Читать книгу Собрание сочинений. Том 6 - Евгений Евтушенко - Страница 36

Сеньора жестокость,

я вам не слуга.

Меня воспитали

леса и луга.

Все в мире рыданья —

рыданья мои.

Все в мире страданья —

страданья мои.

На песни я мастер,

но эта и та —

тебе, моя матерь,

тебе, Доброта.

Пою над эпохой

в рассветную рань:

кто добренький – охай,

кто добрый – восстань!

Припев:

Эй, каплуны, вам сала да пивца?

А я спешу по делу… До свиданья!

Восстанье начинается с певца,

который запевает о восстанье!

Боитесь вы бури? Вы любите штиль?

Я штиль презираю – на то я и Тиль.

Борьба и свобода – призванье мое.

Восстанье народа – восстанье мое.

А если повесят меня, наконец,

опасней живого убитый певец.

В раю мне наскучит, и чертом божусь,

что спрыгну я с неба и в драку ввяжусь.

Припев.

Когда шагают гезы,

шагают с ними слезы,

шагают с ними слезы их невест.

Свобода – нам невеста,

здесь ревновать не место,

а то солдатам это надоест.

Когда шагают гезы,

то сыплют им не розы,

а сыплют им угрозы и свиней.

Фортуна задом вертит,

но даже и со смертью

шагаем, шагаем,

улыбаясь, под венец.

Когда шагают гезы,

то пьяны, то тверезы —

гадалкам лучше рядом не бродить.

А барабан грохочет,

как будто бы он хочет,

о чем-то хочет нас предупредить.

Когда шагают гезы,

то знают и без позы —

не сбудутся надежды и на треть.

Но все же есть свобода,

но все же есть свобода,

хотя бы за свободу умереть!

Менестрели от нас улетают,

словно птицы в ненастные дни.

Палачи менестрелей пытают,

а любимых пытают они.

Тебя завтра, быть может, пристрелят,

ты к земле припадешь головой.

Это страшно – любить менестреля,

потому что он твой – и не твой.

Но я выну тебя из гроба,

отдышу, и ты встанешь вновь.

Ты сильна, королева Злоба,

но сильнее крестьянка Любовь.

Я глаза свои все проглядела.

Но не плачу я – нету причин.

Ожидать – это женское дело.

Воевать – это дело мужчин.

Я ревную тебя к небосводу,

к вам, дороги, деревья, цветы.

Я убила бы эту свободу,

за которую борешься ты.

Но я выну тебя из гроба,

отдышу, и ты встанешь вновь.

Ты сильна, королева Злоба,

но сильнее крестьянка Любовь.

Кто не хочет сесть в аду

задом на сковороду?

Я спасу вас —

верьте мне —

этими вот листиками.

Как уютно жить в дерьме,

а казаться чистеньким!

Припев:

Ух!

     Эх!

          Ох!

                Ах!

Услаждение —

                        в грехах.

Ух!

     Ах!

          Ох!

               Эх!

Грех оплаченный —

                               не грех!

Ах!

     Ох!

          Эх!

               Ух!

В рай —

            воров и потаскух!

Ах!

     Эх!

          Ух!

               Ох!

С индульгешечкой —

                                  ты Бог!

Всех пронзит, если грешны,

черный вертел сатаны.

Но клянусь я головой,

рясою без латочек, —

сатана —

              он парень свой,

потому что взяточник!

Припев.

Худо человеку,

                        худо,

                                худо.

Верить можно разве только в чудо.

Топчут человека,

                           топчут,

                                      топчут,

на него ножи повсюду точат.

Припев:

Ждать на небе рая —

                                 дело зряшное.

Рай не стоит ни одной слезы.

Как же это вам не видно,

                                        зрячие,

если это видят и слепцы?

Давят человека,

                          давят,

                                   давят.

Травят человека,

                           травят,

                                      травят.

За нос человека водят,

                                    водят.

К пропасти потом его приводят.

Припев.

В этом тайном романсе

я спою в тишине

о предсмертном румянце

милых жертв на огне.

В детстве не было сласти,

страсти или любви

для меня слаще власти

над другими людьми.

Сладко видеть мне муки,

сладко жертву любить.

Люди – это как мухи —

их так сладко давить!

Мне приятны рыданья,

а не трель соловья.

Лишь чужие страданья —

это радость моя.

Что мне свежесть напитка,

что мне прелесть ланит,

но хорошая пытка —

это тоже пьянит.

Не люблю быть влюбленным,

а люблю припугнуть

и железом каленым

приласкать чью-то грудь.

Я порою невесел —

ведь нельзя, как на грех,

по приказу повесить

человеческий смех.

Но наступит расплата

для любого щенка.

Доброта – простовата,

а жестокость – тонка.

И, ценя вашу тонкость,

посвящаю, склонясь,

вам, сеньора Жестокость,

мой любовный романс…

Моя мамаша – ведьма.

Папаша – сатана.

Боишься ты, как видно?

Не бойся, пей до дна.

Когда-то в детстве раннем,

юбчонку мне задрав,

почтил меня вниманьем

один плешивый граф.

Со мною спали воры,

ландскнехты, трубачи,

бродячие актеры

и даже палачи.

Все нищие базарные —

горбун, слепец, хромой…

Составилась бы армия

из тех, кто спал со мной!

Но в сердце только скука,

дурные снятся сны.

Ну что ж, я – потаскуха,

а вы – потаскуны!

Тебе, мурло рябое,

тебе, слюнявый дед,

позволю я любое,

но поцелуя – нет!

Монаха и фискала,

не ведая стыда,

под юбку допускала,

но в душу – никогда!

Повсюду – морды сальные…

Пошла бы я войной

одна на эту армию

всех тех, кто спал со мной!

То продают, то покупают нас,

как будто жизнь – огромный грязный рынок,

а если кто-то душу не продаст,

на каждого находится свой рыбник.

Повсюду уши, от забот мокры,

и призрак в окна влепленного носа,

и разжигают страшные костры

подсунутой бумажкою доноса.

Всегда со сладострастьем донесут

и спят спокойно под уютной крышей.

На небе есть, надеюсь, высший суд,

но суд земной пока что самый низший.

Доносчики, спасибо за любовь.

Я вам любовью за любовь отвечу:

у вас течет по жилам рыбья кровь,

а руки пахнут кровью человечьей.

А ты, толпа? Ты, поглазеть любя,

порой всплакнешь в платочек воровато,

но и всплакнув, не утешай себя,

что в преступленьях ты не виновата.

Твой хворост – в инквизиторских кострах.

Преступно и само твое молчанье.

Что палачей рождает? Стадный страх

толпы, покорной перед палачами.

Восстаньте! – вот прощальный мой наказ.

Я предрекаю колокольным звоном:

любой из вас, глазеющий на казнь,

назавтра тоже может быть казненным.

А ты, мой сын, сквозь все костры пройди —

тогда тебя не испугают пеплом.

Я счастлив тем, что на твоей груди

останусь пеплом, но стучащим пеплом.

Я и сожженный жив, и я таков,

что для меня остаться с вами счастье

не пеплом под ногами стариков,

а пеплом, в сердце юноши стучащим.

Иди, мой мальчик, и других зови,

пой вольной птицей в мире лицемерном…

Спасибо, инквизиторы мои,

за то, что помогли мне стать бессмертным.

И обо мне вовек не стихнет речь —

она пройдет по Льежу и по Генту,

ведь если человека можно сжечь,

то невозможно сжечь о нем легенду!