Читать книгу Собрание сочинений. Том 9 - Евгений Евтушенко - Страница 47

Я тысячи жизней прожил,

а, кажется, только вчера

я слышал:

                 «У, чертова прожидь…

«У, чертова немчура!»

И это был не Куняев,

а в пах мне вонзавший мыски

пахан электричек, трамваев,

по кличке Coco —

                             из хозяев

блатной безотцовной Москвы.

А был он совсем не грузином,

но, в хромках скрипуче ходя,

он с форсом невообразимым

играл в дворового вождя.

А был он вообще-то шестеркой

на стреме у главных тузов,

но славился лексикой тонкой:

«Ща вмажу промежду глазов!»

Он смел перед всею Европой

к нацгордости нас приучать

и Пушкину:

                    «У, черножопый!»,

наверно бы мог прорычать.

Но друг мой, по прозвищу Чина,

в подвальной пещере

                                  его

уделал при помощи дрына,

гвоздями ощеренного.

И, ткнув сапогом его тушу,

он сплюнул:

                    «Спи, бедный Сосо…»,

и выдал за милую душу

фиксато-брезгливое:

                                  «Псе…»

Я тысячи жизней прожил,

но не был пахан или вождь.

Был самый грешнейший в прошлом

и был, как грибнейший дождь.

А после

             хулимо-хвалимые

поэты,

           как боровички,

пошли,

            прикрывая хвоинками

младенческие роднички…

Я не предъявляю к оплате

мной вспомненные времена,

но зависть,

                  как будто проклятье,

преследовала меня.

И где наше прежнее братство,

где наше арбатство,

                                булатство?

Со славой нам не разобраться.

На всех она общая кость.

Как нам друг до друга добраться

сквозь жадность,

                            сквозь ревность и злость?

Куда же мы все подевались,

за что этот дьявольский сглаз?

Когда-то мы не продавались —

так что же купило всех нас?

Нас порознь рассыпало встряхом.

Мы куплены ни за что

нам прежде неведомым страхом,

что вдруг нас не купит никто.

Сны мучают вновь —

                                  с вертухаями

и лаями лагерных псов.

Казалось —

                   мы неразрываемы,

а нас разодрали,

                           и псе…

Скажи,

           в чем сокрыта причина

разодранности такой,

мой кореш спасительный —

                                              Чина,

и злоба, и зависть —

                                 на кой?

Голодные и забитые,

мы не были баловни мам,

и мы никому не завидовали —

за это завидуют нам.

Твой дом сожгли на Валдае.

Спалили в Абхазии мой.

Отечества пепел глотая,

вернулись мы в дружбу —

                                          домой.

Я тысячи жизней прожил,

но улица есть одна,

мне памятнее всех прочих —

Матросская Тишина.

Здесь матери,

                      жены,

                                дочери

в снегу, словно в белой тьме,

стояли,

           построившись в очередь,

к набитой родными тюрьме.

Мы с мамой,

смерзаясь в камень,

среди молодух и старух

стояли с двумя узелками

для дедушек —

                        тоже двух.

Мы в очередь горя впаялись.

Мужчины прийти сюда,

наверное, просто боялись,

но женщины – никогда.

Где ягодки,

                   где цветочки?

Но ставят кровавые точки

на карте России

                          «заточки».

Подносят малышке-таджичке

к груди зажигалки и спички,

а матери-африканки

детей собирают останки

на Невке и на Дону,

как будто с Толстым,

                                  Достоевским,

а больше, наверное, не с кем,

ведут их потомки войну.

И спрашивает меня Чина:

«Что наше лицо?

                            Что личина?»

Так что,

             вроде Русского Яра

нужна еще больше беда,

чтоб нас еще больше спаяла?

Ведь это же не навсегда…

А где тот пропавший япончик,

зарезанный за телефончик?

Сиял:

         «Как у вас холосо!»

Добавлю я после обзора:

«Не хватит ли нам позора?

Стыдились бы женщин…

                                         Псе!»