Читать книгу Sabbatum. Инквизиция - Елена Ромашова - Страница 10

На следующий день все разговоры за завтраком – лишь о вечеринке.

– Мелани, ты пойдешь с нами? – обращается Ева ко мне.

А я кидаю взгляд на Кевина, а затем на Рэя, который замер, услышав вопрос.

Всё ясно, боится, что я соглашусь и своим присутствием скомпрометирую его образ великосветского избалованного мальчика.

– Нет, врачи запрещают посещать такие места. Травма головы, с этим не шутят.

Ева огорченно стонет, Кевин подмигивает мне, а Рэйнольд, который с появлением Ноя пересел на свое место, снова продолжает есть, явно успокоившись.

– Кстати, о твоей травме головы. Звонили из больницы, просят пройти обследование и решить какую-то проблему со справками для получения документа о твоей новой личности. Займись этим сегодня, прямо после завтрака. – Реджина отпивает апельсиновый сок, глядя своими пепельными глазами.

– Я тебя отвезу, – оживляется Кевин, но голос директрисы с железными приказными нотками гасит его задор.

– Ее отвезет Рэйнольд. Ты мне сегодня будешь нужен. – Она поворачивается к Рэйнольду и, словно в ответ на его вопрос, легонько кивает головой.

Я испуганно таращусь на Оденкирка, который завис в своих раздумьях, и, будто почувствовав, что я на него смотрю, поднимает на меня красивые, грустные, но такие обманчивые глаза.

Закончив завтрак, мы встаем из-за стола. На выходе из столовой Кевин останавливает меня, взяв за руку.

– Может, после обследования тебе разрешат пойти на вечеринку? – Парень смотрит на меня с надеждой.

– Может и разрешат.

Хотя, внутренне понимаю, что не хочу идти туда. В этот момент к нам подходит Рэйнольд и обращается ко мне. Он смотрит холодно, говорит без эмоций, явно держит дистанцию.

– Предлагаю не мешкать и сейчас же отправиться в больницу. Иди, переоденься, а я тебя подожду на выходе.

Всё. Разворачивается и уходит. А я не сдерживаю тяжелого вздоха.

– Ты чего? – смеется Кевин.

Наверное, все что, я чувствую, читается по моему лицу.

– Не нравится мне идея ехать с ним в больницу. Он меня ненавидит. – Я бурчу под нос, скорее даже жалуюсь. И снова теплота Кевина согревает меня.

– Брось! Он тебя не съест.

– Точно?

– Он предпочитает бифштексы и ягодные смузи.

Он теребит меня по плечу, но притом как-то отстранённо устремляет взгляд в сторону, будто он соврал; кажется, у меня все-таки есть шанс быть съеденной Оденкирком.

Вбежав в комнату, я лихорадочно начинаю соображать, что бы такого надеть, и вдруг понимаю: мне хочется быть незаметной. Всем моим любимым блузкам и юбкам сегодня скажу нет. Я возвращаюсь туда, откуда начала свой путь. От этой мысли дрожь пробирает. В итоге я делаю простой выбор: обычная футболка без принта, узкие джинсы и балетки. И вот я – мышка, простая серая мышка, человек из толпы. Прихватив бумаги и справки, я устремляюсь вниз. У входа уже ждет машина, в которой сидит Оденкирк и кому-то пишет смс. Он кидает мимолетный взгляд на меня и внезапно замирает.

– Что? – не удерживаюсь я от вопроса и оглядываю себя с головы до ног.

– Ничего, – бурчит он в ответ и снова утыкается в свой телефон.

Я в замешательстве сажусь рядом с ним, захлопываю дверь и оказываюсь в закрытом пространстве машины с Рэйнольдом.

И тут начинается.

Не знаю, как он, но мне трудно усидеть на месте. Невыносимо. Его присутствие проносится током по моему телу. Моя кожа становится гиперчувствительной к любому микродвижению тела Оденкирка. Я словно тлею изнутри. Закусываю губы, глядя в окно.

Сам же Рэйнольд дышит ровно, глубоко, шумно. Сидит без движения, уставившись перед собой.

Мне нужно как-то прекратить эту пытку, отвлечься. Поэтому решаюсь начать разговор. Я поворачиваюсь, вдохнув поглубже, в тот момент, когда он решает сделать тоже самое…

– Ты…?

– Что тебе…?

И замолкаем, смущенные одинаковым порывом. Я смотрю в его глаза, которые сейчас широко распахнуты. В них читается удивление.

– Ты хотела что-то спросить? – Он первым прерывает затянувшуюся паузу.

– Да. Что не так в моей одежде?

– Ты выглядишь очень просто, – отвечает он с некоторым опозданием, словно после раздумья.

– Ну, да. Это же больница. Как-то в вечерних платьях туда не ходят.

Он ухмыляется, а я отмечаю, что впервые он прореагировал на меня по-доброму.

– Я думал, что тебе захочется одеть что-то более … – Он пытается подобрать слово, и я помогаю.

– Пафосное?

– Ну, да.

– Я не хочу никого сражать и показывать, что мне повезло. Не люблю пафос.

Надеюсь, я дала ему понять, что дело не только в одежде.

Он молчит и о чем-то думает, глядя мне в глаза, отчего внутри будто всё стягивает в узел.

– Я хочу извиниться за свое поведение. Я прошу прощения за то, что так относился к тебе с самого начала.

– Хорошо. Принято.

Но я не довольна. Мне этого мало.

– Что не так?

Теперь его очередь спрашивать у меня. Это даже забавно.

– Просто ты оскорбил меня прилюдно, выставив напоказ мою расчесанную руку. А извиняться решил наедине. Согласись, несправедливо?

– Несправедливо, – соглашается он и чему-то улыбается. После чего едко отвечает, будто кидает кость собаке. – Хорошо, если желаешь, то я извинюсь у всех на виду.

Я ловлю его злой взгляд и отвечаю тем же:

– Я всё знаю про ваши татуировки и что это ваша фишка, как учеников частной школы Саббат. Не беспокойся, у меня такой не будет.

– Что? – Он ошарашено смотрит на меня, будто я только что открыла его самую страшную тайну.

– Я не слепая. Заметила ваши татуировки. – Я киваю на его левое запястье, а он рефлекторно натягивает край рукава. Когда-то я так делала, чтобы спрятать свое расчесанное до крови запястье. И мне его не жалко в этот момент. Я выговариваю ему всё то, что копилось за эти дни: злобно и с ненавистью: – Ева рассказала, что вы все сделали их, словно какая-то каста, в честь вашего единения. Не беспокойся. Такая безродная шавка, как я, подобранная в больнице из жалости, не будет в вашей группе никогда. Можешь успокоиться. Я не претендую быть в вашей компании.

К глазам подступают слёзы, и я отворачиваюсь к окну, чтобы он не видел, как мне больно. Тишина душит непролитыми слезами.

– Я… я не считаю тебя безродной шавкой… – Его голос звучит глухо и до того странно, что хочется обернуться и посмотреть в его лицо. Но я не позволяю этого себе. – Просто… я… перегибаю палку в отношении тебя. Так считает Реджина. И… не только она.

Я превращаюсь вслух, слушая, как тяжело дается ему признание, как он с трудом подыскивает слова.

– Возможно, ты права, я считаю, что ты не для нас…

Горько ухмыляюсь. Все-таки он сноб и гордец. Давись правдой в виде слез, Мелани.

– Но, клянусь тебе, я постараюсь подружиться с тобой. Ты позволишь мне это?

Я все-таки оборачиваюсь, потому что последнее прозвучало с мольбой.

– Обещаешь больше не унижать меня прилюдно?

– Обещаю.

И я верю. Слишком уверенно, слишком правдиво, слишком клятвенно.

– Тогда позволю.

Я улыбаюсь ему и впервые вижу, как он улыбается мне, отмечая, насколько он красив, какие у него невероятные глаза, четко очерченные скулы, по которым так и хочется провести пальцем. А еще губы… Мой взгляд падает на них, и закрадывается мысль: каково с ним целоваться? Он такой же тягучий, как мед? Или что-то другое? А этот ток, который бегает по венам, когда он рядом? Что это?

На мгновение я забываю дышать, поглощенная своими фантазиями, и открыто гляжу на его губы, которые чуть приоткрываются, будто вот-вот слетит вопрос. Он тоже, не отрываясь, смотрит на меня, пока вопрос все-таки не слетает с его губ, возвращая меня в реальность и заставляя краснеть:

– Тебе нравится Кевин?

– Ну… смотря, что ты имеешь под словом «нравится».

Теперь моя очередь с трудом подыскивать слова. Что за странный вопрос?

– Нравится в смысле нравится, – раздраженно отвечает он, скрестив руки на груди и уткнувшись взглядом в одну точку, куда-то за плечо водителя.

– Как друг, он классный. С ним легко. Он веселит меня.

– А как парень?

Раздражение уходит из голоса, теперь Рэй спрашивает так, будто осведомляется, что я люблю больше – чай или кофе.

– Как парень? Он симпатичный, добрый, милый.

«…целуется неплохо», – мысленно продолжаю я, закусив губу.

– Ясно, – отвечает Рэй и отворачивается к окну.

А я остаюсь в недоумении: что ему ясно? В итоге, поняв, что мой собеседник не хочет продолжать разговор, тоже отворачиваюсь к окну.

Машина останавливается у входа в больницу, именно отсюда месяц назад я уезжала с мисс Реджиной, именно отсюда толстуху Рози выпроваживали домой, а я смотрела и не знала, есть ли у меня дом вообще.

Середина июля. Ветрено. Мое состояние здоровья всё то же. Амнезия всё так же играет в прятки.

Только я другая.

Войдя в здание, на меня накинулся знакомый запах больницы: соединение хлорсодержащих средств, пота и страданий. В сопровождении Оденкирка, тенью следующего за мной по пятам, я начинаю обход от одного врача до другого: тесты, вопросы, МРТ, колючие иглы, берущие кровь, разговоры.

– Ты что-нибудь вспомнила за это время?

– Нет.

– Ты помнишь свое реальное имя?

– Нет.

– Дата рождения?

– Нет.

У меня ничего нет. Половинчатая личность. Я рождена этим зданием год назад, выброшенная на койку в коматозном состоянии с поломанными ребрами. Примите это как факт. И не доставайте вопросами!

Но час за часом проходят в этих стенах; пытка продолжается. А я уже мечтаю оказаться дома. Дом! Вы слышите, у меня есть дом. Красивый старинный замок с восемью жителями и кучей слуг. И этого достаточно! У меня есть вещи, лаки и шампуни. У меня даже есть работа и хобби.

А еще в коридоре сидит самый красивый парень, которого я видела в своей жизни, и дожидается меня битый час. Отпустите!

И вот я выхожу из кабинета и вижу, как Рэйнольд мученически ждет меня в коридоре на старом разбитом пластиковом стуле, запрокинув голову к стене и закрыв глаза.

Доли секунды я трачу на любование этим лицом. И вот Рэй открывает глаза, и на меня выплескивается темно-серый цвет с темно-синими прожилками зрачка.

Цвет грозы.

Потрясающе.

Глаза у Рэя большие, а еще вдумчивые и грустные, будто он знает что-то про тебя, чего не знаешь ты по своей глупости и наивности, и это его печалит.

– Прости, что так долго.

– Ничего. Ты закончила?

– Не совсем. Осталось отнести эти справки, и я получу взамен еще несколько…

Я грустно вздыхаю и плетусь в другую часть здания, слыша, как идет за мной моя тень по имени Рэй.

Я в ы м о т а н а. Измотана. Истощена.

В кабинете мне дают бумагу для оформления государственных документов, где говорится, что у меня амнезия, имени нет, даты рождения нет, гражданства тоже нет. Поэтому просьба считать меня Мелани Гриффит, британкой, урожденной в Ливерпуле в 95-ом году. Значит, мне 18 лет.

Всё.

Я практически вываливаюсь из кабинета и падаю на стул рядом с Оденкирком.

– Всё?

– Да!

Я машу листком, словно флагом победы.

– Отлично! Поехали домой.

Он с нескрываемым облегчением поднимается и протягивает руку. Я хватаюсь за нее, чтобы подняться, ощутив, какая теплая, большая и сухая ладонь, хоть и изящная. И меня пронзает мысль, что впервые касаюсь Рэя, если не считать тех постыдных сцен, когда он публично показывал мою кисть с расчёсом.

Наверное, эта мысль тоже приходит к Рэю, потому что он задумчиво смотрит на мою руку, затерянную в его ладони.

Я медленно вынимаю ее, почувствовав холод на своих пальцах.

– Еще не все дела сделаны тут. Осталось последнее, ты подождешь меня?

Рэй кивает. А куда он денется?

Я иду с ним на первый этаж в магазинчик от больницы и покупаю пачку мороженого, после чего направлюсь на свой до боли знакомый этаж. Там меня встречает медсестра Лора. Она счастлива меня видеть, обнимает, спрашивает, как я, где живу, чем занимаюсь. Не вдаваясь в подробности, рассказываю, а она чуть не плачет от счастья, чем трогает мою душу. Лора даже обращается к Рэйнольду с указанием «беречь меня», будто я действительно была самым большим достижением этого здания. Возможно, и вправду я – дочь этих стен.

– А где Салем? Я тут ей мороженое купила. Хотела поблагодарить за заботу.

И радость Лоры сменяется скорбью. Все было понятно без слов, но она произносит, что Салем умерла две недели назад. И мне становится больно и грустно. Единственная, кому я была нужна в этой чертовой больнице, сейчас мертва, а мне в напоминание остается ее кофта с запахом герани и мази от радикулита. Я благодарю Лору и оставляю ей чужое мороженое.

После чего ухожу. Моя тень следует за мной.

Мы входим в лифт, Рэй нажимает кнопку.

– Мои соболезнования, – произносит он.

И, кажется, действительно сожалеет.

Я киваю в ответ, сдерживая слезы. И в этот момент лифт со странным скрежетом останавливается, и свет в кабине гаснет.