Читать книгу Другой Холмс. Часть вторая. Норвудское дело - Евгений Бочковский - Страница 3

Из дневника доктора Уотсона

Когда я вошел, они разговаривали. Вернее, говорила молодая женщина. Негромко, но как-то по особенному выразительно. Дверь из прихожей в гостиную была открыта, и я не только отчетливо уловил волнение в ее голосе, но и странным образом им заразился. Почему-то захотелось развернуться и потихоньку улизнуть назад на улицу, чтобы избежать их компании. Впервые за все время нашей с Холмсом деятельности я испытал необъяснимую потребность уклониться от встречи с клиентом. Вернусь попозже, и Холмс мне все расскажет. Раздумывая над тем, удобно ли будет исчезнуть, если мое появление не осталось незамеченным, я застрял в нерешительности возле вешалки, куда уже успел пристроить шляпу. В последнее время промедление подводит меня куда чаще, чем поспешные промахи. Ушли в прошлое славные времена, когда горячее желание принести пользу Холмсу затмевало опасения причинить вред по тому же адресу. Ушли, как только я окончательно убедился, что навредить можно даже такому великому человеку, казалось бы, надежно защищенному могуществом своего интеллекта, и что у меня это гораздо успешнее, чем у кого бы то ни было, получается. С тех пор во мне развилась беспросветная рассудительность. Я уже не бросаюсь сломя голову исполнять поручение Холмса, вернее я продолжаю ломать ее, но на иной лад – взвешиваю, прикидываю, предусматриваю наперед, стараюсь учесть абсолютно все последствия и в итоге не могу заставить себя тронуться с места, а Холмс тем временем решает собственную дилемму – действительно ли делать за меня удобнее, чем переделывать после меня, как это было раньше. Вот и сейчас заминка у вешалки привела к тому, что он со своей привычкой поглядывать из гостиной в холл, наконец, заметил меня.

– А вот и Ватсон!

Голос женщины осекся на полуслове, а чуткий Холмс, мигом уловив мое настроение, продолжил ободряюще:

– Друг мой, ваше появление весьма кстати. Очень интересное дело. Присоединяйтесь к нам и знакомьтесь: наша очаровательная гостья – мисс Морстен.

Я был вынужден подчиниться. Женщина оказалась не только молодой, но и приятной, хотя мне показалось, что ее наружности слегка недостает тех черточек, что составляют индивидуальность и либо врезаются в память сами по себе, либо трудно уловимые, тем не менее, придают узнаваемость всему облику в целом. Впрочем, я не слишком вглядывался в лицо мисс Морстен, так как все еще боролся со своим непонятным смущением, тогда как она – я скорее ощутил, чем увидел это – сразу же довольно пристально посмотрела на меня.

– Сударыня, с удовольствием представляю вам моего верного товарища доктора Уотсона. Помимо прочего, как я уже говорил вам, эскулап от Бога и незаменимый помощник в самых опасных ситуациях.

– Очень рад. – Я обошел их и занял свое место, удивляясь, зачем скупому на похвалы Холмсу понадобилось отрекомендовать меня столь пышно. И только потому, что к моему другу совершенно не применимы выражения вроде «заладил одно и то же» или «и не думал униматься», скажу сдержаннее, что он почему-то продолжил в том же духе, только усилив мое чувство неловкости:

– Да, да! Незаменимый настолько, что я вынужден попросить вас еще раз рассказать вашу историю специально для него.

Мисс Морстен выглядела удивленной не меньше моего. На миг мне показалось, что она готова была предложить Холмсу самому изложить мне «ее историю» после ее ухода. Однако Холмс убедил девушку, что для дела будет полезнее, если он выслушает ее дважды.

– На тот случай, если в первый раз вы что-нибудь упустили или посчитали ненужным.

Мисс Морстен уступила со вздохом вынужденного смирения. Ее лицо объяснило мне и этот вздох, и то волнение, коим сопровождался ее первый рассказ. А сама история своим драматизмом только подтвердила мою догадку. Со времени исчезновения капитана Морстена минуло десять лет. Его дочь понимала, как ценно время такого человека как Холмс, и старательно избегала в своем повествовании сантиментальных подробностей, сосредоточившись исключительно на деталях загадки. По этой причине нам не досталось бы ни малейшего намека на то, какой нежной любовью она была привязана к отцу, если б не эта особенная интонация, спугнувшая меня еще в прихожей. Вслушиваться в ее страдание – незажившее и разболевшееся от вынужденного движения обманчиво притихшей памяти – было сущим мучением. Мне вновь пришлось отвести взгляд, так как сделалось ужасно не по себе, во-первых, наблюдать, сколько душевных сил ей приходится тратить на то, чтобы пересказ ее личной трагедии не вышел за рамки бесстрастного изложения фактов, и во-вторых, осознавать, что я со своим опозданием не меньше чем Холмс с его настойчивостью принудил мисс Морстен вновь и вновь прикасаться к ее ране, бередить и вдобавок ко всему внимательно вглядываться в нее и так же подробно и отчетливо улавливать каждый оттенок боли, приносимой такими воспоминаниями. Немудрено, что при первых же звуках ее голоса мне захотелось сбежать. Но я как обычно промедлил. Прозевал шанс выказать милосердие, а затем точно так же сконфуженно пропустил мимо слуха половину важнейших подробностей. После ухода мисс Морстен мне удалось восстановить эту недостающую половину с помощью Холмса, и теперь я спешу зафиксировать мрачный пролог предстоящего дела здесь, пока снова чего-нибудь не забыл. Суть истории вкратце свелась к следующему.

Капитан Артур Морстен служил на Востоке, а точнее в гарнизоне тюрьмы на Андаманских островах. Будучи вдовцом, он отдал свою дочь Мэри на воспитание в довольно хороший пансион в Эдинбурге. Десять лет назад, получив отпуск, он прибыл в Англию и известил Мэри о своем приезде письмом, указав в нем, что будет ожидать ее в гостинице «Лэнем». В означенный день она приехала в гостиницу, но отца там не застала. По сведениям, которые сообщил портье, выходило, что капитан Морстен за четыре часа до этого вышел прогуляться и до сих не вернулся. Не появился он и на следующий день, и ни в какие другие дни. Он исчез. Некоторое время полиция разыскивала его, но тщетно. Единственное, что удалось найти, это странный документ в записной книжке, оставленной намеренно или забытой капитаном в гостинице. Мисс Морстен показала его нам, добавив, что полиция установила, что бумага изготовлена в Индии. Перед тем как подтвердить это утверждение, Холмс сначала обмакнул краешек бумаги в одну из своих многочисленных колб, наполненную одной из тех бесчисленных жидкостей, что ему удалось раздобыть в поисках неуловимого бисульфата бария. Затем он принялся внимательно рассматривать последствия такого окунания, а также принюхиваться к ним. После каждого следующего шага многообразного и разностороннего исследования, разворачивающегося перед нашими ошеломленными лицами, уверенность Холмса в правильности вердикта неуклонно возрастала. Когда он попробовал осторожно поджечь бумагу, а затем попытался поспешно потушить ее, мне пришло в голову, что будет нелишним на всякий случай запомнить содержание того, что пока еще есть, но может исчезнуть вслед за капитаном Морстеном в результате столь тщательного изучения. Я успел рассмотреть, что в центре уцелевшего изображен какой-то план с красным крестиком, а ниже проставлен странный знак с подписью «Знак четырех» и перечнем имен, лишь одно из которых – Джонатан Смолл – выглядело по-родственному, а остальные принадлежали то ли индусам, то ли афганцам. Живописный характер исполнения документа и вся эта таинственность, особенно план с крестиком, навели меня на мысль о спрятанном кладе, тем более, что совсем недавно с подобным сюжетом я ознакомился, благодаря труду некого мистера Стивенсона. Одноногий предводитель головорезов с пришпиленным к загривку попугаем, самый зловещий персонаж повести о пиратских сокровищах, возник перед глазами так явственно, будто проник в комнату вслед за мной через ту же приоткрытую дверь. Я невольно вздрогнул. Надеюсь, история мисс Морстен окажется менее увлекательной, более прозаической и не настолько экзотической, чтобы нам пришлось тащиться через океан и еще парочку морей на другой край света только для того, чтобы столкнуться с подобными личностями.

Тем временем наша гостья довольно торопливо, как мне показалось, спрятав возвращенный ей документ, продолжила рассказывать. Она обратилась к давнему другу своего отца майору Шолто, который, выйдя в отставку, покинул Андаманские острова и уже несколько лет проживал в Лондоне. Майор ничего не знал о прибытии капитана Морстена в Англию, поэтому сильно удивился визиту его дочери и ничем не смог ей помочь. Через четыре года после исчезновения капитана, когда она уже перебралась в Лондон, через объявление в «Таймз» неизвестный попросил «Мэри Морстен указать ее адрес в ее же интересах». Поколебавшись она откликнулась на этот в высшей степени странный запрос, и через пару дней к ней пришла посылка. Открыв маленькую коробочку, она обнаружила в ней крупную жемчужину исключительно высокого качества и редкой чистоты. В приложенной краткой записке сообщалось, что причина такой анонимной щедрости состоит в единственном намерении исправить допущенную однажды в ее отношении несправедливость. С тех пор в течение шести лет в один и тот же день в году она неизменно получала точно такую же посылку. А сегодня восьмого октября ранним утром ей доставили письмо, где ей предлагалось нынешним вечером, захватив с собой пару надежных людей, ожидать возле театра «Лицеум» дальнейшего развития этой непонятной истории с исчерпывающими разъяснениями. Единственное, но категоричное условие состояло в том, чтобы эти сопровождающие люди не служили в полиции.

Поэтому мисс Морстен и пожаловала к нам с просьбой составить ей компанию на предстоящий вечер. Холмс пообещал, что мы беремся ее сопровождать и, при необходимости, защитить в этом непредсказуемом приключении. Договорившись встретиться с нами возле театра вечером в шесть часов, немного приободрившаяся девушка покинула нас. Холмс с довольным видом принялся расхаживать по комнате. Дело его явно заинтересовало. Я же вспомнил, как странно он обращался с клиенткой с самого начала нашей беседы, и как вследствие этого ее замкнутое лицо чуть оживилось подобием вежливого интереса к моей персоне. Снедаемый любопытством я поинтересовался причинами такого его поведения.

– Как бы мне ни было лестно ваше внимание, Ватсон, в данном случае ему стоило бы сосредоточиться на другом объекте. – Холмс подошел вплотную и остановился, нависнув над моим креслом и вынудив меня задрать к нему лицо почти вертикально вверх, как поступал всякий раз, когда хотел донести до меня нечто особенно важное. – В гораздо большей степени вас должно было заинтересовать поведение мисс Морстен.

– Вот как? – удивился я. – Это почему же?

– Дело в том, что ваша мужественная наружность пробудила в ней настроения, в коих ей пока еще предстоит разобраться. Если ей это удастся сделать не слишком разборчиво, у нас есть шанс зародить в ней то самое чувство, что подталкивает мужчин и женщин соединяться в союзы.

– Откуда вам такое может быть известно? – спросил я с равнодушным сомнением, дабы он ощутил, что недоверие мое таково, что я непременно взялся бы горячо оспаривать его точку зрения, если бы мне не была настолько безынтересна эта тема. Чтобы у него не осталось ни малейших сомнений на сей счет, я вскочил с кресла и быстро проследовал к окну, где принялся пристально рассматривать вывеску булочника, беззаботно насвистывая при этом первый пришедший в голову мотивчик. – Несомненно, вы заблуждаетесь, Холмс.

– Надеюсь, что нет, – ответил Холмс. – А известно мне потому, что я сам приложил к этому определенные усилия.

– Это я заметил, – проворчал я с подчеркнутым неудовольствием, прервав ради этого свист.

– Похвально, что хоть в этом вы проявили наблюдательность. Тем более было бы досадно признать, что они потрачены впустую.

– Если вы признаете сами, что мне так свойственна мужественность, неужели мисс Морстен не способна разобраться в этом без вашего настойчивого участия? – воскликнул я.

– Я ни в коем случае не утверждаю, что она лишена способности к самостоятельным суждениям. Но я признаю также, что без соответствующей опеки ваша мужественность целую вечность топталась бы на месте, тогда как время дорого. Не беспокойтесь, я лишь ненавязчиво приоткрыл завесу над скрытыми кладезями вашей немногословной натуры. Для чего беззастенчиво воспользовался невесть откуда возникшим слухом о том, что вы по профессии доктор. Кстати, вы мне никогда не рассказывали, каким образом к вам прицепилось это прозвище.

– Так меня прозвали еще друзья в молодости.

– Из уважения?

– Думаю, да. Они восхищались моим упорством в стремлении к цели.

– А стремление…

– Стать врачом, конечно. Много раз я пытался поступить на медицинский факультет.

– М-да, действительно, похвально. На чем же вы срезались?

– По-разному бывало. Такое ощущение, что сама удача была против меня.

– Наверное, химия? Ужасно запутанная штука, не могу не признать. Я до сих пор так и не приблизился к разгадке тайны бисульфата бария. Но не будем о прошлом, тем более, печальном.

– Вы сказали, Холмс, что использовали мое прозвище в разговоре с мисс Морстен. Надеюсь, это не выглядело слишком уж нахально?

– Ни в коем случае! Конечно, я добивался вполне конкретной цели – заразить ее, уж извините, доктор, за такой антисанитарный глагол, интересом к вам. Но не подумайте, я был крайне деликатен. Я подумал, что, раз уж молва присвоила вам это занятие, будет нелишним с одной стороны подчеркнуть, что вы на этом поприще добились безусловного успеха, а с другой, тут же дать ответ на вполне закономерный вопрос, почему столь блестящий эскулап ныне не практикует. И вот что я придумал. Сразу оговорюсь. Вам, конечно, известно, что со своим железным здоровьем я никогда не имел дела с врачами и вообще никогда не интересовался медициной, а потому знания у меня в этой области самые поверхностные и бессистемные. Так что прошу меня извинить, если я воспользовался непроверенными фактами, где-то когда-то услышанными мимоходом.

Примерно с этого момента меня начало охватывать нехорошее предчувствие, которое только усилилось с его следующим вопросом.

– Вы, кстати, знаете, что значит «поставить градусник»?

– То есть как? – опешил я.

– Ну, что заключается в этом выражении? Я-то, признаться, не имею ни малейшего понятия, но оно очень вовремя мне вспомнилось, потому что натолкнуло на идею. Я сказал мисс Морстен – по секрету, конечно! – что вы настолько ловко научились это делать, что даже самые престарелые ваши пациенты, вокруг которых, плотоядно облизываясь, реяли местные гробовщики, заметно свежели и, отменив встречу с нотариусом насчет последних приготовлений, и отослав назад священника, отправлялись в магазин подбирать себе клюшку для гольфа.

– О, Господи!

– Слушайте дальше. – Сосредоточенность на ходе собственных мыслей позволяла Холмсу пропускать мимо ушей такие мелочи как моя малодушная реакция. – Упавшая до нуля смертность в кварталах, где вы практиковали, привела тамошние похоронные агентства в панику, и они, используя все свои связи, вынудили муниципалитет законодательно лишить вас лицензии. Вот такая вышла благородная и вместе с тем трагичная история, придающая вам особый шарм мученика, претерпевшего невзгоды за свое человеколюбие. Не знаю, что женщинам больше по душе – пострадавшие герои или героические страдальцы, но несомненно к обеим этим категориям у них имеется явная слабость, так что я учел на всякий случай и то, и другое. И мое удовлетворение, Ватсон, смущено лишь неведением, как сильно я с упоминанием возможностей этого инструмента отклонился от истины.

– Боюсь, Холмс, ваше отклонение весьма существенно, – произнес я упавшим голосом. – Более того, осмелюсь даже заметить, что с градусником вы откровенно погорячились. Насколько мне известно, это простейшее действие ставит своей единственной целью измерение температуры тела.

– Единственной в посредственных руках! – возразил Холмс, блеснув торжествующим взглядом, каким обычно приветствовал изречения, служащие в силу ограниченности прекрасной мишенью для его критики. – Что не означает невозможности ситуации, когда чей-то склонный к гениальным озарениям ум вкупе с невероятной физической ловкостью – в данном случае и то, и другое я высмотрел для мисс Морстен у вас – добился применением метода, чьи возможности ошибочно воспринимались ограниченными, неожиданно сильного терапевтического эффекта. Тем самым вы вывели эту процедуру на новый уровень. Известно, что порой даже обыкновенное слово – лучшее лекарство. Так почему же градусник не может в принципе исполнить роль сильнодействующего средства? Возможно, все зависит от того, куда его поставить и как? Может, вас единственного осенило прозрение, пока остальные пребывали во тьме невежества? Почему бы и нет! И не спорьте. Вы же не пробовали, значит, не можете судить. А главное, не может судить и мисс Морстен, и похоже, хвала ей, не имеет к этому ни малейшего желания. Так что же вас так обеспокоило?

– Мне непонятно, зачем вам понадобилась эта безумная фантазия?! – воскликнул я. – Вы говорили о цели. С какой же целью, хотел бы я знать, вы взялись так настойчиво очаровывать мною эту невинную девушку?

– Признаться, я возлагаю большие надежды на это дело. Вы скажете, подумаешь, всего-то забот, присутствовать при разбирательстве больше для виду в качестве, так сказать, моральной поддержки, где все утрясется и без нас. Но не забывайте, в этой истории случилась уже масса таинственного, и не факт, что сегодня вечером все само собою мирно разрешится. Намерения этого странного доброжелателя нашей клиентки по-прежнему неясны, а значит, могут оказаться и опасными. Я очень надеюсь, что здесь все не так просто, и нам тоже найдется достойное применение. И вот теперь я перехожу к вашему вопросу. Если дело повернется так, что нам придется активно вмешаться, а не просто скромно топтаться рядом, вы, Ватсон, возьмете на себя главную и самую заметную роль. Скажу больше. Этим делом от начала и до конца будете заниматься вы.

Заметив изумление на моем лице, Холмс засмеялся и принялся меня успокаивать:

– Да нет же. Конечно, мы, как и всегда, вместе распутаем этот клубок. Вернее, это сделаю я с вашей скромной помощью. Но выглядеть это должно так, будто вы самостоятельно блестящим образом избавили мисс Морстен от всех проблем, связанных с этой историей.

– Я все еще ничего не понимаю, – признался я.

– Потому что вы совершенно забыли о нашей первостепенной задаче, важность которой далеко превосходит все остальные дела, включая историю нашей очаровательной гостьи. И вы, мой друг, кстати, в обращении с нею в ближайшие дни должны быть не менее очаровательны. У нас нет права упустить такую важную птицу. На прошлой неделе мы с миссис Хадсон привели в порядок наши взгляды на сложившиеся меж нами финансовые взаимоотношения. После этого она выразила надежду, что такой же порядок установится у нас и в самих делах. Как вы знаете, мы должны ей за квартиру, и мне пришлось признать вслед за нею, что эта задолженность неуклонно растет. Общими усилиями мы определили фактический долг, а также договорились, какую часть необходимо покрыть в ближайшие три месяца. Миссис Хадсон ситуация представляется вполне ясной, так как она полагает, что вы теперь как писатель зарабатываете немалые деньги. Откуда ей знать, что в своих отношениях со «Стрэнд мэгазин» вы заняли столь пассивную, я бы даже добавил, самоуничижительную позицию! Если даже мне, вашему другу, это кажется, мягко говоря, странным. Тем более, после того, как я узнал от миссис Хадсон, что вы тайком от меня занимаете у нее деньги. Причем аккурат в день выхода вашего очередного шедевра. Как это понимать, Ватсон? Вы что, проматываете свой авторский гонорар в игорном доме? Или, быть может, вы сделались литературным негром и вынуждены гнуть рабскую спину на какого-нибудь мерзавца Дюму? Может, вы у него на крючке?

– У кого? – не понял я.

– У Дюмы, у кого! Я слышал, на него все писаки трудятся. То есть абсолютно все, кто умеет писать. Видно, он еще тот шантажист. Признайтесь, он вас поймал на чем-то, и вы не только пишете для него, но еще и приплачиваете за такое удовольствие? Мне что, пойти к этому Дюме и потребовать, чтобы он, прохвост этакий, оставил вас в покое?!

Он замолчал, ожидая от меня ответа. В который уже раз мы вернулись к самому болезненному для меня вопросу, отравляющему мне жизнь весь последний год. Ничего не изменилось, я по-прежнему исправно занимаю у миссис Хадсон очередной «свой гонорар», чтобы Холмс мог порадоваться моим успехам в издательских кругах, и вот, наконец, все выплыло наружу. А мне все так же нечего сказать, и я вынужден снова и снова сокрушенно пожимать плечами, стараясь каждый раз разнообразить исполнение каким-нибудь оригинальным элементом, прибавляющий ему новизны, чтобы у Холмса не создалось впечатление, что мы уныло ходим по кругу.

– Поймите уже, Ватсон, – продолжил Холмс, не очень впечатленный, как мне показалось, моей последней версией (череда быстрых пожатий с краткой задержкой в верхней точке, усиленных выразительным покачиванием головы и разведенными в сторону руками), – что с усугублением проблем повышаются и ставки. Справедливости ради я не могу не признать, что мы добились популярности во многом благодаря вам. Что ж, в таком случае, вы же, мой друг, поможете нам обрести и финансовое благополучие.

– Каким образом? – насторожился я.

– А вы еще не поняли? – удивился Холмс. – Я предлагал вам потребовать от «Стрэнда» достойного вознаграждения за ваши рассказы, но вы упрямо держитесь скромности. Ладно, применим это ваше качество в более уместной ситуации. Скромнику идеально подойдет такая же скромница, но только с заманчивыми перспективами. Это сейчас мисс Морстен – бедная и непримечательная мышка, которой придется освежать мою память упоминанием своего имени, ходи она сюда хоть каждый день. Как там говорилось в письме? «С вами поступили несправедливо. Это должно быть исправлено». Безусловно, это тот самый доброжелатель, который посылал нашей малышке жемчуг, и вряд ли он считает именно этот факт несправедливостью и потребует назад свои жемчужины. Скорее, наоборот. Жемчуг являлся компенсацией несправедливости и, вероятно, недостаточной, так что теперь мисс Морстен собираются уже по-настоящему облагодетельствовать. Представляете, какие там деньги?! Не сомневайтесь, в случае удачного завершения ее дела она станет по-настоящему богатой невестой.

– То есть вы предлагаете мне жениться на ней?! – воскликнул я, не поверив собственным ушам.

– Конечно! Аппетиты растут. Наши, по крайней мере, просто обязаны меняться именно в эту сторону. Я всячески расхваливал вас перед доверчивой девушкой, однако, уверяю вас, с нею не все так просто. Дело в том, что необходимый нам вирус поражает только юные особи, а мисс Морстен на нашу беду из этого опасного возраста уже вышла.

– Можно подумать, с вами-то все проще простого! – не удержался я от иронии, хотя все еще был сбит с толку. – По-вашему, приданное невесты только выиграет, если дополнится ветрянкой или коклюшем?

– Говоря о мисс Морстен, я имел в виду романтизм, – пояснил Холмс. – Как известно, им заболевают в юности, и некоторый процент зараженных этой мерзкой болячкой отправляется на тот свет обычно довольно живописными способами – принимая яд, прыгая со скалы или из окна старой башни, стреляя в соперника или в себя и так далее. Остальные же благополучно перерастают этот период умопомрачения и превращаются в обычных хладнокровных мужчин и женщин, которых не проймешь уже ни чем. Мисс Морстен давно уже не подросток, однако мне кажется, что особенности ее характера позволили упомянутой мною хвори задержаться в ее душе несколько дольше положенного. Иными словами, она все еще сохраняет в себе признаки романтической натуры, так сказать, на отживающей стадии. Догорающий закат особенно ярок. Последний всплеск уходящей в небытие страстности может выдаться на удивление бурным, так что пусть сдержанность этой девушки не вводит вас в заблуждение.

– Вы собираетесь это как-то использовать? – догадался я.

– Безусловно, мы должны учесть все то, что я сказал. С одной стороны, это оставляет вам шансы не выпасть из обоймы потенциальных женихов даже с вашим довольно скудным достатком. Будь она человеком более трезвомыслящим, то и не посмотрела бы в вашу сторону, едва ее капиталец приплыл бы к ней в руки, а принялась раскладывать по кучкам гораздо более благополучных с материальной точки зрения джентльменов. Поэтому эта ее черта вроде бы даже выгодна для нас, но, с другой стороны, она вовсе не свидетельствует о том, что мисс Морстен – наивное существо. Отнюдь нет, просто у нее совсем другие требования, и поверьте, Ватсон, непростые, которых она твердо держится. Ухаживаниями и расшаркиванием в ее случае не обойтись. Романтикам подавай подвиги, настоящие свершения. То есть, то, чего у меня в достатке, а у вас – серьезный дефицит. Поэтому я и сказал вам, что это дело мы обставим как вашу личную заслугу. Вы очень к месту упомянули о ее приданном. Добыв его для вашей свадьбы, да еще и изрядно повозившись с опасностями, вы очаруете ее совершенно и безнадежно. Так что приготовьтесь соответствовать, дружище.

Слова Холмса обнажили такую зияющую дыру в моей готовности соответствовать и очаровывать, а главное, жениться, что я вмиг проникся благородным негодованием к тому факту, что мне достанется незаслуженная слава. Обокрасть Холмса, присвоить себе его победу, загрести весь жар его обожженными руками! Разве я мог позволить себе опуститься до такого! Никогда! Поэтому я ответил, что, раз уж нам все равно суждено разбавить свое общество присутствием женщины и поступиться из-за этого в некоторых пределах нашей дружбой, то, может, в таком случае уж лучше ему, Холмсу образовать союз с мисс Морстен? И тогда нам не придется выставлять меня женихом… то есть я хотел сказать героем нашего расследования, потому что такое бесчестное положение я нахожу для себя постыдным.

– Мисс Морстен, безусловно, замечательная девушка, – подытожил я, – привлекательная во многих смыслах, в том числе и упомянутых вами, Холмс…

– Что же вас смущает?

– Мне кажется, мы с ней совершенно друг другу не подходим. Уверен, гораздо больше она подходит вам, Холмс, а еще больше, если уж хотите знать, вам подхожу я.

– Этот вариант мы обсудим, когда к вам начнут приходить посылки с жемчугом. А до тех пор, пока вашу почту составляют исключительно счета и долговые расписки, предлагаю не уклоняться от темы. Я уже объяснил вам, что мисс Морстен должна прочно войти именно в вашу жизнь.

– Почему же тогда, представляя себе такую картину, я вижу ее больше рядом с вами, Холмс, нежели с собой?!

– Я удивлен, что вы вообще хоть что-то видите! Вы умудряетесь не замечать даже того, что у вас под носом! Вам легче представить ее рядом со мной, потому что она сидела ближе ко мне. А вы забились в дальний угол и отводили глаза. Кроме того, должен вам сказать, вы не разбираетесь в гармоничных сочетаниях элементов. Взять хотя бы ваши вечные проблемы с одеждой. Эти настойчивые расспросы, во что же вам облачиться, не полнит ли это вас, не старит ли – без них не обходится ни один выход!

– Весьма любезно с вашей стороны…

– Не обижайтесь. Лучше вспомните, чем вы наполняете пространство вокруг себя. Мисс Морстен идеально впишется в него. Ее волосы прекрасно гармонируют с тем обилием бежевого цвета, к которому вы питаете слабость. Бледность ее кожи выгодно оттенит весь ваш гардероб от пальто, что вы недавно приобрели, до охотничьего костюма. Ее гибкий стан лишний раз привлечет внимание встречных к великолепной трости, которую мы с миссис Хадсон преподнесли вам на день рождения. Крупная клетка с синеватым оттенком – ваш любимый рисунок, он у вас повсюду. А теперь вспомните ее глаза и представьте их рядом с вашим пледом или халатом. И вы еще будете спорить! Мисс Морстен сочетается со всеми предметами вашей обстановки и украсит интерьер так, что вам даже не придется ничего переставлять в комнате. Вы – идеальные супруги, Ватсон!

Этот довод своей вескостью поколебал мою непреклонность, а конец нашему препирательству положил аргумент убийственной силы, удачно попавший в распоряжение Холмса, благодаря недавней истории. Применив его, мой друг вынудил меня сдаться.

Как я уже писал раньше, с некоторых пор Холмс стал восприниматься обществом не иначе как явление, комплексное и всеобъемлющее, связывающее самые разные области человеческой деятельности. Его личность и образ охотно взялись изучать самые разнообразные и уважаемые друг другом мужи – исследователи и натуралисты, наблюдатели и философы, в общем, все те так называемые пытливые умы, чтение работ которых превращается в настоящую пытку. Свой вклад в такую деятельность внесло и некое сообщество, называющее себя «Лигой святости семейных уз» и состоящее целиком из дам, относящих свою неуемность на счет так называемой гражданской активности во имя равенства мужчин и женщин, ради достижения которого, по их убеждению, они сами, то есть эти дамы, и были сотворены в таком крикливом и энергичном варианте. Распорядительный комитет этой лиги опубликовал достаточно категоричное по тону заявление, в котором говорилось, что Холмсу как лицу, претендующему на звание героя нации, не престало жить холостой жизнью. От формулировки проблемы текст последовательно переходил к обсуждению способов ее исправления, и в итоге завершался кличем организовать компанию по поиску невесты для моего друга из числа самых достойных женщин Англии. Следует признать, что поначалу мы с Холмсом сильно недооценили целеустремленность и прочие напористые качества этих активисток. Нас не вразумило даже предостережение миссис Хадсон – со стыдом я вспоминаю, каким легкомысленным смехом мы встретили ее искренний совет не тянуть со встречными мерами и побыстрее разоблачить лигу в каком-нибудь преступлении. Никто из нас не воспринимал всерьез этот нездоровый ажиотаж даже тогда, когда наши же клиенты наряду со своими заботами взялись доводить до нас факт, будто список таких соискательниц уже заведен, ходит повсюду по рукам и стремительно пополняется, несмотря на последовавшее за упомянутым следующее заявление лиги о том, что ими взято под контроль соблюдение строжайших критериев отбора кандидаток. И только когда этот список попался мне на глаза, и я увидел, что первые семь позиций в нем заняты фамилиями представительниц распорядительного комитета «Лиги святости семейных уз», у меня возникло подозрение, что дело понемногу принимает нежелательный оборот.

Все эти твердокаменные аргументы против свободы Холмса (нареченной активистками «трагической личной неустроенностью»), с тяжеловесной монументальностью отсылающие к традиционно-фундаментальным ценностям, одним только построением фраз парализовали мою волю к сопротивлению еще до того, как возникло робкое желание попытаться постичь их смысл, и я совершенно растерялся, понимая только, что нам может не хватить упорства и изворотливости, а более всего – тупого упрямства, чтобы бить в одну точку и раз за разом отвергать возмутительные претензии разбушевавшихся поборниц семейного уклада. Для этого нужно обладать слишком простым характером, чтобы давно свыкнуться с собственным однообразием и из этого выработать терпение к таким же однообразным повторяющимся действиям. Нам не осилить такой стратегии – Холмсу это быстро надоест, а я по обыкновению что-нибудь перепутаю. Осознавая это, я уже готовился впасть в отчаяние, однако своевременный отпор был дан с самой неожиданной стороны.

Один ученый в своей статье сумел блистательно развенчать крамольную идею женитьбы Холмса и доказать ее пагубную и лженаучную сущность, применив исключительно инструментарий своей сферы деятельности, называющейся термодинамикой. Я бы не сумел здесь не только повторить все те специфические термины, коими был напичкан текст, но и самым поверхностным образом передать суть его доводов, если бы Холмс не пришел в восторг от статьи настолько, что предпочел вырезать ее из газеты, благодаря чему я имею возможность в трудные моменты пересказа сверяться с вырезкой и цитировать автора практически дословно.

Статья начиналась с того, что читателям с ходу задавался вопрос, знакомы ли они с понятием энтропии, чем та часть из них, к которой принадлежу я, приводилась в глубокое смятение. Затем автор брался за смягчение этого эффекта, предлагая публике просто поверить ему на слово, что весь вселенский ужас состоит не в величине этой самой энтропии, а в ее приросте. И что именно поэтому такая штуковина как цикл Карно является идеальной. Правда, он забыл поинтересоваться, знакома ли нам эта штука хоть немного больше чем та самая энтропия как до, так и после его разъяснений. Вместо этого он, дабы в наших головах все окончательно встало на свои места, добавил, что этот карноцикл является идеальной штукой еще и потому, что он обратимый. Во что обратимый, он не пояснил, но лично я ему поверил, потому что ничего другого мне не оставалось. И все же поскольку думать об оборотнях мне было несколько неуютно, автор, словно угадав мой дискомфорт, ради психического благополучия таких чувствительных натур предложил совсем уже умиротворяющее словечко «изоэнтропийный». Полагая, что всеобщее удовлетворение тем самым достигнуто, он продолжил изложение, и я покорно последовал за ним, обхватив голову, чтобы его дальнейшие разъяснения, не имея шансов отложиться на чем-нибудь внутри, хотя бы не вытянули вместе с собой мои мозги наружу. Мне удалось пробиться сквозь донельзя упрощенный по его же признанию рассказ «для малышей» об идеальных процессах, смоделированных теоретиками, и их отличии от реальных, о потерях и отклонениях, о все большем удалении от порядка и погружении в хаос, сопровождающимся ростом чертовой энтропии, о паровых двигателях и не менее чертовом адиабатном расширении пара, о совпадении и несовпадении параметров в начальной и конечной точках цикла. Если не принимать во внимание нарастающее словно энтропия тягостное ощущение собственной бестолковости, процесс приобщения к научному взгляду на обычные вещи через чтение разочаровывал меня только тем, что на трех первых страницах вступления в этом издевательски-терминологическом бесчинстве мне не попалось ни разу имя Холмса. Я тоскливо недоумевал, какое же отношение имеет столь пространно описываемое несовершенство Вселенной к моему другу, как вдруг добрался до нужного.

Пожалуй, это место из статьи лучше будет привести здесь дословно, дабы без малейших искажений и ложного толкования донести предельно точно и бережно до читателей моего дневника все то, что все равно никто не поймет.

«Но почему-то все отказываются замечать очевидное, а именно, что все вышесказанное, касаемо термодинамических процессов, вполне применимо в нашей обычной человеческой жизни, особенно во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Итак, вернемся к термодинамике. Согласно ей примером такого изоэнтропийного процесса, то есть не вызывающего роста энтропии, является адиабатное расширение пара в турбине. Адиабатное, значит, без подвода теплоты к рабочему телу и без отвода ее от него. Только в этом случае пар наиболее эффективно проявит себя в турбине, произведет максимальную работу. Улавливаете, как это соотносится с личностью Шерлока Холмса, не терпящей праздности и обретающей единственно возможное отдохновение в напряженном труде?! Ведь по сути дела, Холмс является идеальной машиной, совершенным механизмом с КПД, предельно близким к термическому коэффициенту цикла Карно. Будет преступлением поместить такой механизм в условия, когда его эффективность снизится едва ли не до нуля. Иными словами, подвод и отвод теплоты для Холмса так же противопоказан, как и для парового двигателя, производящего работу за счет расширения рабочего тела. Но что есть теплота в нашем житейском смысле? Это забота, элементарное человеческое внимание, составляющие суть семейных отношений, и чем они прочнее и душевнее, тем губительнее скажутся на эффективности Холмса. „Дорогой, я нагладила тебе стопку воротничков“, – промурлычет дражайшая супруга, и вот уже направленное тепло ее заботы собьет Холмса с заданной адиабаты. Стоит ему в ответ улыбнуться или похлопать ее по щеке, и отведенное тепло его признательности вновь отклонит его от идеального курса. Такое вредное воздействие в семье обоюдно, то есть деградации подвергнется и его супруга, но уже со своего неизмеримо более низкого уровня. С каждым днем их отношения будут делать их обоих все более несовершенными, и самое ужасное, что в этом нет и капли чьей-то вины. Все мы разрушаемся согласно закону Вселенной, и происходит это с нами тем быстрее, чем трогательнее и сердечнее мы проявляем заботу друг о друге. Даже если предположить совсем испортившиеся отношения или брак по расчету, нам никак не избавиться полностью от этого взаимодействия. Поскольку семейный институт в обществе необходим, я даже и не буду пытаться подвергнуть сомнению его целесообразность. Но необходимо и понимать связанные с ним неизбежные издержки, которые я только что обстоятельно описал. Исходя из этого, я полагаю правильным исключать из неэффективного режима семейной жизни наиболее ценные, производительные и отличающиеся редким совершенством механизмы, одним из которых, безусловно, является Шерлок Холмс».

Вот так. И хоть я уяснил из всего этого только лишь про стопку воротничков, свойственная мне интуиция подсказала, что сия блистательная аргументация чугунным молотом сплющила мозги не только в моей голове, и что ответные возражения со стороны «Лиги святости семейных уз», вписывающиеся в пределы заявленной почитателем карноциклов научной дискуссии, попадутся мне на глаза не скоро.

Холмса настолько восхитила идея о том, что свойственная ему бесстрастность, в которой я нередко упрекал его, является непременным условием эффективности его интеллекта, что он предложил мне переименовать «мой» дедуктивный метод и в последующих рассказах использовать определение «адиабатно-изоэнтропийный», чтобы закрепить новым термином оправдание его холодности. И если тогда я ответил ему решительным отказом, подозревая, что Дойл, даже получив соответствующую подсказку, может воспринять такую идею в штыки, то теперь при обсуждении будущего мисс Морстен мне пришлось признать, что я обязан взять его на себя, чтобы защитить мир хоть на время от происков дьявольской энтропии, и чтобы Холмс мог беспрепятственно предаваться счастью со своей любимой адиабатой.

А раз так, мне следует уже сегодня приступить к процедуре, не хочется говорить, соблазнения, но как еще иначе это назвать? Очаровывание? Влюбление? Втюривание, в конце концов? Не знаю. Равно как и то, каким образом я этого буду добиваться, поскольку Холмс настрого запретил мне открывать рот, заявив, что все разговоры с девушкой берет на себя. Лучше всего, по его мнению, если я буду загадочно молчать. Ну, или на крайний случай помалкивать.

– Почему лучше всего? – поинтересовался я.

– Потому что лучше всего делать то, что у тебя получается лучше всего, – ответил он. – Заметьте, я не требую от вас обратиться в полное ничто. Выражайтесь в безмолвии сколько угодно. Считайте, что в этом смысле у вас развязаны руки.

Я послушался и задумался довольно глубоко, тем более, что последние слова моего друга вполне располагали к этому. Предоставив мне полную свободу и заткнув рот, Холмс подтолкнул меня к выводу, что ключевое слово, вокруг которого следует выстроить дальнейшее поведение с мисс Морстен – «загадочно». Неужели он имел в виду пантомиму?

Через минуту до меня донесся его восторженный возглас:

– Вот! Самое то! Что вы сейчас делали?

– Ничего.

– Впредь именно так и поступайте, – удовлетворенно заключил Холмс. – Это занятие предает вам удивительно загадочный вид. Поневоле хочется спросить, какого черта… Впрочем, не важно, главное, мисс Морстен, ручаюсь, будет заинтригована.

– Полагаете, этого хватит для нужного впечатления? – засомневался я, потому что ни одно поручение Холмса еще не давалось мне столь легко.

– Плюс безупречный внешний вид, естественно. Ваш новый костюм подойдет идеально.

– Признайтесь, Холмс, не жалеете, что отговорили меня, когда я хотел взять другой, с позолоченными пуговицами? Тогда бы я гарантированно разжег в мисс Морстен любопытство.

– Тем, что вы брандмейстер? Кусаю локти, Ватсон. Ну подумайте сами, зачем вам ослепшая супруга?

– То есть как? – опешил я.

– Теми пуговицами вы бы сожгли ее зрение до конца жизни.

Так же категорично Холмс отверг мое предложение вдеть в петлицу розу и тем самым приобрести еще более неотразимый вид, заявив, что подобными стараниями быстрее накличешь неотразимые напасти.

– Вам не угодишь, – вырвалось у меня с досадой. – Любое мое предложение вы принимаете в штыки.

– Ваши предложения только еще больше убеждают меня, что я нашел для вас самое подходящее занятие. Подумайте сами, случится какая-нибудь кутерьма, придется проявить энергичность, и тут вы со своей розой. Так и вижу, как вы ее поправляете на бегу.

Таким образом, все мои идеи одна за другой были решительно отметены. Кроме одной. Поэтому с чувством, что последнее слово все-таки осталось за мной, я отправился к парикмахеру.