Читать книгу Жизнь, полная одуванчиков - Евгения Ляпота - Страница 2

На часах четыре утра, но я еще ни разу не сомкнула глаз. Сегодня мой день рождения – мое совершеннолетие. И не сплю я вовсе не по причине праздничной суеты, хотя суета, конечно, будет, но отнюдь не та, о которой мы все мечтаем, но многим не выпадает шанса даже помечтать о своём взрослении. Мне повезло немногим больше, и всё это благодаря моим генам, передавшимися мне от родителей. Им посчастливилось жить больше, чем обычно нам отводится, и они даже еще живы, и все это благодаря нашей касте.

Вы, наверное, сразу задумались, о чем это я. Что за такой антиутопический мир вам тут рисую и начинаете в голове перебирать: во всем виновата война, экология, болезни и связанные с ними массовые смерти, но всё еще намного более банально. Во всём виноваты люди, собственно, как и всегда, а именно виноваты в своем фанатичном стремлении к вечной молодости и, как следствие, жизни. В голове сразу столько мыслей, столько всего хочется рассказать. Стоит начать с другого промежутка времени, с некой условной точки, которая привела к тому, что люди разделились не просто на бедных и богатых, на власть имущих и их рабов (хотя официально нас называют, категория V, или коротко – пятинцы, но об этом чуть позже), а на тех, кто имеет право на жизнь и тех, кто должен поддерживать чужую жизнь за счет своей собственной. И в моем контексте, это в прямом смысле слова. Нет здесь никаких скрытых метафор.

Люди всегда стремились к бессмертию, вечной молодости, на протяжении всего человечества, мы только и пытались найти чашу Грааля, философский камень. И однажды – это «получилось», чертов научный прогресс нашел способ, как не стареть и как продлить жизнь. Но цена этому скорее регрессу, невероятно высока и для нас людей, в которых еще осталось такое понятие, как разум и сострадание – жизнь, очевидно, несправедлива. Хотя, говоря о чувствах, восприятиях, то и их практически не осталось, как плохих, так и хороших. У нас нет такой прерогативы. Нет никаких прав, лишь обязанность отдавать свою жизненную энергию нашим хозяевам.

Я обмолвилась насчет категорий, мы все являемся пятинцами – от слова пять (то есть пять категорий), и где-то в возрасте 3—4 лет, уже происходит распределение на эти самые категории. Начнем с пятой – это пятинцы, которые имеют отменное здоровье, им не нужны никакие навыки, их поглощают ради красоты, физических качеств, или в случае болезней господ (правящей элиты). Поэтому из нас для пятой и самой невезучей категории – отбирают самых красивых и физически развитых. Четвертая каста – это каста уборщиков, прислужников, охранников – они должны четко выполнять приказы, но ничем не выделяться, сюда в основном отправляют пятинцев с внешними очевидными дефектами или умственными. Третья каста – это пятинцы, которых обучают определённым навыкам и умениям – как можно уже понять, также для поглощения только с целью получения умственных способностей. Вторая – это привилегированные пятинцы, их также обучают, как и третью с тем лишь исключением, что они не идут на «корм», а необходимы в качестве учителей для пятинцев или господ. Говоря на «корм», я не имела в виду каких-нибудь мифических чудовищ или каннибализм в том смысле, в котором вы его знали, знаете…

Я же при рождении из семьи I категории, самой «везучей», хотя и это условно. Я так и осталась принадлежать к своей категории, и наша каста была необходима для воспроизводства потомства. Мои родители были очень ценными людскими ресурсами. Моя мать давала прекрасное потомство и начиная со своего совершеннолетия и вплоть до сегодняшнего дня, тем и занималась, что рожала детей. Только трое детей были от моего отца – это я, брат и сестра. Мой отец не был и ни есть чудесным осеменителем, он вообще не был в принципе пятинцем, хотя на мой взгляд был чужим и среди господ, но зачем-то заделал с моей матерью детей.

Моя мать была одной из немногих, кто прожила так долго, имела прекрасное здоровье, красоту и отличалась невероятной плодовитостью. Наш хозяин даже хотел и ее «прикормить» (отдать ей на поглощение пятинца), чтобы не губить столь ценную матку, но хозяйка заподозрила в своем муже увлеченность красотою моей матери и, соответственно, запретила это. Говоря о своей матери, я не могу не отметить ее рыжие густые волосы, темные глаза, пышный бюст, тонкую талию – она олицетворяла собой женственность и несомненно была искусна в плане любовных утех, ведь смысл ее жизни в том и заключался, больше ей делать было нечего и нельзя.

Я каким-то образом отличалась от всех своих братьев и сестер, даже от всецело родных, как наружностью, так и внутренностью. Мой мир внутри остро сопротивлялся тому, что видел, не хотел воспринимать такую жизнь. Хорошо осознавая весь ужас нашего существования, я не понимала, как другие могут этого не замечать и даже не пытаются противиться. Думая, над этим, я пришла к единственно верному умозаключению, политика не допускала у нас принятия собственного мнения, и воспитание предусматривало беспрекословное повиновение нашим хозяевам.

Что касаемо моей внешности, то больше походила на отца, высокая ростом, не столь хрупкая и женственная, как моя мать, но вот рыжие волосы матери передались мне по наследству – это единственное, что от нее досталось, в остальном была копией отца – длинная и худая, со светло-серыми глазами. Моим воспитанием занималась Лори, из категории IV, мать интереса ко мне не проявляла и к остальным детям тоже, за что я ее не виню, ей было некогда она все время рожала то двойню, то тройню. Она типичная матка, занимающаяся лишь воспроизводством себе подобных. Отец же удостаивал меня своим присутствием и не могу сказать, что минуты эти были наполнены лаской и теплом, какие мы наблюдаем между родителями и детьми наших хозяев, но все же было что-то подобное в нашей модели общения. Он, как истинный родитель, пытался меня научить тому, что знал сам, а знал он много, и как-то было странным то, что мой отец привил мне свое собственное мировоззрение, чуждое пятинцам.

Виктор, так звали моего отца, всегда был и есть загадка для меня. Своими попытками сделать из меня настоящего человека, со своими мышлением и духовными желаниями, а не живущей лишь одними потребностями, он сделал так, что все мое существо стало противиться жить по канонам общественности. Я грезила о жизни подобной нашим хозяевам, но лишь подобной, ведь отец поселил в моей голове, что современный уклад жизни не является идеальным или правильным. Каждый должен проживать свою жизнь в таком количестве, в котором изначально одарил его создатель, некий бог. Кто такой бог я так до конца и не поняла, ведь его никто не видел, никто не разговаривал с ним и по его словам – бог и есть отец всех живых существ на земле, отсюда я сделала вывод, что он ничем не отличался от обычного господа, раз допустил, чтобы его дети так страдали. Хотя господы утверждали, что они и есть боги, в общем не разобрать что к чему, отец прививал знания о боге, но сам, по-моему, не верил в это.

Помимо таких рассказов, отец заставлял читать меня очень много книг по биологии, истории, математике и другим наукам, не могу сказать, что мое самообучение приносило большую пользу, однако, в разговоре с другими пятинцами осознавала, что понимаю в этой жизни больше их, но также понимала и то, что эти мои понимания, лишь мешают моему существованию. Вот такой вот парадокс. Так или иначе пришла к выводу, что меня рано или поздно пустят на корм, какой-нибудь хозяйской дочке, которая с утра проснувшись увидит у себя прыщ на носу или поднявшись по лестнице до второго этажа не сможет справиться с одышкой.

Мы жили в семье очень богатых пятинцев, одних из основателей династии «паразитов» – так отзывался о них Виктор, мой отец. Сами же они себя называли монархами, господами, богами.

Не знаю, откуда мой отец столько всего знал, он на этот вопрос никогда мне не отвечал, лишь сурово говорил, чтобы я выкинула все глупые вопросы из головы и делала то, что он говорит, хотя я лично ничего не вижу глупого в своем вопросе.

Виктор сказал, что около двухсот лет назад не было ни монархов, ни пятинцев. Все жили по другим законам. Каждый человек был волен делать, что ему вздумается, своими всеми действиями руководил подобно монархам. Существовали определенные законы, такие как ни красть, ни убивать, вести себя достойно…, а всё остальное было разрешено, даже брак, заводить детей, да что там – было разрешено жить, и никто свою жизненную энергию не отдавал господам, чтобы те могли продлить себе годы жизни или вернуть утраченную молодость.

Одна компания, которая занималась разработками в области биологии и да простите меня, что я не могу вам воспроизвести с точностью все эти научные слова и термины, что говорил мне отец; так вот эта компания, проводила опыты поначалу над животными, а потом над людьми и после того, как один человек стал материалом жизненной энергии, а второй приемником этой энергии, оказалось, что здоровые клетки одного, смогли вылечить другого (испытуемым был старик больной раком). А при повторном эксперименте над этим же стариком, с использованием другого биоматериала, старик заметно помолодел. Богатеи прознали об этом, приобрели себе необходимое оборудование, началось гонение за людьми, их массовое воровство, что в конечном итоге привело к тому, что одни (богатые и властные) поработили других (бедных по карману и по положению). И теперь наши хозяева – господы, разводят нас подобно скоту для своих нужд, кого-то они используют, как биоматериал – для лечения (у кого хорошее здоровье), обладающие красотой идут для омоложения, в общем я уже описывала касты выше. В итоге все мы идем так или иначе на корм.

А теперь вернемся к моему совершеннолетию. Это означает, что меня официально представят моим хозяевам, они кинут на меня оценивающие взгляды, выберут мне пару, «бычка» и завтра же отправят нас заниматься воспроизводством потомства. А пока что я стою перед зеркалом и наряжаюсь в самое красивое платье, какое только видела в этой жизни. Оно было чистеньким и даже без единой заплаточки, розового цвета, клеш книзу, длиной чуть ниже колен, с узорами золотистого цвета, к нему же прилагалась брошь в виде розочки, выполненная из атласной ленточки. Я прицепила ее рядом с правой бретелькой. Плечи мои были открыты, вырез у платья был в рамках приличия, но грудь моя была все равно как-то непривычно открыта, хотя с другой стороны она была настолько мала, что ее еще надо было постараться найти, и это придавало мне некий дискомфорт, я вообще не привыкла ходить в платьях, в основном вся моя одежда состояла из брюк и джинс.

Моя, если можно так выразиться няня – Лори любила меня, она очень много времени проводила со мной, насколько это было возможно, посвящала всю себя мне. И она была мне близка, даже ближе, чем отец. Лори была зрелой женщиной, ее навык заключался в умелом воспитании детей направленном на принятие своей судьбы, за что хозяева ее ценили. Но только не меня, не меня она учила повиновению, а словно поддавшись авторитету моего отца, учила мыслить иначе чем другие. Сама она была всегда печальной и думала не так как все, хотя и не говорила об этом прямо. Ее невероятно рыжие волосы, подобно волосам моей матери и моим, всегда были заплетены в косу. Ее взгляд был настолько грустный, что казалось, в нем читалась скорбь всего мира. И лишь иногда в порывах чувств и в ещё большей задумчивости, чем обычно, говорила, что этот мир давно загнивает в своём бессердечии.

За неделю до моего дня рождения она приходила ко мне, обняла и сказала, что верит в меня. На мой вопрос, во что именно она верит, я получила странный ответ – ты нас всех спасешь и больше никаких объяснений, она просто ушла, я так ждала, что она вновь придет, но не приходила. И вот я стою и смотрю на себя в зеркало, жду, когда меня отведут на «смотрины» и надеюсь, что Лори придет и обнимет меня.

Мне было страшно! Я боялась, что могу не подойти для той роли, которую на меня хотят возложить, а это означало бы стать кормом одной из хозяйских дочерей мгновенно, а мне, как ни странно, очень хотелось пожить, как можно дольше. Хотя я и не понимала откуда у меня такая жажда жизни, и как можно хотеть жить в нашей среде, но быть вечной роженицей меня пленяло все же больше, чем состариться за год, максимум за пять и покинуть этот, пусть и гниющий мир. Я еще раз мысленно позвала Лори, ведь мне было так страшно, так хотелось, чтобы кто-то родной меня подбодрил. И Лори материализовала мои мысли.

В дверь постучали, открыв ее, не поверила своим глазам. Передо мной стояла согнувшаяся бабушка из тех, что я часто вижу и из тех, что в течение месяца или двух покидают этот мир. Ее некогда пламенные волосы, заплетенные в тугую толстую косу, стали подобно паутинке. «Да Рита – это твоя Лори» – хрипло произнесла она. Я была в отчаянии, так надеялась, что будут успокаивать меня, а в итоге стала еще более бояться, но не только о своей судьбе, но и о судьбе моей кормилице, хотя тут уже все было предрешено. Мне лишь хотелось знать, кто поглотил ее энергию. Она сказала, что меня это не должно сейчас интересовать, я должна быть осторожной и стараться не подвести своих господ и только тогда у меня будет шанс. Шанс на что – на жизнь длиннее, чем у моих сестёр и братьев?! Я понимала, что мое желание – это полноценная жизнь. Хоть тогда еще и не понимала всецело смысл этих слов. Лори обняла меня, и впервые (в отражении зеркала) я увидела, как слёзы выступили у нее на глазах, этих уставших глазах. Она пожелала мне удачи, затем зашёл отец и властным жестом указал мне на выход, мы с кормилицей нехотя выпустились из объятий друг друга, мое выражение лица рассказало о моем нежелании идти без Лори, но мне пришлось оставить ее, ведь всем было наплевать на то чего хочу я.

Отец был еще более молчалив, чем обычно. Я не могу сказать, что он был любителем поговорить, как это делали раньше люди; ведь часто встречала в книгах разговоры о погоде, о каких-то увлечениях, природе, кстати говоря, о природе, ее описания меня всегда захватывали, я не могла поверить, что бывает такая красота, которую воспевали и с таким трепетом описывали такие писатели, к примеру, как Толстой ….

Я за всю свою жизнь видела лишь то, что росло в саду у господ и то через колючую проволоку, казалось они специально создали такой контраст и показывали разницу между нами и ними. Для нас были посажены дуб, клен и ясень. И то лишь для того, чтобы мы получали необходимый нам кислород, так говорил мой отец. Трава под ногами была скудной, представляла в большинстве своем обычную мураву, но я и этому была рада и находила в этом прелесть, однако большая же часть территории была покрыта бетоном.

Однажды как обычно бесцельно слоняясь, я нашла непонятный мне цветочек, семена которого видно были занесены нам ветром из сада господ. Как потом сказал мне отец, это был одуванчик, я в надежде сохранить эту красоту, зная, что кроме меня его никто не оценит (пятинцы были больше растениями, чем сами растения) аккуратно выкопала его ложкой, которой обычно употребляла пищу и посадила в свою миску. Я как в книге ухаживала за ним, поливала водичкой, но мой цветочек прожил три дня. Я долго плакала, даже отец вечно суровый пытался меня успокоить, но боль моя была безутешной, я поняла, что даже цветочек в нашем мире не захотел так жить. Но неделей позже, увидела такой же цветочек, росший совсем близко к сетке, отделяющей нас от сада господ. Я проделала все тоже самое, только более бережно, но мой цветочек прожил столько же.

Я для себя решила, что когда жизнь изменится и я смогу распоряжаться ей сама, то у меня будет целое поле одуванчиков, у меня будет вся жизнь, наполненная одуванчиками. Так и решила – жизнь полная одуванчиков! Ведь они, словно маленькие солнышки, так сильно радовали мою душу, они олицетворяли у меня свободу, где хотят, там и растут, куда захотели, разбросали семена, туда и переселились.

Попрощавшись с Лори, я ещё раз окинула свою скромную комнатку. Много лет я провела здесь, не сказать, что было много радостей в моей жизни, но все же я ее любила и всегда ни как другие – стремилась к лучшему, хотела большего и мечтала, что в один момент все что было до – навсегда останется в этой комнатке, а после наступят дни, подобные жизни господ. Я буду вольна делать то, что хочу, ходить куда хочу и где хочу. Очень часто задумывалась, чем же занимаются «господы», посмотреть бы то, что они кушают, как спят и где прогуливаются. Однажды даже задала этот вопрос своему отцу на что тот скорчил лицо, и оно даже покрылось болью. Он сказал, что очень много есть разных дел, которые не связаны с обычной рутиной, со стиркой, готовкой или глажкой и другим трудом, которым заставляли заниматься пятинцев, но есть также и дела, которые делаются ради развлечения, отдыха. «Но ведь для отдыха есть сон!» – возмутилась я, отец посмотрел на меня и сказал, что у человека есть душа, которая тоже требует отдыха и обычный сон ей не поможет. Я сразу же спросила, а что такое душа, но для моего, тогда ещё детского ума, было сложно понять его речь и те слова, но вот что я запомнила. Душа – это то, что никто не видит, она запрятана далеко в человеке, она отвечает за все его добродетели. Тело и разум чистого человека, неомраченного дурными умыслами всегда живёт в согласии с душой. Душа любит, когда человек руководствуется добрыми помыслами, но для совершения их мы должны давать иногда себе отдых, но отдых должен быть культурным. Прогулки, занятия спортом, чтение, музыка танцы… У меня в голове сразу возникло множество вопросов, отец как ни странно был терпелив. Он всегда торопился, всегда относился с каким-то презрением к тем, кто не имел хотя бы частичку разума. Но помимо меня, отца и Лори, я практически больше никого и не знала, способного о чем-либо думать большем, чем о жизни стандартного пятинца, основанного на удовлетворении первозданных потребностей.

Мы вышли из здания, где находилась моя комната. У каждого пятинца из моей касты была своя личная комната. Всего здание насчитывало их около ста, на каждые десять приходилось по одному туалету, душевой и одной кухне. Моя комната располагалась на первом этаже с окном на территорию господ, как раз там, где располагался их сад, на который они любовались с балкона и это единственное место, которое было огорожено обычной сеткой из проволоки, остальная же часть состояла из бетонных плит высотой в два человеческих роста.

Казалось, что отец был взволнован больше меня, подойдя к металлической двери, которая открывалась лишь тогда, когда какого-нибудь пятница надо было доставить господам и, как правило, больше его уже не видели. Отец остановился, повернулся ко мне, наклонил свою голову к моему уху и сказал, чтобы я вела себя, как обычный пятинец- навела на себя глупый вид и не задавала вопросов, и отвечала, когда меня спрашивали и то скромно, почтительно и с тем же «не слишком выдающимся видом».

Отец позвонил в звонок, металлические двери открылись со скрипом и многие пятинцы вышли посмотреть, что происходит, ведь у нас так мало чего-либо случается, а как оказалось любопытство невозможно погубить в людской натуре никакими нормами, законами или убеждениями. И я впервые, войдя на территорию господ, оглянулась назад и увидела на лицах некоторых пятинцев страх и сожаление, я никогда не замечала на их лицах таких эмоций, как правило это были усталость, голод, злость или вообще отсутствие каких-либо эмоций, иногда казалось, что мой одуванчик выражал больше жизни, чем они все. И вот дверь за мной закрылась. Двое крупных мужчин закрывали ее не без усилий и на обратной стороне, были слова, написанные белой краской – «Зона П». У меня на глаза выступили слезы, ведь я сама не раз смотрела вслед тем, кого уводили, и они больше не возвращались.

Мы шли по длинной тропе, вокруг ничего не было, что могло бы радовать глаза, все было серое, мрачное и металлическое. Навстречу нам шел какой-то мужчина. Взгляд надменный, так мне показалось, насколько я могла понимать его эмоции, руководствуясь книгами и уроками отца по мимике. Этот длинный человек жестом указал двигаться за ним. Чем ближе мы подходили, тем сильнее стучало мое сердце, на меня стало наводить ужас то, что я должна была вступить в связь с совершенно незнакомым мне человеком в ближайшее время. Теперь отчетливо понимала, что мы простой скот, которого ведут на бойню, а кого-то на случку. Мне не хотелось такой жизни, я так задумалась, что невольно остановилась, отец не сразу заметил это, но оглянувшись, увидел, что я отстала шагов на десять. Вернулся, схватил за руку и потащил за собой, длинный даже не заметил ничего, он тащил свои ноги вперёд. Мне стало неожиданно для себя обидно, такое новое чувство, ведь в книгах писали, что родители любят своих детей и готовы на все ради их счастья, а мой вел меня без моего согласия на «смотрины» к господам, которых мы считаем богами (точнее они себя таковыми считают), которые имеют право распоряжаться нашими жизнями.

«Почему так, отец?» – прошептала я. Он гневно, но тихо ответил, что все станет иначе, если буду его слушаться. У меня не было возможности его не послушаться, а точнее это непослушание навредило бы мне. Я была обучена свободной воли настолько – насколько это возможно в наших условиях пятинцев. И вот мы подошли к двери красного цвета. Длинный постучал, ему открыла дверь женщина, сложно в нашей жизни определить возраст, ведь мы стареем раньше срока, отдавая свою жизненную энергию господам, но если бы я сейчас определяла возраст, по истечению многих лет, то сказала бы, что ей около сорока (хотя позже узнала, что ей было всего лишь семнадцать лет). Она была одета в чёрное платье с высоким воротом, оно было настолько длинное, что не видно было даже какая на ней обувь, лишь выглядывали черные носики ее обувки, волос был убран в пучок, затянутый черной лентой. Ее вид был пугающий. Он нагнетал и без того печальную обстановку. Женщина жестом показала в сторону другой двери, пройдя прямо по коридору метра три-четыре, мы встали напротив другой такой же красной двери и на мгновение остановились. Отец встряхнул меня и казалось глазами сказал будь паинькой, не забудь наш уговор, как ты должна себя вести. Я слегка кивнула, показывая тем самым, что все поняла. Отец стал волноваться, таким я его ещё не видела. Но как только женщина, постучала в дверь, перед которой мы остановились и по ту сторону двери мужской строгий голос сказал «заводите», нас впустили. Виктор навел на себя прежний свой вид, который как правило выражал полное отвращение и одновременно безразличие ко всему происходящему, такие вот два противоречивых чувства уживались в нем одном.

Женщина согнулась ровно пополам и сказала, что привела Виктора с Маргаритой. Холодный голос за дверью сказал, чтобы мы все обязательно прошли чистку, и только после этого нам будет разрешено войти. Сколько же здесь дверей, и когда же я уже увижу человека, который отдает приказы. Нас вновь куда-то повели, я уже не понимала куда мы идем и если бы мне сказали возвращаться потом самой, то я бы однозначно заблудилась. После прохождения не знаю скольких дверей, мы всё-таки дошли из пункта «А» в пункт «Б».

Меня заставили полностью раздеться и отправили в душ. Такого никогда еще не видели мои глаза и не ощущала моя кожа, вода была намного теплее и казалось даже нежнее, чем у нас у пятинцев и она была такой прозрачной, и вместо хозяйственного мыла мне дали гель для душа, на мое десятилетие отец дарил мне гель, который я берегла и использовала только в случаях сильнейшей апатии, а это случалось так часто, так что моя экономия не оправдала себя, с тех пор мылась только хозяйственным мылом и водой, в которую добавляли слишком много хлорки, так как текла она из ржавых старых труб.

Я мигом почувствовала себя поросёнком, которого кормят и ублажают перед тем как освежевать. Искупавшись, мне выдали махровый халат розового цвета и такие же розовые тапки, однако, «жизнь налаживалась», подумала я, но это все было обманчиво, ведь когда меня наконец-то приставили господам, я поняла, что попала отнюдь не в райский уголок.