повеле ми выступити изъ калиговъ и тако босого введе мя единого въ святый Гробъ Господен и … повеле ми поставити кандило на Гробе Господни. И поставихъ своими рукама грешныма въ ногахъ, идеже лежаста пречистеи нозе господа нашего Иисуса Христа… И облобызавъ место то святое съ любовию и съ слезами, изидохъ из Гроба святаго съ радостию великою…»155.

Н.М. Карамзин полагал, что по возвращении на Русь в 1113 г. Даниил был поставлен епископом в южнорусском г. Юрьев на Роси (ныне – Белая Церковь), а скончался в 1122 г.156 Б.А. Рыбаков соотносил автора хожения с героем былины – богатырем Данилой Игнатьевичем, ставшим затем киевским монахом или каликой, а также отождествлял игумена Даниила с автором летописной повести "О Шаруканском походе 1111 г."157

В письменных источниках последующих десятилетий мало сведений о путешествиях жителей Русской земли158. Это было тяжелое время захвата Константинополя крестоносцами (1204 г.) и монголотатарского нашествия на Русь. Однако связи с Палестиной и Византией не прерывались.

Так, известно, что уже в первой половине XII в. в Иерусалим ходили новгородцы: "…в лето 6642 (1134 г. – Е.М.) принесена бысть доска оконечная гроба Господня Дионисием", а в "лето 6671 (1163 г. – Е.М.) ходили из Великого Новгорода от святей Софии 40 моужь калици ко граду Иерусалиму и ко гробу Господню". Там паломники получили патриаршее благословение, привезли оттуда святые мощи и крестильную или водосвятную чашу. По возвращении их благословил епископ, а великий князь Иван Данилович Калита пожаловал "кормление во веки". Широко известна и легенда о святом, который на усмиренном им бесе слетал в Иерусалим и возвратился в Новгород. (Подробнее см. наст. изд. С. 386-388).

В XII в. ходила на поклонение к святым местам Царьграда, Иерусалима и Палестины княжна Полоцкая, игуменья женского монастыря Евфросиния. Она посетила Палестину в 1170-е годы и остановилась в монастыре, "нарицаемом Русском, при церкви Пресвятыя Богородицы". Там она молила Спасителя: "…приими духъ мой от мене во Святым граде твоем Иерусалиме, приими мя град твой Иерусалим…". 23 мая 1173 г. Евфросиния скончалась и была погребена в монастыре Святого Феодосия. В 1187 г. мощи ее, по преданию, были перенесены русскими паломниками в Киев, где находились в течение нескольких столетий в дальних Феодосиевых пещерах КиевоПечерской лавры. (Подробнее см. наст. изд. С. 209-220).

О паломничестве в Константинополь, совершенном в 1200-1204 гг. Добрыней Ядрейковичем, знатным новгородцем, сообщает Новгородская первая летопись: "…пришел… Добрыня Ядрьиковицъ изъ Цесаряграда и привезе съ собою гробъ господенъ (т.е. меру его. – Е.М.), а сам пострижеся на Хутинъ у Святого Спаса; и волею Божиею възлюби и князь Мьстиславъ и вси новгородци, и послаша и в Русь ставится; и прииде поставленъ архиепископ Антонии…"159.

Сохранилось и описание византийской столицы, составленное Добрыней уже после его пострижения в монахи и рукоположения в архиепископы Новгорода, – это «Книга "Паломник"» архиепископа Антония160. За столетие, отделявшее игумена Даниила от Добрыни Ядрейковича (Антония), на Руси изменилась политическая ситуация. Вместо единого государства с центром в Киеве появилось несколько десятков княжеств, обособленных друг от друга в политическом, экономическом и культурном отношениях161. Новгородская боярская республика была одной из наиболее могущественных и богатых русских земель162. Архиепископ Новгорода, символизируя его независимость, стремился установить, а впоследствии и сохранить самостоятельные отношения с Константинопольским патриархатом163.

"Житие Варлаама Хутынского" сообщает, что Добрыня был сыном известного новгородского воеводы Ядрея, погибшего в 1193 г., во время похода против Югры164. Предками Добрыни были знатный новгородец Малыш и его сын Прокша Малышевич, в монашестве Порфурий. У Прокши было три сына: Ядрей, Вячеслав и Нездило. Старший из них стал отцом Добрыни165.

Ученые пришли к выводу, что Добрыня не являлся простым паломником, а был отправлен в Константинополь для приобретения святынь и ознакомления с греческим богослужением166. Во время своего путешествия он оставался светским лицом, но по возвращении в Новгород вступил в Хутынский монастырь и принял пострижение под именем Антония. В 1211 г., пользуясь покровительством князя Мстислава Удалого, он был избран архиепископом вместо Митрофана, сосланного в Торопец167.

В 1219 г. Антония вновь сменил Митрофан, а Антоний по решению митрополита Киевского был переведен в Перемышль. В 1225-1228 гг. он опять занимал архиепископскую кафедру в Новгороде, а затем заболел; "потерял дар речи" и ушел в Хутынский монастырь, где в 1232 г. умер. Погребен в притворе Святой Софии Новгородской168.

Результаты новейших исследований показывают, что частые перемены на архиепископской кафедре были скорее всего связаны с борьбой грекофильской группы, к которой принадлежал и Антоний, против славянофилов169. Вероятно, этим объясняется и общая тематика «Книги "Паломник"» Антония, которая полностью посвящена описанию Царьграда и его основных христианских святынь, прежде всего храма Святой Софии Константинопольской, его архитектуры, реликвий, сокровищ, чудес.

"Книга Паломник" Добрыни Ядрейковича важна для нас и тем, что позволяет наряду с летописями реконструировать интенсивность русско-византийских контактов. Из летописей известно, к примеру, что в середине XI в. в Константинополе долго жил Ефрем, архиепископ Переяславский, который занимался перепиской и переводом греческих богослужебных рукописей. Добрыня Ядрейкович же рассказывает о хранящемся в соборе Святой Софии блюде княгини Ольги "блюдо велико злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходивши по Царьграду". Хроники свидетельствуют, что при крещении Ольги присутствовал сам византийский император Константин Порфирородный (905-959) и его участие придало церемонии особую значимость. В качестве дара он преподнес новообращенной на золотом жемчужном блюде 500 милиарисиев. "В блюде же Олжине камень драгий, – восхищается новгородец, – на том же камени написан Христос, и от того Христа емлют печати людие на все добро". Кроме этого, Добрыня упоминает, что в церкви Даниила столпника в Пере (предместье Византийской столицы) упокоилась "блаженная" княгиня Ксения Брячиславна, т.е. жена Брячеслава князя Полоцкого. Он же указывает, что в церкви Платона в центре Константинополя нашел свой последний приют князь Борис. Известно, что князь Мстислав сослал нескольких князей с женами и детьми. Среди них Давида, Ростислава и Святослава Всеславичей, их племянника Василько и Ивана Рогволдовича. Судьба их неизвестна. Есть только сообщение, что под 1140 год два полоцких княжича вернулись на родину. Новгородец стал также свидетелем пребывания в Константинополе посольства волынского князя Романа. Византию тревожили набеги половцев, поэтому император Ангел Комнин III обратился к князю Роману с просьбой спасти христиан, которых захватили в плен варвары. Его послы вели переговоры об участии русских войск в борьбе с нашествием врагов. Князь Роман разгромил половцев, освободил пленных и с победой вернулся на родину. Отчасти возможно поэтому отношение к русским паломникам, путешествующим по святым местам, в Византии было самым доброжелательным. Царьград служил для русских путешественников, стремившихся в Палестину, своего рода перевалочным пунктом. Зная имена паломников с Руси, можно с уверенностью сказать, что там в разное время останавливались игумен Даниил (1106), новгородский епископ Нифонт (1149), сорок калик- паломников (1163), Евфросиния Полоцкая (1170) и, возможно, сам Добрыня Ядрейкович.

Наряду с информацией о путешествии на Восток Антония летописи упоминают о приезде в 1279 г. "из грек" епископа Сарайского Феогноста, который был послан митрополитом к патриарху и к царю греческому Палеологу170. В 1301 г. также по церковным делам ездил туда митрополит Максим, грек родом, в 1283 г. избранный и рукоположенный в Константинополе171. Кроме поездок церковных иерархов, совершались и паломничества мирян, причем наиболее активными были новгородцы.

Помимо Добрыни Ядрейковича, в XIII-XIV вв. на Востоке побывали Анонимный автор, дьяк Александр, Григорий Калика (священник Космодемьянской церкви на Холопьей улице, а с 1330 г. – архиепископ новгородский Василий), Стефан Новгородец172. Новгород, избежавший разорения и завоевания со стороны монголо-татар, продолжал сохранять тесные связи с зарубежными странами, включая Византию.

В указанные столетия не только новгородцы отправлялись на христианский Восток, но и монахи со Святой горы Афонской на севере Греции, где расположены многие православные монастыри (17 греческих и 3 славянских), с Синая и из Иерусалима не раз приходили в Новгород с просьбой об экономической помощи и пожертвованиях церквям Восточного Средиземноморья173.

К числу хожений XIV в. относят Анонимное хождение, известное в литературе под названием "Сказание о святых местах и о Констянтинеграде". Прямых сведений о его авторе источники не сохранили. Однако имеется основание считать Анонимного автора выходцем из Новгорода. Об этом свидетельствуют рукописные сборники, в состав которых входило это произведение в переработанном виде. Все они новгородского происхождения174. М.Н. Сперанский полагал, что автором мог быть Григорий (Василий) Калика, который путешествовал на Восток в 20-е годы XIV в.175 К.Д. Зееманн, как выше упоминалось, выдвинул версию греческого происхождения описания176.

Хожение Анонима составлено как путеводитель для паломников. Пристальное внимание уделено памятникам архитектуры и скульптуры Константинополя; политические вопросы находятся вне поля зрения русского путешественника. Лишь в нескольких местах своих путевых записок Аноним упоминает о крестоносцах ("фрягах") как о виновниках порчи и разрушения царьградского "узорочья", т.е. памятников истории и культуры177.

Другой путешественник, новгородец Стефан, посетивший Царь-град в 1348-1349 гг., в отличие от предшественников-земляков интересуется не только святынями города, но и политической обстановкой в империи, а также византийско-русскими отношениями. Об этом свидетельствуют, в частности, два эпизода хожения. Первый – рассказ о том, как в храме Святой Софии новгородец целовал руку патриарху Исидору Вухиру (1347-1349), потому что тот "велми любить Русь"178. Стефан, видимо, одобрял политику Исидора, стремившегося сохранить единство Русской митрополии и упразднившего Галицкую митрополию.

Второй эпизод – упоминание о посещении Студийского монастыря и о его роли в связях Руси и Византии в области культуры. "Таж идохом ко св. Иоанну въ Студискы монастырь, много бо ту виденна – не възможно писати… Ту жил Феодор Студискы и в Русь послал многы книги: Устав, Триоди и ины книги", – отметил Стефан. Очевидно, что новгородский паломник был грамотным человеком, знатоком книг и их ценителем. Интерес Стефана вызвал и военный порт Кандоскамия, к которому было приковано пристальное внимание всех жителей Константинополя весной 1349 г. в связи с тем, что весь флот Византии, отправившийся оттуда, был уничтожен генуэзцами. Подробно путешественник описывает особенности архитектуры и мозаики соборов и церквей Константинополя (прежде всего Святой Софии и др.). Любопытно и еще одно свидетельство хожения. В самом начале путевых записок Стефан отмечает, что пришел не один, а "съ своими другы осмью" (см. наст. изд. С. 253). Более подробные сведения о Стефане, за исключением имени и прозвища, указывающие на новгородское происхождение, отсутствуют как в самом хожений, так и в других источниках.

М.Н. Сперанский полагал, что Стефан был довольно зажиточным купцом. "Судя по тому вниманию, – писал он, – с каким отнеслись греки к Стефану и его спутникам, можно предположить, что русские путешественники выделялись из общей массы рядовых паломников, занимая, видимо, выдающееся положение у себя в Новгороде, что стало известно и принимавшим их грекам"179.

Стефан так формулирует цель своего путешествия: "Поклонитися Святым местам и целовати телеса святых" (см. наст. изд. С. 253). Однако некоторые исследователи считают, что, отправляясь в Константинополь, русский путешественник выполнял церковно-политическую миссию, тесно связанную с борьбой Новгорода против притязаний Московской митрополии за сохранение своего прежнего независимого статуса180. Так, Дж. Маджеска предположил, что Стефан принес в Константинополь "милостыню" на восстановление храма Святой Софии, пострадавшего от землетрясения в 1346 г. и реконструированного в 1349 г.

Стефан не был простым паломником, отмечает Дж. Маджеска. У него было достаточно денег, чтобы нанять компетентного проводника, который показал русским путешественникам все реликвии Константинополя. Более того, в Святой Софии они были представлены патриарху и признаны высокопоставленным лицом. Им был протостратор ("царев болярин") Факеолатос, который руководил восстановлением храма Святой Софии после землетрясения181.

Путешествие Стефана проходило во время оживления русско- византийских контактов, отчасти связанных с борьбой церковных иерархов за право занимать киевскую (общерусскую) митрополичью кафедру. На протяжении XIV в. несколько раз создавались и упразднялись особые митрополии для Литовской и Галицкой Руси; иерархи, поддерживаемые Москвой, Литвой или Польшей, соперничали друг с другом и искали союзников при императорском и патриаршем дворах в Константинополе. В политическом противоборстве активно участвовали новгородцы182.

Возобновление связей двух стран (после некоторого их ослабления из-за разгрома Руси монголо-татарами и временного господства латинян в Царьграде) совпало с крупными переменами, которые происходили в Восточной Европе: политической централизацией Руси и возвышением Москвы183. В результате в значительной степени трансформировались и церковно-иерархические отношения Русской митрополии с константинопольским патриархом.

Эта эпоха отмечена на Руси смутой, вызванной в свою очередь раздроблением единой до сих пор Русской митрополии и борьбой отдельных русских земель, в частности – между Новгородом и Москвой. Следствием явились частые контакты Руси и Византии и новые путешествия в Константинополь.

В конце XIV в. в Константинополе побывал дьяк Александр. Он приезжал в византийскую столицу по торговым делам ("приходихом куплею в Царьград") дважды: при императоре Мануиле в 1389-1390 гг. и патриархе Антонии в 1391-1397 гг.184 Однако, кроме этого беглого упоминания о целях путешествия, каких-либо указаний на торговые интересы дьяка Александра в тексте хожения нет. Напротив, источник позволяет говорить скорее о паломнических интересах русского путешественника, поскольку главное внимание автор уделяет описанию святынь Царьграда.

Его записки отличаются лаконичностью и сводятся иногда к простым перечням достопримечательностей столицы. Церкви и монастыри Царьграда произвели на дьяка Александра большое впечатление: "Не мощно бо есть исходити святых монастырей или св. мощей или писати; тысяща тысящами и ныне есть святых мощи или чюдо творение много, не мощно бо исповедати", – восклицает он, заканчивая свое повествование (см. наст. изд. С. 293-294). Путевые записки дьяка Александра свидетельствуют, что не только в XII-XIV вв., но и в XV в. Царьград оставался в глазах новгородцев главным религиозным, культурным и политическим центром. Именно этим можно объяснить столь пристальное внимание русского путешественника к достопримечательностям византийской столицы. Позднее идеи политической и идеологической независимости новгородцев, а также соперничество Новгорода и Москвы получили воплощение в знаменитой "Повести о новгородском белом клобуке" (апелляция к византийской традиции была одним из приемов в новгородско-московской полемике)185.

К началу XV в. относится "Сказание Епифания мниха о путешествии в Иерусалим", авторство которого приписывают видному церковному деятелю Епифанию Премудрому, одному из образованнейших людей своего времени (см. наст. изд. С. 295).

В 1419-1422 гг. путешествие из Москвы в Константинополь и далее на Афон и в Палестину совершил инок Зосима186. Впервые же он посетил Константинополь в 1411-1414 гг. в свите, сопровождавшей дочь великого князя Василия Дмитриевича Анну (внучку Дмитрия Донского), выданную замуж за царевича Ивана Мануиловича, сына императора Мануила Палеолога, будущего императора Иоанна V: "И князь великий Василий Дмитриевич да свою дочерь Анну в Царьград за царевича Ивана Мануиловича"187.

В ряде работ высказывалось предположение, что Зосима – один из немногих, чьей целью было собственно паломничество188. Именно поэтому он путешествовал не торопясь, подолгу жил в каждом городе, поклоняясь святыням Киева, Константинополя, Афона, Палестины, Кипра. Так, в Киеве Зосима находился "поллета", в Царьграде – десять недель, в Никосии – полтора месяца, а в Палестине с ранней весны до осени. Да и сам паломник пишет, что основная причина его путешествия определялась не государственными задачами, а стремлением посетить памятные для христиан места. "И пребы в лавре, еже зовется Киевская пещера, у гроба преподобного игумена Антония и Феодосиа поллета, возмыслихся и хотех святая места видети, идеже Христос своима стопама ходил и святии апостоли последоваху ему"189.

Однако имеющиеся данные о времени и обстоятельствах этой поездки позволили выстроить и другую версию. В.Г. Ченцова обратила внимание на то, что время путешествия Зосимы совпадает с подготовкой в Троице-Сергиевом монастыре канонизации Сергия Радонежского, древнейшая редакция жития которого была написана учеником святого Епифанием Премудрым в 1417-1418 гг., т.е. как раз накануне поездки Зосимы190. Обретение мощей святого Сергия Радонежского пришлось на 5 июля 1422 г.; к этому сроку Зосима, отбывший из византийской столицы в мае 1422 г. (до начала осады города турками) и, возможно, имевший полномочия обратиться за разрешением на канонизацию к вышестоящим церковным властям, уже мог добраться до Троице-Сергиева монастыря191. Таким образом, миссия Зосимы вполне могла носить официальный характер. Если высказанные В.Г. Ченцовой предположения верны, то поездка Зосимы может служить одним из примеров дипломатических связей русской церкви с Константинополем в начале XV в.

В XIV-XV вв. в страны Востока отправлялись и русские дипломатические миссии. Летописи свидетельствуют, что в период с 1376 по 1389 г. имели место поездки духовных лиц на Восток, вызванные необходимостью решения вопроса о кандидатуре московского митрополита после смерти митрополита Алексея в 1378 г.192 В составе нескольких летописных сводов до нас дошла "Повесть о Митяе", рассказывающая об эпохе Куликовской битвы, а также о династической и церковно-иерархической борьбе на Руси и в Византии193. Именно из нее известны содержание разногласий двух сторон и сущность церковно-дипломатических поездок.

Четыре года (1378-1381) митрополит Киприан, ставленник константинопольского патриарха Филофея, встречая сопротивление великого князя Дмитрия Ивановича, не мог занять московский митрополиций престол. Одной из причин расхождения московского великого князя с вселенским патриархом в вопросе о преемнике митрополита Алексея стала неудачная попытка объединения русских и литовско-русских княжеств для борьбы с татарами в 1374 г. Византийская церковь была заинтересована в осуществлении объединительных замыслов и в лице патриарха Филофея стремилась к достижению реального единства Русской митрополии, утраченного вследствие раздела Руси между Ордой, Литвой и Польшей194. Киприан, представляя на Руси патриарха, принял участие в организации русско-литовского антитатарского союза 1374 г.195 Но татарская дипломатия одержала победу, и это привело к развалу княжеского объединения, к литовско-тверской войне и к обострению отношений Московской Руси и Великого княжества Литовского.

Чтобы удержать подвластную Литве Западную Русь в православии и создать условия для сближения ее с восточной частью Руси в будущем, патриарх Филофей в 1375 г. поставил Киприана в литовские митрополиты с правом наследовать после смерти Алексея митрополию всея Руси196. В ответ на это московский князь Дмитрий Иванович, не желая сближения с Литвой, выдвинул кандидатом в митрополиты своего духовника и печатника, попа Митяя197.

Летописные свидетельства об этом человеке таковы: "Сей убо архимандрит Митяй сын Тешиловского попа Ивана, иже на реце Оке, и потом Митяй бысть един от Коломенских попов"198; "Сын Митяй саном бяше поп, един от коломенских попов, возрастом не мал, телом высок, плечист… И пребысть в такове чину и в такове устроении многа лета, дондеже состарься старец Иван, нарицаемый Непеица, архимандрит Спасский… Пребысть Митяй в архимандритах яко две лете, а по преставлении митрополита Алексея покинул архимандритью по великого князя слову, и на преболыний сан устремился"199. Пострижение Митяя в монахи (он получил при этом имя Михаила) и назначение его в архимандриты, приблизившее его к митрополичьему престолу, было, очевидно, непосредственной реакцией великого князя на сообщение о поставлении в митрополиты Киприана. В отличие от Митяя, опиравшегося на московского князя, Киприан нашел поддержку в русском монашестве (у Сергия Радонежского, Дионисия Суздальского и др.)200. Таким образом, произошедшее размежевание в вопросе о преемниках митрополита Алексея было одновременно размежеванием политических течений. Одно из них представляло монашеское общественное движение, которое наряду с церковным объединением Руси имело целью создание в рамках митрополии всея Руси конфедерации великорусских и западнорусских княжеств для борьбы с мусульманами-татарами. Другое – московская великокняжеская группировка – добивалось полного обособления Северо-Восточной Руси от Литвы и Польши201. Эта группировка стремилась разделить Русскую митрополию по границе татарских и литовских владений на Руси и подчинить себе ее великорусскую часть. Митяй должен был стать первым митрополитом Великой Руси. После захвата Митяем митрополичьего места Киприан, снесясь со своими русскими сторонникамимонахами, решился без ведома великого князя явиться в Москву, чтобы стать здесь фактически митрополитом всея Руси. Но он потерпел неудачу и был изгнан из Москвы. Митяй же попытался получить сан епископа еще в Москве, прежде путешествия на Балканы, где он и так имел основания рассчитывать на успех. За три года до этого в Константинополе произошел переворот, инспирированный генуэзцами, в результате которого патриарх Филофей был свергнут.

Обмен посланиями между московским правительством и новым патриархом Макарием дал благоприятные для Митяя результаты. Генуэзцы, на которых опирался Макарий, готовы были предоставить московскому кандидату денежный заем. В 1379 г., стремясь унаследовать митрополию всея Руси, Митяй, наконец, отправился в Константинополь, а "с ним вместе поидоша к Царюграду трие архимандрита: первый Иван, архимандрит Петровский, сеи бысть первый общему житию начальник на Москве, Пимин, архимандрит Переяславский, Мартын, архимандрит Коломенский, Дорофей печатник, Сергей Озаков, Степан Высокий, Антонеи Копие, Макарий, игумен Мусолиньский, Григорий диакон Спасский, и инии мнози игумений, Попове, диакони, черньци, и Александр, протопоп Московский, Давид, протодиакон Даша, и крилошане Володимерский, и люди дворныя, и слуги пошлыя митрополичи, и казна и ризница митрополичя. А се бояре: Юрьи Васильевич Кочевин Олешенский, то есть большой боярин, тоже и посол князя великаго, потому и старшиньство приказано; а се митрополичи бояре: Феодор Шолохов, Иван Артемьевич, Коробьин, Андрей, брат его, Невер Бармин, Степан Ильин, Кловыня, а толмачь Василий Кустов, а другой Буило. И бысть их полк велик зело…"202. По дороге в Константинополь, имея при себе грамоту с печатью от великого князя Московского, Митяй встретился с Мамаем. Выданный татарами Митяю ярлык показывает, что хан пробовал дипломатическим путем восстановить подчинение себе Руси, нарушенное при "розмирье" 1374 г., а великорусская или великокняжеская московская партия готова была пойти на это. Иными словами, политическому сближению с Литвой эта группировка предпочитала покорность татарам. В пути между Кафой и Константинополем "уже близ Царьграда бывшим, внезапну Митяй разболелся и умер на мори"203.

Члены посольства, продолжая стремиться к созданию великорусской митрополии, в качестве нового кандидата в митрополиты самостоятельно выдвинули архимандрита Горицкого монастыря в Переславле-Залесском Пимена (впоследствии в 1383 г. он стал митрополитом "всея Руси"). Для достижения этой цели он занял крупные суммы денег у генуэзских купцов204.

Прежде чем русское посольство успело вернуться из Византии домой, произошла Куликовская битва (8 сентября 1380 г.). Мамай был разбит русскими и через некоторое время потерпел поражение от Тохтамыша. Победный исход кампании побудил великого князя Дмитрия Ивановича пригласить в Москву Киприана (в то время митрополита Литовского) как митрополита всея Руси.

Первый митрополит Великой Руси Пимен по прибытии на Русь был подвергнут опале: "Князь же великий не восхоти приати его… Приставиша к нему некоего боярина, именем Ивана, сына Григорьева Чюриловича, нарицаемого Драницу, и послаша Пимена в изгнание и в заточенье… на Чухлому (северо-восток Руси. – Е.М.) и тамо бысть в оземствовании лето едино; но и от Чухломы веден бысть в Тверь"205.

Однако Киприан управлял церковью всея Руси не долго (1381-1382). Разгром Северо-Восточной Руси в 1382 г., втайне подготовленный Тохтамышем, принудил Дмитрия Донского вернуться к старой, выгодной для татар политике дробления Русской церкви. Возможно, это и было причиной изгнания из Москвы митрополита Киприана206.

Великому князю понадобился теперь ссыльный Пимен, импонировавший князю своей проордынской ориентацией, который осенью 1382 г. был переведен из Твери в Москву. Таким образом, церковное деление Руси оказалось приведенным в полное соответствие с делением политическим: Галицкая Русь, принадлежавшая Польше, имела своего митрополита Антония; Западная Русь, подвластная Великому княжеству Литовскому, – митрополита Киприана; Великая Русь, вновь подчиненная татарам, – митрополита Пимена.

Поездка Пимена 1379 г. не была единственной. Митрополит ездил в Константинополь еще два раза – в 1385 и 1389 гг.207 В последнюю поездку он умер, а митрополитом Киева и Всея Руси стал Киприан (1390-1406), болгарин по происхождению и византиец по воспитанию и взглядам.

С упомянутой поездкой 1389 г. связано получившее широкую известность так называемое Пименово хождение, автором которого является находившийся в свите посольства Пимена Игнатий, по прозвищу Смольнянин, описавший путешествие в Византию (ему принадлежит также краткий летописец "Сказание летом въкратце")208. Не исключена возможность, что именно он составил гимнографическое сочинение "Канон радостен пресвятой Богородице", находящееся в рукописных сборниках XV-XVII вв.209 Вместе с Игнатием Смольнянином в поездке участвовали архимандрит Спасский Сергий Азаков, владыка Смоленский Михаил, протопоп Иван, архидьякон Герман, протодьякон Григорий, дьякон Михаил, иноки и другие слуги210. Хожение было написано в 1389-1393 гг. В нем идет речь о взаимоотношениях московских и рязанских князей, митрополитов Пимена и Киприана, о положении Московской митрополии, а также династической борьбе в Византии.

Любопытно упоминание Игнатия Смольнянина о встрече с проживавшими в Константинополе русскими. Книжник пишет, что в "понедельник канон Петрову дни в год вечерни прийдоша к нам Руси, живущий ту, и бысть обоим радость велиа" (см. наст. изд. С. 279, 287). Русский путешественник подробно сообщает и о происходившем тогда в столице Византии столкновении двух враждовавших между собой групп – императора Иоанна и его сына Мануила. «В лето 6898 Андроников сын Калоан (Иоанн) нача искати в Цариграде царства с турьскою помощию. И приа грады и пирги, и прииде к Царюграду, близ святыа Пасхы начаша битися. В велики четверток прииде Мануил старого царя сын Калоанов от Лимноса, в катаргах на помощь Царюграду… Во 2-ю неделю Пасхы в среду ополунощи долнейшаа люди отвориша врата граднаа Калоану Андрониковичу и пустиша его с греци, а без турков, и ничтоже зла не сътвориша. Мануил же в катаргах убеже в остров Лимноса… Звон же бысть по всему граду, ратнии же осветиша весь град фонарьми, гоняюще по всему граду и на конех и пеши толпами, оружиа держаще в руках своих… кличюще сице: "пола та ите Андронику!"» (см. наст. изд. С. 282, 290). Это весьма ценное свидетельство характеризует обстановку в Византии того времени, когда отдельные группы пытались опереться на турок, и позволяет говорить об Игнатии Смольнянине как о наблюдательном и опытном дипломате.

Новые грани личности автора путевых записок выявляются при подробном описании торжественной церемонии коронации Мануила в Софийском соборе 11 февраля 1392 г. Русский автор обстоятельно рассказывает об одежде византийцев и иностранцев, присутствовавших на церемонии коронации (см. наст. изд. С. 283, 291).

Детальный рассказ о самой коронации, царском шествии, продолжавшемся три часа, заставляет предположить целенаправленный характер описания. Вероятно, посредством сообщений путешественников-дипломатов Русское государство перенимало устоявшиеся традиции византийской императорской власти.

Связи Руси и Византии в XIV-XV вв. определялись не только церковными и дипломатическими контактами. Важным фактором во взаимоотношениях двух стран в эти столетия стала материальная помощь, оказанная Византии Москвой211.

Летописи свидетельствуют, что информация о странах Востока, и прежде всего о Византии, поступала на Русь регулярно. Московские князья знали о тяжелом положении византийских императоров, призрачная власть которых к концу XIV в. распространялась по существу лишь на Константинополь. Было известно об осаде Константинополя Баязидом.

Летописец отмечал: "В лето 6906 (1398 г. – М.Е.) бысть Царь-град в осаде… и рати стояху около города, погании бессерменове, окаянии Туркове, сын Амуратов, брат Чалибеев, Баазыт, со все стороны перея пути, и по морю и по суху и тако стояша долгое время, яко и до седми лет". В это трудное для Византии время великий князь Дмитрий Иванович послал императору и патриарху много серебра с чернецом Родионом Ослябятею; отправил деньги и тверской князь Михаил Александрович с протопопом Даниилом212.

В одной из летописей говорится о разгроме турок под Анкарой в 1402 г.213 Сражение на пятьдесят лет отсрочило падение Византии, положение которой, однако, продолжало оставаться весьма тяжелым.

В условиях растущей угрозы византийское правительство стало искать помощи на Западе, главным образом в Риме. Для спасения империи Иоанн VIII Палеолог решился на крайнее средство – под предлогом соединения церквей (православной и католической) подчинить греко-восточную церковь папе, а за это получить помощь от западных государств214. Для решения вопроса об унии был созван Вселенский собор, который начал свою работу в Ферраре в 1438 г., а затем перенес ее во Флоренцию.

Там после ожесточенных дебатов 6 июля 1439 г. была провозглашена уния. Во Флоренции митрополит Исидор подписал акт церковной унии и был назначен папой легатом для Литвы, Лифляндии и Руси, а в декабре 1439 г. стал кардиналом.

Однако на Руси унию встретили враждебно: когда посольство возвратилось из Италии в Москву, Исидор был схвачен и брошен в заключение, откуда ему удалось бежать в Литву, а затем – в Константинополь215. Русские политические и церковные круги в вопросе об унии были единодушны: они ее решительно отвергли.

Эти важные для судеб Руси и Византии международные события нашли отражение в путевых записках русских путешественников- дипломатов. 1430 и 1440 гг. датируются два хожения, авторы которых – участники посольства русской Православной церкви на Ферраро-Флорентийский собор Неизвестный Суздалец и суздальский епископ Авраамий216.

Авторство второго хожения не вызывает сомнений, но вопрос об авторстве первого спорен, поскольку источники сохранили очень скудную информацию. По мнению Н.В. Мощинской, автором путевых записок является какой-то неизвестный человек из свиты суздальского епископа Авраамия. Она же, определяя социальное положение автора хожения, предположила, что Неизвестный Суздалец был дьяком из суздальского архиерейского двора, так как он в числе избранных присутствовал на торжественных обедах, даваемых в честь митрополита Исидора, посещал в составе небольшой свиты монастыри217.

Помимо митрополита всея Руси Исидора (1437-1441), в состав русской делегации входили еще девять человек и многочисленная свита. Там были суздальский епископ Авраамий (противник Исидора), тверской боярин и княжеский посол Фома, поп Симеон Суздальский, архимандрит Вассиан и другие лица218.

Хожения Неизвестного Суздальца и Авраамия Суздальского, последний из которых подробно описал техническое оборудование, использовавшееся для показа мистериальных представлений в соборах Флоренции, свидетельствуют о литературном мастерстве авторов этих путевых записок. Оба путешественника – образованные люди.

После унии империя по-прежнему оставалась в одиночестве перед растущей турецкой агрессией. В 1451 г. умер султан Мурад II, его наследником стал Мехмед II, немедленно начавший готовиться к захвату Константинополя. Бесчисленные турецкие силы двинулись к городу и осадили его с моря и суши. 29 мая 1453 г. после упорной борьбы Константинополь был взят войсками Мехмеда II и Византийская империя перестала существовать219. "Взят бысть Царьград от безбожных турков, от Мустафы Муратовича", – записал русский летописец220.

События XV в. сильно изменили традиционные связи Руси с Византией. Попытка греческой дипломатии заключить союз с Римом была расценена на Руси, и прежде всего в Москве, как предательство интересов православия, а захват Константинополя турками в 1453 г. рассматривался как наказание за предательство. Греческая православная церковь пришла в упадок. Москва стала духовной наследницей Византии – Третьим Римом. Ее новая роль была закреплена легендой о происхождении великих князей владимирских от римского императора Августа, династическим браком Ивана III с Софьей Палеолог и поставлением русского митрополита Ионы, преемника Исидора, без согласия Константинополя. Окончательное же присоединение Новгорода к Москве (1478 г.) и ликвидация монголо-татарского ига (1480 г.), экономический прогресс, политическое объединение Русских земель и, наконец, создание Русского централизованного государства, ставшего важным фактором политической жизни Европы, привело к тому, что Москва стала крупнейшим в мире центром православия. Под влиянием этих событий московские идеологи стали разрабатывать новые концепции о месте Руси среди других стран мира, о русской государственности и русском церковном приоритете, в том числе "Сказание о князьях Владимирских" и широко известную теорию "Москва – Третий Рим"221. Одновременно возникли предпосылки для расширения связей Руси с западными странами. В этих изменившихся условиях путешествия продолжались.

О султане Мехмете, о взятии Царьграда

Прямых сведений о личности путешественника источники не сохранили, поэтому вопрос о происхождении Варсонофия сложен. Тем не менее, в его путевых записках исследователи обнаружили доказательства, позволяющие предположить, что родиной путешественника была Северо-Западная Русь: в языке имеются следы северо-западного русского говора. Косвенные источники свидетельствуют, что до 1475 г. Варсонофий состоял игуменом Бельчицкого монастыря в пригороде Полоцка, а затем был переведен в один из новгородских монастырей и стал духовником новгородского архиепископа Ионы222. Хожение упоминает о том, что русского путешественника доброжелательно приняли в Каире, создав необходимые условия для путешествия223. Такое отношение к Варсонофию, возможно, объясняется стремлением Египетско-Сирийского султаната Мамлюков установить добрые отношения и надежные связи с православной Русью в целях защиты своего государства от турецких завоеваний. Н.И. Прокофьев предположил, что Варсонофий мог быть официальным представителем русского духовенства, а не простым частным паломником224.

Гость Василий совершил путешествие на Восток (в Малую Азию, Египет и Палестину) чуть позднее Варсонофия, в 1465-1466 гг., при великом князе Московском Иване Васильевиче. Определяя причину, побудившую его отправиться в путь, гость Василий отметил, что пожелал "видети Святых мест и градов, и сподоби мя Бог видети и поклонихомся Святым местом…"225. Но само содержание путевых записок с большим основанием позволяет утверждать, что не только паломнические стремления увидеть христианские достопримечательности Востока заставили Василия пуститься в столь опасное и трудное путешествие. По характеру описания ученые предположили, что Василий путешествовал с торговыми целями226.

Записки путешественника дают возможность говорить о большом опыте гостя Василия. Со знанием дела он отмечает, что вокруг города Алеппо – "большой внешний город", где находится множество торгов и бань. А вот другие записи: "От Дамаска три дня пути до Якавлева моста. Караван-сарай у моста того велми велик…"227.

Со страниц своих путевых очерков гость Василий предстает перед нами как человек с проницательным умом, больше всего доверяющий своему личному опыту. Ему чуждо пренебрежительное отношение к другим народам, их верованиям, обычаям, нравам, культуре. Н.И. Прокофьев, продолживший изучение хожения гостя Василия, пришел к выводу, что целью путешествия было установление дипломатических и торговых связей со странами Малой Азии и Египетско-Сирийским султанатом Мамлюков, а также выяснение положения, сложившегося в межгосударственных отношениях в этом регионе228.

В период путешествия Василия здесь завязывались важные узлы международных событий, столь взволновавших Европу и Русь. На юго-западных границах, у Турции появился грозный противник – государство белобаранных туркмен (Ак-Койюнлу), правитель которого Усун-Хасан (Асанбек) нанес туркам поражение, что ослабило их агрессивные устремления в Европе. Агрессивность Османского государства вызывала тревогу у эмирата Караман и Египетско-Сирийского султаната Мамлюков.

Сложен также вопрос и об авторе хожения. Предполагают, что гость Василий – из Москвы. Основанием для предположения послужило сравнение одной из азиатских рек вблизи г. Османжик с р. Окой в тексте его путевых записок: "А река под ним червлена, с Оку величеством, а течет от Севастии"229. Он же отождествлял путешественника с дьяком Василием Мамыревым, который в 1470 г. был назначен Иваном III дьяком Посольского приказа230. Однако это предположение слабо аргументировано.

Страх перед турками, которые после 1453 г. стали быстро продвигаться в Европу, заставил западноевропейских правителей обратиться к Ивану III за помощью. Но борьба с Турцией не отвечала политическим и экономическим интересам Руси того времени. Она отвлекла бы Ивана III от политики завершения объединения Русских земель вокруг Москвы.

Иван III продолжал развивать торговые, политические и культурные связи с ближними и дальними странами231.

Большую роль играли контакты с Западом, прежде всего с Германией и Италией, откуда по приказу русского царя были приглашены мастера для строительства в Московском Кремле232. Усилению связей отчасти способствовал брак Ивана III с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора Константина, заключенный в 1472 г. при активном участии Рима, в частности – кардинала Виссариона, который в лице Московской Руси искал союзника для создания антитурецкого фронта233. Летописи свидетельствуют, что первые посольства из Рима кардинала о сватовстве Софьи были осуществлены в 1469-1471 гг. Ответная миссия в Рим была возложена на Ивана Фрязина. Позднее по этим же вопросам приезжал в Москву посол Венецианской республики Иван Тревизан, а также Онтон Фрязин с охранной грамотой папы для проезда послов Ивана III234. 16 января 1472 г. из Москвы в Рим был послан Иван Фрязин: "Князь велики… послаша Фрязина в Рим по царевну Софью с грамотами и посольством к папе и гардиналу Виссариону"235. В Риме послам московского государя была оказана "честь велика": 24 июня 1472 г. Софья в сопровождении свиты из греков и римлян отправилась в путь и уже 12 ноября прибыла в Москву236.

Новые факты о связях с Италией появляются в летописях в 1474 г. 25 апреля этого года в Москву прибыл Онтон Фрязин, передавший Ивану III просьбу венецианского дожа не задерживать посла Венеции Ивана Тревизана и разрешить ему проезд в Золотую Орду. Просьба была выполнена, и с известием об этом 24 июля вместе с Онтоном Фрязином был отправлен в Венецию первый русский посол Семен Толбузин: "Послал князь велики к Венецъи посольством Семена Толбузична съ Антоном Фрязином к Венецъискому дюцъ к Николе ко трону о том, что пожаловал посла их Ивана Тревизана, из нятиа выпустилъ по их челобитью и помогши его всемъ отпустил къ царю Ахмату в Большую Орду съ своим послом о их деле, чтобы пожаловал царь, шол на помочь на Турьского салтана къ Царюграду"237. В поручение Семену Толбузину входили, вероятно, не только передача ответа великому князю на просьбу венецианского сената об Иване Тревизане, но и привлечение итальянских специалистов. Во всяком случае летописи фиксируют, что 26 марта 1475 г. Семен Толбузин возвратился в Москву и "привел с собою мастера муроля", который "ставит церкви и полаты, Аристотеля именем"238. Так, летописец сообщил о появлении в Москве знаменитого Аристотеля Фиораванти. Согласно итальянским источникам, русские были частыми гостями и в Италии: за период с 1461 по 1493 г. там побывало одиннадцать посольств239.

Не менее интенсивными были отношения с Германской империей. Московский летописный свод конца XV в. сообщает, что 9 июля 1488 г. "прииде из Рима посол вел. кн. Юрьи Грекъ Траханиот, да с ним прииде посол от короля Римъского Максимилиана Фердирикова сына цесарева, именем Юрьи Дълатор, о любви и о дружбе и о братстве"; упоминает об отпуске 19 августа Юрия Делатора и об отправлении с ним к Максимилиану послов великого князя Юрия Траханиота и дьяка Василия Кулешина240. Симеоновская летопись фиксирует приход в 1489 г. от императора Фридриха III посла Николая Поппеля, сообщает о посылке в 1493 г. в Венецию и в Милан Мануила Ангелова и Данилы Мамырева, а также о возвращении от римского короля Максимилиана великокняжеских послов Юрия Траханиота, Михаила Кляпика и Ивана Курицына241. Развивая связи с Западом, Москва продолжала сохранять устойчивый интерес к Востоку и другим регионам.

Русские часто посещали Крым. В 1473 г. Иван III отправил с возвращавшимся из Москвы посланцем хана Менгли-Гирея "Ачигирева сына, именем Азибаба" послом в Крым Никиту Беклемишева "такоже с любовию и братством"242. Он выехал из Москвы в марте 1474 г.

Поездки в Крым продолжались и после 1480 г. Известно о поездках туда русских в 1481-1482 гг.243 Около 1480 г. были установлены контакты с господарем Молдавии Стефаном. Судя по наказу, данному в 1480 г. князю Ивану Звенцу, русские послы ездили через владения крымского хана244. Под 1474-1475 гг. летопись упоминает о после Никифоре Басенкове: "…месяца июля 7 пришел из Орды Никифор Басенков с послом царевым Ахмутом Болыииа Орды с Каракучуком, а с ним множество татар пословых было"245.

Оживленными были отношения и с Кавказом. В 1492-1493 гг. летопись зафиксировала сведения, что "прииде посол к великому князю из Иверскиа земли от князя Александра, именем Мурат". Продолжались в конце XV в. оживленные контакты с Молдавией: "…месяца февраля 1493 г. приде из Волох Скурат Зиновьевич, да с ним прииде посол к великому князю Стефану Волошского воеводы Мушат". В этом же году "в Волохи был послан Иван Андреевич Плещеев"246.

Поддерживались отношения и с Персией. Во второй половине XV в. из Москвы в Персию к шаху Узун-Гасану был отправлен в качестве русского посла, вероятно, итальянский уроженец Марк Руф. Об этом сообщил итальянец Контарини, встретивший в 1476 г. в Экбатане возвращавшегося на родину Марка Руфа и приехавший вместе с ним на Русь247.

В этих условиях пристального внимания к Востоку становится понятным и путешествие русского купца XV в. Афанасия Никитина в восточные страны и в Индию. Хожение Афанасия Никитина потомки без преувеличения назвали великим, так как его автор был не только первым русским, оставившим сохранившиеся до наших дней письменные известия о Индии, но и одним из первых европейцев, проникших в эту страну. Мы мало знаем об авторе хожения. Единственно достоверным является лишь то, что он был выходцем из Твери и купцом по роду занятий, что умер на обратном пути, не дойдя до Смоленска, бывшего тогда литовским248.

В XV в., и особенно во второй его половине, купечество играло уже заметную роль в Русском государстве. Оно было непосредственно заинтересовано в централизации государства, в ликвидации феодальной раздробленности Руси, мешавшей развитию торговли как внутри страны, так и за ее пределами. Поэтому неудивительно, что именно купец осуществил трудное путешествие, достигнув рубежей Индии.

После смерти путешественника его "тетради" были привезены в Москву к дьяку Даниилу Мамыреву в 1475 г., вероятнее всего, кем- либо из спутников Афанасия Никитина. Что же касается целей путешествия, которые ставил перед собой Афанасий Никитин, когда "очи понесли" его в Индию, то они едва ли были им достигнуты. "Мене залгали псы бесермены, а сказывали всего многож нашего товара, ано нът ничего на нашу землю: все товаръ бълой на бесерменьскую землю, перец да краска…", – с сожалением заметил он249. Записки отличаются ярко выраженной индивидуальностью и могут служить иллюстрацией широты международных связей Русского государства XV в.

Различными оказывались причины путешествий, неодинаковыми стали жизненные судьбы самих путешественников после возвращения на Родину, но посещение заморских стран, прикосновение к святыням христианского мира для всех оказалось серьезной вехой на жизненном пути.

Имеющиеся сведения позволяют узнать об изменениях в социальном облике путешественников, и судить о политической и общественно-экономической активности отдельных русских княжеств и земель (табл. 1). Очевидно, что контакты с православным Востоком (а в какой-то мере и с Востоком вообще) в XII-XV вв. играли немалую роль во внешней политике наиболее значимых государств тогдашней Руси. Даже после завоевания Константинополя латинянами (1204 г.) и монголо-татарского нашествия на Русь контакты со средиземноморским миром не прервались. В отличие от Северо-Восточной Руси (Суздальской, Владимирской) в Северо-Западной Руси (Псковской, Тверской и, конечно, Новгородской) путешествия на христианский Восток регулярно совершались не только в XIII в., но даже в XIV в. Начиная с XV в. инициативу в осуществлении связей с другими странами (в Западную Европу и на мусульманский Восток) берет на себя Москва.

Таблица 1.

Основные сведения источников о русских путешественниках XII-XV веков