Читать книгу Другой Холмс. Часть вторая. Норвудское дело - Евгений Бочковский - Страница 2

– Значит, на ваш взгляд это успех?

Безразмерное кресло позволяло принимать самые немыслимые положения, и мистер Харрис, чья жизнь, как казалось Хьюзу, состояла исключительно из удобных поз, пользовался этим вовсю. Откинувшись назад с занесенной за голову рукой, словно начинающий заплыв на спине пловец, он задал свой вопрос и так же лежа посмотрел на стоящего перед ним младшего сотрудника своей неопределенной улыбкой. Дэни ее ненавидел. Меньше чем через полгода стукнет почти год, как он в редакции, и только и слышит, что мистер Харрис – душка, и более демократичного руководителя невозможно представить. Он и сам успел убедиться, что главный редактор держится просто со всеми, а его обращение тем вежливее, чем скромнее статус сотрудника, так что самые сливки такой обходительности перепадали как раз ему, Дэниэлу Хьюзу. Вроде бы и не о чем беспокоиться. Но почему-то при всем, как казалось, искреннем желании мистера Харриса по-отечески приободрить молодого подчиненного, у того всякий раз от такой поддержки создавалось ощущение, что он каким-то малопонятным образом доставляет своему шефу развлечение. Не то чтобы утонченное, но с неизменно ускользающим от Дэни подтекстом. И дело не в предвзятости. Хьюз и сам был бы рад истолковать эти проскакивающие искорки в глазах мистера Харриса как-нибудь нейтрально для себя, только невозмутимый тон разговора и его сугубо профессиональное наполнение не оставляли шансов – веселью просто не откуда взяться, если его причина не в собеседнике, и, похоже, именно необходимость удерживать смех в тисках той самой невозмутимости и являлась для мистера Харриса условием столь особенного наслаждения.

И еще эта манера спрашивать об очевидном. Нет ничего неприятнее, особенно в беседе с таким человеком. Ответ вроде бы напрашивается сам собой, а вот на что напрашивается тот, кто считает нужным разговаривать в таком ключе, поди пойми. Тем более твой начальник.

Успех? А как же иначе! И это еще скромно сказано! Каким еще приличным словом обозвать то сумасшествие, что творится вокруг «Финчли-ньюс» последние несколько месяцев? Мешки писем, бесконечные звонки, странного вида посетители, осаждающие редакцию с неожиданными предложениями… Естественно, всегда найдутся завистники, готовые осмеять кого и что угодно, например, тех же посетителей (и вправду, иногда слишком странных) заодно с газетой, лишь бы только преуменьшить чужие достижения. Однако, даже тех, по чьему мнению польза от таких предложений для уважающего себя издания представлялась сомнительной, повергал в прах аргумент, против которого возражений не существовало в принципе. То, о чем еще совсем недавно глупо было бы и мечтать, свершилось. После того, как несколько первых выпусков были сметены с прилавков за период, к которому уже применимо понятие «скорость», а их содержание удостоилось упоминания в некоторых столичных изданиях,«Финчли-ньюс» осторожно попробовала увеличить тираж, и вслед за тем, как и с его продажей не возникло проблем, повторила этот трюк еще дважды.

За это время наибольшей внутренней трансформации подвергся главный виновник суматохи. Еще совсем недавно Дэни, всю жизнь считавший себя скромным малым, не мог и подумать о том, что отныне самой серьезной заботой для него окажется ежедневная потребность тщательно скрывать свою гордость. Такая потребность была вызвана не только присущей ему замечательной скромностью. Дело в том, что точно такой же гордостью, вовсе не скрываемой, а еще и радостью и возбуждением были переполнены все сотрудники газеты, и Хьюзу, осознающему вполне отчетливо, кто по справедливости должен единолично пожинать все лавры, не хотелось слиться с этой непричастной массой. Или чтобы она слилась с ним, что точнее. Он старался выстроить свое поведение таким образом, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что добытый им лично триумф, которым они все сейчас так беззастенчиво наслаждаются, не задумываясь о его причинах, нисколько не вскружил ему голову, и что он в отличие от них всех как человек, пусть и молодой, но успевший, благодаря своей находчивости, уже на раннем этапе приобрести такой ценный опыт, всецело поглощен обычной рабочей рутиной и не намерен отвлекаться на все эти восторги насчет сенсации и прочие глупости для юнцов и людей недалеких, хотя, конечно, им всем не мешало бы понять, что он-то, как никто имел право это себе позволить. Такая роль давалась ему непросто, так как одновременно с упомянутым стремлением посвятить всего себя рутине нельзя было допустить, чтобы окружающие доверчиво поддались этой его естественной скромности и позабыли, в чем суть. Дэни страшно переживал, что, возможно, ему так и не удалось в полной мере создать образ, по которому невозможно было бы, с одной стороны, не догадаться о его истинной роли в этой громкой истории, а с другой, распознать его страхи, что далеко не всем такая догадливость по силам, что многие будут сбиты с толку его тонкой тактикой. Образ, который восхищал бы не только его владельца, но и окружающих, отрезвляя их и расставляя все на свои места. На его беду вокруг него не было никого, кто пожелал бы высказать ему свое мнение, как это выглядит со стороны. Не перебарщивает ли он, и не создается ли из его слишком уж отрешенного вида обманчивое ощущение, что так может смотреться человек не то что скрывающий свою гордость, а просто напросто не имеющий для нее никаких оснований?

В такой сложной ситуации ему хотелось, чтобы мистер Харрис поддержал его хотя бы взглядом. Дэни вполне устроило бы, если б тот молча дал понять, что уж он-то как никто знает и помнит, кто доставил в редакцию дневники и уговорил его опубликовать их. Не то чтобы Дэни ожидал, что теперь его начальник бросится советоваться с ним по всем насущным делам. Однако, уж точно он не заслужил такого нелепого вопроса. Успех! «Значит, по вашему мнению, идет дождь?» – мог бы точно с тем же выражением живейшего внимания поинтересоваться мистер Харрис, от чьего проницательного взгляда наверняка не укрылись ни размазанная по лбу мокрая челка Хьюза, ни стекающие с промокшего плаща на пол струйки воды. И опять Дэни померещилась эта подсматривающая в щелочки глаз усмешка. Как ни сокрушался он по поводу манеры мистера Харриса, ему ничего не оставалось, как поддержать беседу в предложенном стиле.

– Несомненный. Как же иначе? – Дэни облизал пересохшие губы. Дело не в волнении, все проклятый кофе. – Нам пишут со всех концов. Интересуются, когда же продолжение. Разве это не подтверждает…

– В известном смысле, да. Пишут. – Мистер Харрис слегка повернулся на бок и высвободил из под локтя смятые конверты. Что касается поступающей в редакцию корреспонденции, неоспоримое преимущество главного редактора состояло в том, что некоторые предпочитали писать лично ему. Мистер Харрис подтвердил, что среди них встречаются довольно занятные люди.

– Скажу больше, – добавил он, – возможно, вы будете удивлены, но наша инициатива получила неожиданный отклик. По крайней мере, для меня. Добытые вами дневники занятным образом пробудили к жизни аналогичные материалы. Догадываетесь, о чем я?

– Неужели…, – Дэни не мог поверить собственным ушам. – Нашлись еще чьи-то воспоминания?!

– Именно так. И обладатели предлагают их к печати. Заметьте, не кому-то, а нам.

Вот это да! Блаженство Дэни за секунду превзошло все прежние пики. За последние месяцы он понемногу свыкся с мыслью, что и миру придется привыкнуть, что он, Дэниэл Хьюз совершил поистине переворот в области литературных раскопок, если можно так выразиться. Однако, если только он правильно понял этого, что уж говорить, странноватого мистера Харриса, намечается прямо-таки революция в области… Дэни не знал, как правильно назвать эту область, но не сомневался, что она необъятная – перед глазами запрыгали заголовки про мировое достояние, многовековое наследие, развенчание великой лжи предков и т. п. Вдогонку им Дэни, разглядевший, что пачка конвертов довольно внушительна, мысленно отправил в тираж и статью про лавину сенсационных находок. Даже ему, скромняге, казалось сказкой, что не кто-нибудь, а он, простой лишенный тщеславия малый, вызвал этот восхитительный эффект домино (кажется, это понятие сюда подходит, хотя он не уверен). Самым вожделенным звуком для журналистского уха несомненно является хлопок лопнувшего мифа. Даже в том случае, когда сам миф этому уху ни о чем не говорит. В том числе и тогда, когда ухо не в состоянии отличить собственно миф от авторской выдумки. Дэни искренне не хотелось погрязнуть в слишком глубоких размышлениях, ибо все те немногие случаи, когда он позволял себя в них увлечь, обернулись пустой тратой времени. Поэтому он сосредоточился на единственном имеющем значение выводе: раз уж случилось так, что лично ему довелось разоблачить Холмса, сорвать с него маску совершенства, теперь-то он уж точно не намерен останавливаться на достигнутом. День за днем, неустанно продираясь через каракули доктора Уотсона и инспектора Лестрейда (оба почерка оказались далеки от изящества), он подбирался все ближе к разгадке роли самого Конан Дойла. И пусть он его не читал, это не важно, зато теперь он читает про него, и очень скоро узнает, возможно, не самые приятные вещи. И тут уж без обид, правда превыше всего! Заколотившееся от радости сердце подсказывало, что мятые конверты помогут надежнее пригвоздить величайшего писателя к позорному столбу.

Однако для начала Дэни все же осторожно поинтересовался, что в них. На это мистер Харрис заметил, что с содержанием он еще не ознакомился, и, скорее всего, предоставит это право ему, первооткрывателю, но главное не что, а кто. Кто именно присылает подобные сокровища. Кое-что он тут отложил и предлагает пройтись по порядку.

Открывающаяся перспектива захватила Хьюза с профессиональной стороны настолько, что внезапная смена темы нисколько не помешала процессу детального анализа ситуации. Дэни лишь слегка удивился, когда вместо ожидавшегося разговора о Холмсе мистер Харрис поинтересовался, читал ли его сотрудник что-либо из сочинений Агаты Кристи, желательно о чрезвычайно прозорливой старушке из деревни Сент-Мерри-Мид. Дэни честно признался, что не читал, но слышал, что истории Агаты Кристи считаются самыми запутанными в мире, и ни один читатель, будь то профессор Оксфорда, бедуин или даже китаец с его маджонгом, не в состоянии их распутать. Все так же улыбаясь и нежно постукивая пальцами себе по брюшку, мистер Харрис предложил допустить гипотетически, что, раз уж ему, Дэниэлу Хьюзу, удалось посрамить скептиков и доказать существование самого Шерлока Холмса, чрезвычайно прозорливая старушка в смысле своих прав на жизнь ничем не хуже, и у них с Дэни нет никаких оснований для предосудительного скепсиса в отношении почтенной женщины. И тогда, если это подтвердится, продолжил развивать мысль мистер Харрис, Агата Кристи из блистательной сочинительницы превратится в посредственную пересказчицу чужих историй, по-видимому, самой старушки, потому и донесенных до читателей в том самом запутанном виде, что не только сама не сумела их распутать, но и добавила путаницы от себя лично. Такая мысль показалась Дэни одновременно и многообещающей, и вполне разумной. Тем более, что уже имеются обнадеживающие сведения. Деревенька такая в самом деле существует. Ее мистеру Харрису показал на карте внук прозорливой старушки, пожелавший продать газете «мемуары своей славной бабушки о ее захватывающих похождениях». Слава Богу, «похождения» – это не то, о чем можно было бы подумать. Речь исключительно о расследованиях, прославивших старушку, однако мистер Харрис счел нужным отдельно спросить Дэни, знаком ли он с личностью Джейн Марпл, и не смущает ли его что-либо в такой формулировке, а именно, насчет потомка.

– Нет, не знаком, – снова честно ответил Дэни и, проигнорировав подсказку, добавил, что со своей стороны будет ужасно рад познакомиться и готов заняться подготовкой таких замечательных мемуаров сразу же, как только завершится публикация материалов о Холмсе.

– И много он запросил? – вежливо поинтересовался он, заметив, что мистер Харрис задумчиво переваривает его ответ.

– Кто? – чуть приподнялся от удивления мистер Харрис.

– Этот внук, – пояснил Дэни и, решив быть снисходительнее к слабостям главного редактора, пояснил еще: – За дневники, я хотел сказать.

– Так я и думал, – заключил мистер Харрис вместо ответа и, грустно вздохнув, взялся вводить Дэни в курс дела. Мисс Марпл – старая дева. Детективша, избравшая своим методом не имеющее аналогов целомудрие, и раскрывшая с помощью этой удивительной тактики примерно полторы тысячи убийств, которые чаще всего происходили в непосредственной близости от нее и были вызваны, по всей вероятности, всплеском раздражения у обычных смертных от такого вызывающего ее поведения. На всякий случай мистер Харрис хотел бы уточнить, возможно, Дэни понимает в жизни побольше него и сумеет втолковать ему суть понятия «внук старой девы». Особы, чья разборчивость в выборе преступника уступала в смысле критичности лишь тому же ее качеству, только касающемуся известных связей, случающихся между мужчинами и женщинами. Настолько, что в последнем случае разборчивость означала тотальное отрицание.

– Это точно? – спросил Дэни с такой подкупающей непосредственностью, что мистеру Харрису пришлось заключить, отчасти вслух, что усердие и легкость на подъем не всегда способны компенсировать отсутствие интуиции и нюха на такую вот тухлятину, которую теперь, благодаря усердию Дэни и его легкости на подъем, придется расхлебывать им всем, а в особенности ему, мистеру Харрису.

Но Дэни не сдавался, и не только из желания со своей умудренной опытом стороны поддержать пошатнувшегося начальника. Во избежание краха его голова готова была генерировать собственные версии, хитроумием не уступающие изобретательности старушки. Может быть, в данном случае упомянутые похождения – это как раз то самое, о чем хоть и неловко думать, а все ж таки порой приходится, и дева не настолько невинна, насколько стара? И тогда ее внук – никакое не чудо, не бессмыслица, а вполне реальное явление, и они имеют дело с плодом внебрачной связи?

В смелости своего предположения Дэни быстро убедился по округлившимся глазам мистера Харриса. После чего главный редактор, смиренно скрестив руки на животе, разъяснил ему, что самое большее, что мисс Марпл позволила за всю жизнь мужчинам, это подержать клубок ниток во время вязания. И то такой чести удостаивались лишь особенные мужчины, можно сказать, интеллектуальная элита мужской половины тогдашней Британии. А именно в клубок, как в спасательный круг, вцеплялись утопающие в собственной незадачливости лучшие полицейские Скотланд-Ярда. Для всякого такого инспектора, в чью сторону мисс Марпл протягивала то ли жилистую руку для помощи, то ли энергичную ногу для пинка, этот ритуал с клубком был тем «самым темным часом перед рассветом», моментом кульминации депрессии от безуспешных потуг, когда он, явившись с набухшими от слез глазами, падал в кресло напротив нее и хватал с ее острых как колья забора коленей пряжу с единственной мыслью, во сколько раз придется сложить нить, чтобы удавка прочностью сгодилась для суицида. В этот момент старушка, поправив съехавший к носу чепец, меланхолично выбубнивала белыми с рябыми пятнышками губами имя убийцы, после чего бравый инспектор под воздействием сложной смеси чувств – от мистического ужаса и преклонения перед ее даром до отвращения к собственной никчемности – терял остатки рассудка и с воем ослепшего от безумия лося убегал прочь. Каждый убийца рыдал от счастья, что его преступление раскрыла именно она. Каждый полицейский делал то же самое и тоже от счастья, что ему довелось присутствовать при историческом событии. Так и рыдали, встав перед ней на колени, обнявшись и не стесняясь своих слез, обагривший свои руки кровью злодей и страж закона. Любовь – единственный не извращенный путь к откровению. Так стоит ли удивляться, что благоговение перед мисс Марпл сближало до родства пусть и ненадолго преступление и правосудие? Дэни пришлось поверить мистеру Харрису на слово, что удивляться не стоит.

Естественно, было бы слишком неразумно допустить подобное сближение в суде. Из опасений, что присутствие мисс Марпл в Олд-Бэйли спровоцирует похожие сцены откровенности и там, и вслед за обвиняемым понуждаемые особым всевидящим взором старушки начнут каяться в тайных грехах присяжные, юристы состязающихся сторон и даже судья, представители полиции не только не решились хоть однажды привлечь ее к процессу, но и вынуждены были помалкивать о том, сколь многим обязано ей следствие. Осечка случилась лишь один раз, когда в самый разгар судебных слушаний мисс Марпл все ж таки оказалась среди публики. Плохо знавшая Лондон она отбилась от рук одной из своих многочисленных племянниц, заблудилась и уставшая забрела в Олд-Бэйли, даже не взглянув на вывеску, с тем лишь, чтобы перевести дух и остудить натруженные ноги. Там она тихонько примостилась на самую дальнюю пустующую скамью и уже было извлекла из торбы свое вечно незаконченное вязание, как вдруг один только ее вид привел судью в такое возбужденное состояние, что он, прервав заседание и выбрав из зала десяток добровольцев, тотчас отправился с ними на один небольшой остров и там уже со своей жаждой кары и покаяния разошелся вовсю.

В качестве продолжения редактор предложил ошарашенному Дэни попробовать поставить себя на место мисс Марпл и подумать, нужна ли после таких актов… (в этом месте мистер Харрис запнулся, не подобрав подходящего слова), одним словом, после всего того, что она проделывала с мужчинами, могла ли вызвать ее интерес такая смехотворная фигня как секс?! Только не надо всей этой чуши про партнерство в любви, про танец равных и прочее. Секс – это всегда доминирование, стремление подавить чужую волю. Отсутствие насилия и видимая нежность между влюбленными только подтверждают безграничность такой власти, раз смирение одного достигнуто без грубой силы со стороны другого. Но для того, чтобы возникло это самое стремление к власти, необходимо, по мысли мистера Харриса, чтобы другая сторона обладала хоть какой-то волей, ресурсом к сопротивлению. Дабы было что ломать и преодолевать. Если же силы слишком неравны… никто еще не рехнулся до такой степени, чтобы прогонять через мясорубку воду или суфле.

– Представить себе рядом с нею мужчину…, – не найдя подходящего эпитета для такой сцены, мистер Харрис за неимением неба обратил взгляд к потолку. – Как вы думаете, стал бы Эйнштейн обсуждать теорию относительности со своей морской свинкой в качестве последней проверки на предмет возможных слабых мест перед тем, как объявить о ней в научном мире?

– А она у него была? – спросил обескураженный вопросом Дэни, уже не зная, откуда ждать подвоха.

– Не только была, но и принесла ему всемирную известность, юноша!

– Свинка?!

– Теория!!!

– Про теорию я слышал.

– Слава Богу! – простонал мистер Харрис и потрогал свой лоб. – Умоляю, забудьте о ней как можно скорей. Как и о свинке. Была или нет, в любом случае, по причине колоссальных различий во взглядах на жизнь, вкусах и интеллекте это так же невозможно, как и отношения мисс Марпл с мужчинами, превращавшимися рядом с нею в ничто. Разница лишь в том, что в ее примере разрыв куда больше.

Дэни при его небогатом опыте знакомств со старыми девами был вынужден признать, что, коль дело обстоит именно так, внук отпадает. Даже если бы это совершенное творение каким-то чудесным образом произвело на свет потомство (один такой пример известен), в его число никак не смог бы затесаться проходимец, который спустя полвека принялся бы вымогать деньги, втюхивая почтенному издательству, коим теперь несомненно является «Финчли-ньюс», явную фальшивку.

– По той же причине с вашего позволения я не стану тратить время и на письмо от правнучки патера Брауна, – добавил мистер Харрис, зашвырнув в угол сразу два конверта, а у Дэни, снявшему из-за многочисленных трещин в стеклах свои розовые очки, хватило благоразумия не спрашивать, кто это.

– Но вы кое в чем угадали, – подбодрил приунывшего Хьюза главный редактор. – Плод внебрачной связи, так вы выразились? Следующее письмо как раз от такого фрукта.

Особенность отношения Дэни к профессии заключалась в том, что он сторонился слишком легких и общедоступных путей. Журналистика – таинство, которое нельзя осквернять подобным отношением, тем более, если это сулит выгоду. Подобно альпинисту, чурающемуся встреч с туристами, журналист должен избегать троп дилетантов. По этой причине, если бы в то время уже существовал интернет, Дэни со стоицизмом аскета запретил бы себе такой избитый способ получения информации. Не сказать, чтобы его собственные источники давали ему какое-то преимущество, однако даже он краем уха когда-то читал (или слышал одним глазком, он уже точно не помнит), что чета Мегрэ была бездетной. Поэтому со стороны мистера Харриса было очень своевременным указать на то, что отписавшийся фрукт возник на свет при тех обстоятельствах, когда чету можно было продолжать считать бездетной, а самого комиссара – нет.

Сногсшибательными подробностями о приключениях великого отца за скромную плату готов был поделиться внебрачный сын комиссара Мегрэ, зачатый, по его признанию, знаменитым сыщиком ввиду колоссальной занятости прямо при исполнении служебных обязанностей, а именно, в подвале отеля «Маджестик» в шкафу под номером восемьдесят девять.

– Любопытно, что ему настолько подробно известны обстоятельства своего, так сказать, жизненного старта, – отметил мистер Харрис. На что Дэни не без смущения отозвался, что, мол, и в самом деле любопытно.

– И этот номер, – хмыкнул мистер Харрис. – Парень оказался с юмором.

– А что с ним? – спросил Дэни, ощутив холодок под ложечкой, и добавил уже больше по привычке: – Я про номер.

– Это и в самом деле занятно, – улыбнулся мистер Харрис такой счастливой улыбкой, будто его одарили лучшей шуткой за всю жизнь. – Невежество – любимое лакомство чужого остроумия, в который уже раз убеждаюсь в этом. В данном случае мое невежество вынудило меня поинтересоваться, и я не пожалел, так что и вам советую. Вовсе необязательно читать целиком роман. Вы же не читатель. Только начало [В дебюте романа Сименона «В подвалах отеля „Мажестик“» в шкафу под номером восемьдесят девять было обнаружено тело задушенной женщины – Прим. ред.]. А пока прошу вас поверить мне на слово, что и это, – мистер Харрис двумя пухлыми пальчиками изящно подцепил конверт за самый уголок, – придется отправить по тому же адресу.

В сравнении с тем, как скоро Дэни ощутил опустошение, шарики сдуваются целую вечность. Блистательные надежды обернулись глумлением насмешников. Редакция подверглась массированной атаке, по сути дела, изощренной травле исполненных сарказма любителей розыгрышей, и в этом выразилось подлинное отношение публики к триумфу «Финчли-ньюс», к его, Дэни, триумфу, тогда как он об этом отношении даже не догадывался. Вся его гордость, так эффектно оттененная скромным, исполненным подлинного достоинства поведением, теперь выглядела нестерпимо нелепой. Феерический конфуз оглушил его, и он покорно, не находя в себе смелости прекратить пытку, вдыхал его тяжелый смрад.

Но уязвление все же не могло сравниться со страхом за дальнейшую судьбу его детища. Такой тревоги за «своего Холмса» он не испытывал даже тогда, когда непроницаемая физиономия Питера Лестрейда не сулила ничего хорошего. Какое уж тут продолжение! Мистера Харриса вряд ли соблазнишь ролью самого расписного клоуна в этом цирке, конечно же, еще до их разговора он успел пожалеть, что поддался настырности зеленого Дэни, и уже принял решение свернуть, от греха подальше, затею с дневниками, только зачем-то решил сначала поиздеваться над ним. Ясное дело, зачем. Трудно удержаться от мести после унижения, какое, несомненно, доставило главному редактору чтение всех этих издевок. Такое, что он даже постеснялся в нем признаться, милостиво пропустив Дэни вперед себя.

Но Хьюз легко простил ему эту слабость. Его великодушие было куда больше, ибо равнялось его разочарованию. Испытанное им потрясение не оставило в нем места на мелочи. Не то что злоба, даже средних размеров неприязнь не в состоянии пристать к первооткрывателю, пережившему крушение. Как же жаль! Все только начиналось. Погружаясь в изучение дневников все глубже, Дэни, ощущающий себя сценаристом грандиозной постановки, успел составить себе представление об объеме такой работы. При должном подходе можно было бы завладеть вниманием читателей всего мира на годы. «Финчли-ньюс» распространится вплоть до тех мест, где еще не только не владеют английским, но и не знают, что такой язык существует.

И вот теперь всему конец, и его труды, оказывается, были не напрасны лишь для любителей анекдотических историй.

Но сюрпризы еще не закончились. Глазки мистера Харриса вновь засветились этим чертовым огоньком. В том числе и ради самого редактора Хьюзу хотелось верить, что не одно только злорадство способно вызвать это сияние.

Мистер Харрис объяснил, что ему кое-что вспомнилось. Оказывается, вчера в отсутствие Дэни в редакции произошел любопытный инцидент. Некоторым владельцам не лень тащиться черт те откуда, только чтобы вручить мистеру Харрису лично в руки свои бесценные документы. Дэни было подумал, что неуловимое настроение глаз начальника на сей раз уловлено и раскрыто. С пониманием несовершенства человеческой натуры вместо прежнего раздражения он заключил, что мистер Харрис, рассказывая о недавнем визите, просто напросто не сумел скрыть, как он польщен. Не удержавшись сначала от сожаления на счет столь примитивного повода к самодовольству, он одернул себя мыслью, что следует быть снисходительнее к тем, кто, даже занимая руководящее положение, по сути остаются глубокими провинциалами. Да, мистер Харрис может сколь угодно многозначительно ухмыляться себе в усы и изображать утонченного сибарита в своем кресле, но без Дэни его «Финчли-ньюс» была, есть и будет захудалой газетенкой местечкового пошиба. Родиться на пустом месте такие выводы не могли. За ними стояла серьезная вдумчивая, не лишенная напряженного внимания и способности к сопоставлению, аналитическая работа. Вероятно потому, что Дэни был так поглощен ею, а может, еще по какой причине следующий вопрос мистера Харриса застал его врасплох.

– Вы знаете, кто такой Аниськин? – огорошил тот своего репортера. И заметив, что Дэни не готов ответить ничего определенного, добавил: – Это тот, кто поймал Фантомаса.

Фильмы про Фантомаса сплотили самых разных людей единственным тезисом. О том, что пытаться ловить лысую голову в чулке можно с тем же успехом, что и солнечный зайчик, поскольку, по всей видимости, это явления одного порядка. Не избежавший в свое время того же вывода Хьюз недоверчиво посмотрел на мистера Харриса, и тот как бы оправдываясь добавил:

– По крайней мере, так заявил его внучатый племянник. Его дядя, тот самый Аниськин служил… у меня тут записано, – мистер Харрис потянулся к столу. – Вот. Участковый поселковый. Или наоборот. По-нашему, что-то вроде деревенского констебля.

Действительно, не важно, главное, что этот участливый поселковый поймал Фантомаса, когда французы крепко приуныли. А его племянник вчера здесь имел честь возглавлять целую делегацию из России, состоящую из потомков и наследников инспектора Лосева (нет, Дэни не слышал о таком), капитана Жеглова (и это имя ему не знакомо), и других советский милиционеров.

Замыкал шумную процессию болезненного вида юноша – снова не обошлось без плода тайной страсти, на сей размежду полковником Знаменским и майором Кибрит (последняя, слава Богу, женщина, уточнил мистер Харрис).

К сожалению, переводчику удалось донести до британцев далеко не все из того, о чем так увлекательно рассказывали гости из России. Остались не проясненными такие понятия, как тунеядство, пьянство на производстве, фарцовка заграничным шмутьем и паленая водка, а предположение мистера Харриса о том, что в детскую комнату милиции милиционеры приводят своих детей, если их не с кем оставить дома, вызвало откровенный гогот делегатов. В общем, как Дэни уже, наверное, понял, общение с русскими выдалось очень теплым. Настолько, что мистеру Харрису с превеликим трудом удалось от них отделаться. И ему не хотелось бы еще когда-нибудь оказаться в ситуации, когда приходится отказывать людям, прибывшим настолько издалека и исполненным такими ожиданиями, что прямо у него на глазах меж ними устроилась перебранка из-за порядка очереди, в которую они выстроились, дабы передать уважаемому редактору свои бумаги. Во всяком случае, Хьюзу следует понять, что его руководитель нуждается в передышке.

Понять как следует, означало уловить оба смысла прозвучавшей просьбы. Именно так это расценил Дэни. В тактическом плане она подвела итог разговору, завершив бессмысленную пытку. Стратегически передышка обещала выдаться, по всей видимости, бесконечной, что означало крах его замысла. О Холмсе можно забыть и радоваться хотя бы тому, что мистер Харрис все еще выражает надежды и делится ими вместо того, чтобы указать ему на выход. Прежняя рутина – та самая, готовность отдаться которой без остатка он изображал столь старательно – встала перед глазами, и Дэни, лишившись тепла сказки, ощутил даже не скуку или бессилие – возвращение неотличимых друг от друга будней откровенно пугало.

Он послушно кивнул и собрался уже повернуться и выйти, но мистер Харрис неожиданно резво поднялся со своего ложа, прошел в тот угол, куда бросал конверты, и, подобрав их, вернулся. Ложиться, однако, не стал, а в задумчивости постоял у стола.

– Вот что я вам скажу. Не всегда есть смысл возражать против того, чтобы вас пытались водить за нос. Зачастую, возражения – непростительная роскошь. – И посмотрев на понурую физиономию Дэни, неожиданно усмехнулся. – Пусть себе развлекаются. Вам бы, кстати, тоже не помешал вид повеселее. Что вы так скисли? Неужто подумали, что я сверну лавочку из-за такой ерунды?

Дэни отказывался верить своим ушам. Возрождение быстротой застало его врасплох так же, как до того – казусы. Он не понимал, пока мистер Харрис не предложил ему зарубить себе навсегда где хочет: тираж – единственная святыня, достойная поклонения.

– Мы наплаву, все остальное – чепуха. Скажу вам откровенно, Хьюз, ваши бумаги спасли газету. По крайней мере, на некоторое время. Последний год мы продержались лишь тем, что владельцы тешили себя надеждой продажи. В противном случае нас давно бы разогнали. Но теперь, когда мы утерли им носы, об этом не может быть и речи. Продолжаем печатать, будущее покажет, кто прав. Что у вас на очереди?

– «Знак Четырех» и «Желтое лицо» [Повесть и рассказ А.К.Дойла, на основе которых построено дальнейшее повествование – Прим. ред.].

– Готовы сдать в набор?

– Хоть завтра.

– Отлично.

Открывшаяся Хьюзу впервые столь отчетливо драма вокруг несчастной «Финчли-ньюс» сжала его сердце, и через эту боль он мгновенно повзрослел. Редакция вдруг стала родным местом, садом, который надо во что бы то ни стало спасти от гибели, и он не обратил внимания на похвалу, о которой когда-то мог только мечтать. В тревоге за одного лишь «своего Холмса"ему стал отчетливо виден его эгоизм. До сего дня ему как-то не приходило в голову, что мало было отыскать эти отсиживающиеся в прошлом призраки и их сказочные письмена. Маленькая бесстрашная «Финчли-ньюс» призвала их из небытия сюда, в этот мир, под свой гостеприимный кров, чтобы их голоса были услышаны. Как это странно – заниматься общим делом и обнаружить настоящую пропасть в подходах. За все время работы здесь Дэни впервые сделал вывод не в свою пользу.

Сегодня мистер Харрис открылся ему с той стороны, что позволяла увидеть кое-что поважнее главенствующего положения. Присовокупив к почету и возможностям – верным спутникам высокой должности – еще и нечто, наводящее на мысль о миссии, его начальник не просто избежал убожества, он вознесся. Пока Дэни с разной степенью успеха убеждал себя, что Холмс ни в коем случае не является его билетом в рай, пропуском в высший свет журналистики, думы мистера Харриса были заняты совершенно другим. Гость спасет хозяина, давшего убежище. Холмс вызволит из беды их всех, и ему не придется объявлять своим сотрудникам об их увольнении.

– А дальше? – спросил Дэни, имея в виду, что при всем многословии доктора Уотсона и инспектора Лестрейда их дневники не бесконечны. – После публикации? Что потом?

– Потом? – Мистер Харрис со скорбным презрением оглядел вернувшуюся на стол пачку конвертов. – Потом, по всей вероятности, возьмемся и за это.