Читать книгу Обручник. Книга вторая. Иззверец - Евгений Кулькин - Страница 40

Чехов был плох.

Он это видел.

И еще больше – знал.

И потому – спешил.

Ибо посредники его безумства неблагородно, но оставили его.

– Дай ему хоть умереть спокойно, – сказали.

И Тихоня ответил, что этому он, в общем-то, и не препятствует.

Однако…

– Доктор, вы могли бы?..

Эта фраза заряжена лукавством.

Да, врач ему нужен.

Но, безусловно, – психиатр.

Надо лечить не только душу, но и намерения.

Мобильно звучит: «Специалист по намерениям».

Но тут может быть не только врач.

Вернее, не столько медик, сколько, философ.

Идет второй год нового, едва початого, века.

Европа беспомощна перед чем-то глобальным и тоже, кажется, не имеющим названия.

Вернее, привычного названия.

Громогласу трудно говорить, кажется, оттого, что он застегнут на все пуговицы.

– А вы знаете, – начал Чехов, – почему застежки зовутся пуговицами? Тихоня подобострастно прискалился.

– От слова «пугать», – объяснил Антон Павлович. – Раньше этими штуками отпугивали злых духов.

– Что будет с нашей бедной литературой? – вопрос был напорным.

И Чехов вдруг обезоруживающе уточнил:

– После меня?

Тихоня замялся.

– Слово, само по себе, живет в глобальном масштабе. Это своего рода банк, куда заключены несметные богатства.

– И писатели должны постигать профессию банкиров?

Глаза у Чехова блестели.

Вошла жена.

А, может, кто и другая, но с манерами княгини.

– Значит, у вас ничего не болит?

Чехов обезоруживающе предупредителен.

Жена-княгиня произносит:

– Тебе вредно много говорить.

На дворе ослепительно от весны.

– Как вам душный мир наших посягательств?

Чехов явно преувеличивает хилый мир его умственных способностей.

Конечно же, он не знает, о чем речь.

И это к лучшему.

Есть повод уйти непонятым.

Но Книппер, – если это, конечно, она, – говорит:

– Знаешь, что сказал Фома: «Женщина, не умеющая врать – калека».

И тускло засмеялась.

Чехов попытался ей последовать, но закашлялся.

«Чахотка»… Чехов…

И Тихоня вдруг понял, что это фамильная болезнь Антона Павловича.

А у него какая?

Тиф?

– И еще он сказал, – продолжила супруга, – что если бы Бог забыл дать нам душу, многое потеряли бы те, кто знали, что она есть. Правда, забавно?

И Громоглас понял, что жена таким образом отводит от мужа грустные мысли.

И попытался вообразить себе того самого Фому.

Наверное, это какой-нибудь дворник или садовник.

– Когда от тебя ждут только мудрых мыслей, – начинает Чехов, – они, как правило, не приходят.

– А если приходят, то не к тем, кому нужно?

Его вопрос явно некорректен.

За окном вспыхнула воробьиная перебранка.

В комнату влетела бабочка.

Нарядная по-черному.

Чехов усмехнулся.

Так как уйти-то?

Жена, но уже не царевна, с ногами забралась в кресло.

В руках ее оказалась папка с какими-то бумагами.

– Пишут, – произнесла она сокрушенно, словно те, кто это делает, крадут огурцы с ее огорода.

Она театрально выхватывает какой-то листок.

– А вот опять Теф.

И поясняет Громогласу:

– Какой-то чудак фамилию Фета на себя перелицевал Теф, – правда смешно?

Тихоня опять по-собачьи прискалился, моментально сделав фамилии – Янохит.

Что-то не очень вразумительное. А – Чехов?

Вохеч.

Тут что-то есть.

А жена стала читать стихи. Видимо, того самого Тефа:

Чехов вскрикнул:

– Интересно!

Ну и что он хочет?

– Тут только совет.

– Какой?

– Избавьте себя от деломыслия и «вы выздоровете».

– Де-ло-мыслие, – в растяжку прочитал Чехов. – А когда ни мыслей, ни дел, тогда что?

– Смерть! – сам не зная зачем, выпалил Громоглас.

И стал прощаться.

– Спасибо, что вы нас повеселили. Я расскажу жене, как у вас это трогательно получается.

И Тихоня понял, что и эта женщина – подделка под то, что должно его окружать.

И ему стало горько.