Читать книгу Собрание сочинений. Том 6 - Евгений Евтушенко - Страница 38

Тринадцать мильонов тонн

                                       спрессованной в бомбах смерти

на хрупкие синие стеклышки

                                               рисовых мирных полей,

на крыши вьетнамских венеций,

                                                 где сушатся драные сети,

на велосипеды с розами,

                                       растущими из рулей.

Не вчера ли вдоль села

по ухабам,

                 кочкам

эта розочка плыла

рядом со звоночком?

Сладок шин веселый бег.

Мимо пашен и воронок,

как железный буйволенок,

мчался вскачь велосипед,

Дождик путался в колесах,

всю макушку продолбил.

Дождик был из чуть раскосых —

он вьетнамцем тоже был.

И солдат крутил педали,

счастлив льющейся водой, —

то ли ехал на свиданье,

то ли просто молодой.

Сам не веря, что живой,

полный удивления,

в что-то полиэтиленовое

завернулся с головой.

Ах, ему бы мира,

                           мира,

малость риса да тепла,

только бомба,

                      яму вырыв,

его краешком нашла.

И непонято светилось

его мертвое лицо,

и крутилось,

                    и крутилось

над солдатом колесо.

И бумажной розе бедной

так хотелось бы,

                          солдат,

бить в звонок велосипедный,

словно в крошечный набат.

Тринадцать мильонов тонн

                                 всех бомб – термитных, фугасных,

шариковых, игольчатых

                                       и даже бабочек-бомб —

на люльки, как на корзины

                                          цветов, кричаще прекрасных,

на коромысла бамбуковые,

                                           выгнутые горбом.

Исполнено тайного смысла,

еще не вчера ли в лесу

той девушки коромысло

покачивалось на весу?

А в правой соломенной чаше

петух одноглазый сидел

и, зная о том, что он смертен,

собою прекрасно владел.

А в левой соломенной чаше,

как вся твоя доля, Вьетнам,

вповалку лежали гранаты

с бананами пополам.

Шла девушка шагом бесшумным,

сказала мне: «Тяо, ленсо…»[3] —

и лампою под абажуром

под наном[4] качнулось лицо.

И сердце мне мысль защемила,

что может на горном плато

она на тропе Хо Ши Мина

пропасть ни за что ни про что.

А впрочем, за что-то такое,

что видно ей в струях дождя,

когда она смотрит, – рукою

лианы и дождь отводя.

Но хитро придуманный шарик

ударит ей в детскую грудь,

и ей навсегда помешает

хоть раз, но счастливо вздохнуть.

Ладонь прижимая к заплатам,

она упадет на пути

с лицом от того виноватым,

что груз не смогла донести.

Увидит, что ноша повисла,

как радуга на кустах,

и щепочка от коромысла

застынет на мертвых устах.

Тринадцать мильонов тонн —

                                    не слишком ли вы бескорыстны?

Тринадцать мильонов тонн —

                                           достаточный в обществе вес.

Весами истории станьте, вьетнамские коромысла,

и взвесьте в соломенных чашах

                                               все эти «подарки с небес».

Тринадцать мильонов тонн —

                                               всю эту кровавую кашу,

и велосипедную розу,

                                   и девушку на плато

история пусть бесстрастно

                                           положит в левую чашу,

а в правую что угодно, —

                                        не перетянет ничто.