Читать книгу Понкайо - Евгения Минчер - Страница 25

После воспоминаний о первой встрече снова изменились сны.

Инга и Филипп вместе покидали остров и по возвращении на материк раскрывали всему миру правду о темной стороне Понкайо. Или попадали в плен, их разлучали, но им удавалось выбраться и сбежать. Эти видения уже не были такими детальными, как обрывки последних минут жизни Филиппа, но их успокаивающая благодать затмевала рассудок сильнее кошмаров. Явственными были эмоции и чувства, которые они внушали. Инга просыпалась с ощущением тепла и света в груди, но уже спустя мгновение иллюзия спасения бесследно растворялась в горечи реальности.

Такие сны мучили не в пример больнее, ведь они дарили обманчивое облегчение, с которым Инга не хотела расставаться по пробуждении. Во сне все было хорошо, во сне шакалы получали по заслугам, а они возвращались домой – пусть и не совсем невредимые душевно и физически, но вместе, а это самое главное. Во сне Ингу и Филиппа разлучали не навсегда – лишь на несколько часов, но встреча была такой бурной, словно минули целые недели. Они сталкивались друг с другом в зарослях спящего пиратского логова и под покровом аспидной темноты обливались слезами, жарко целовались и лихорадочно шептались, не в силах поверить, что они здесь, держатся за руки, чувствуют друг друга кожей и губами, что они оба живы.

Инга открывала глаза, и ее лицо и руки еще горели от поцелуев и касаний Филиппа. В ушах трепетал любимый голос, радостный и вместе с тем испуганный: «Я так боялся потерять тебя!» Инга зарывалась лицом в подушку и безудержно рыдала, сдавленно кричала и молила провидение остановить ирреальное истязание.

И вот оно вняло ее призывам. Все закончилось резко, точно пленка оборвалась. На какую неделю это произошло, Инга не знала. Время давно превратилось в скомканную тягучую массу из дней и ночей, сдобренную ливневыми дождями, шелестом пальмовых опахал и все реже проявляющимся солнцем. Инга не покидала пределов веранды за исключением тех часов, когда Захар выгуливал ее по цветнику, что было для нее пытке сродни, ведь он заставлял ее разговаривать с ним или хотя бы («хотя бы!» – подчеркивал он) отвечать на вопросы. И она отвечала, только бы душегуб прекратил растравливать ее раны, унижать Филиппа, насмехаться над ним, оскорблять память о нем.

Инга думала о Филиппе все время. Перебирала в голове каждую встречу, каждое мгновение совместной жизни. Свидание за свиданием, поцелуй за поцелуем, утро за ночью и вечер за днем – и всё так же насыщенно и прекрасно, как в первый раз. Инга не могла, не хотела сопротивляться, ведь больше у нее ничего не осталось.

Она все реже выходила на веранду: щелканье птиц и громкие разговоры соседок давили на барабанные перепонки, ее мучила головная боль. Девушка часами напролет неподвижно лежала на кровати или спала. Ей полюбилось спать. Иллюзии больше не терзали ее, теперь она упивалась видениями прошлого. Именно таких снов она и ждала, им сопротивляться не хотела, принимала их подобно живительному экстракту панацеи, в притуплении погружалась в успокаивающую пучину анестезии. Все чувства, когда-то ею испытанные, все слова, когда-то ею сказанные и сказанные ей в реальности столь далекой и уже не существующей, она проживала вновь.

Едва проснувшись поутру, через час или два она опять спала. В следующий раз Инга открывала глаза уже после обеда, обводила тарелки равнодушным взглядом, переворачивалась на другой бок и дремала, пока не погружалась в анестезию. Просыпалась обессиленной и не хотела вставать с кровати, лежала и вспоминала все, что увидела и хотела бы увидеть. Не проходило и часа, как она снова спала. Она стала одержима снами, только в них чувствовала себя живой, только так могла еще раз увидеться с ним. Инга боялась забыть его лицо, забыть чистый бархатистый голос и медовый смех, который сводил ее с ума, забыть мягкое касание сильных рук. Во сне Филипп неизменно оказывался рядом, любимый и нежный, самый родной, только этими мгновениями она и дышала.

После того как подсознание прекратило мучить ее утопией счастливых сценариев, в которых Инга и Филипп сбегали из плена или, отбившись от изуверов еще на пляже, вместе возвращались на материк, узница больше не видела таких снов. И скучала по ним. К чему обманывать себя?.. Как бы ни терзали ее сладкие минуты воссоединения с Филиппом, разве она отказалась бы прочувствовать все это еще хотя бы раз? Но потом Инга поняла, что лучше жить реальными воспоминаниями, чем неисполненными мечтами. И девушка протягивала руки болеутоляющему забытью, погружалась в него и слушала чистый бархатистый голос, целовала Филиппа, нежилась в его руках, говорила с ним, обнимала.

Разве могла она отказаться от видений столь упоительных и благословенных в своем умерщвлении? Инга спала целыми сутками, бодрствуя в сумме каких-то два-три часа. Подносы с едой оставались нетронутыми: она больше не испытывала голода. Инга просыпалась только затем, чтобы сходить в туалет или глотнуть воды из походной фляги, которая стояла на полу между тумбочкой и кроватью. День и ночь проходили фоном и больше не волновали девушку. Ничто ее не волновало. Она уже не тяготилась мыслью о приручении, не боялась оказаться во власти душегуба. Кто это вообще?.. Почему она так его называет? Наверно, это плохой человек. Инга не помнила. Да и какая разница? К чему все эти тревоги? Девушка просовывала руки под пропитанную дымом подушку, зарывалась в нее лицом и закрывала глаза.

Сколько дней продолжалось это умиротворяющее самозабвение, Инга не знала, но однажды оно оборвалось все той же повелевающей рукой. Требовательно встряхнув узницу за плечо, душитель громким басом выдернул ее из ласковых объятий забытья и вернул в одиозную реальность. Ингу заставили сесть, но долго в таком положении она пробыть не смогла и вскоре опять опустилась на теплую подушку. На двух перекликавшихся между собой пиратов она даже не взглянула.

– Инга, не смей спать, я сказал! – Изувер шагнул к ней и больно дернул за руку, возвращая в прежнюю позу.

Инга сложила руки на коленях и уставилась перед собой в ожидании, когда пираты наговорятся и уйдут, а она вернется к Филиппу. Увидит его глаза, услышит необыкновенно бархатистый голос и медовый смех, крепко обнимет, проведет по курчавым волосам. Из-за того, что он всегда коротко их остригал, они были жесткие, как тонкая проволока, – совсем такие, какими показались ей тогда в больнице.

Инга не вслушивалась в болтовню пиратов, но краем уха улавливала резкие нотки недовольства. Воздух завибрировал от ругательства – и пространство стремительно надвинулось на нее массивной фигурой палача. Ингу рывком подняли с кровати и куда-то повели. Прохладные доски под босыми ногами сменились нагретой землей; привычная сумрачность обступленной зеленью каморки взорвалась фантасмагорией яркого дня. После длительного пребывания в другой реальности с ее собственным солнцем, аляповатое кружево тени и света прожигало сетчатку. Крошечные солнечные прожекторы выискивали что-то в листве, выписывая им одним известные фигуры. Глаз суетливо метался среди ослепительно белых прогалин, вызывающих головокружение и беспорядочный рой желто-зеленых «мух»; тело покачивалось под всеобщим волнением, стараясь подстроиться под оптическую пульсацию. Инга пошатнулась и чуть не упала, палач грубо встряхнул ее и приказал смотреть под ноги.

Трепещущее покрывало солнечных пятен исчезло, и девушку обступили золотисто-желтые деревянные стены, на первый взгляд знакомые, но где и когда она их видела, не было сил вспоминать. Перед глазами маячила черная футболка. Палач стоял слишком близко, но узницу это не беспокоило. Внезапно на голову мириадами крошечных ударов обрушился поток холодной воды. Под его стремительным напором опьянение сонным зельем тотчас улетучилось, оставив после себя лишь обрывки сладких видений и приятное послевкусие. Инга яростно вскрикнула и рванулась прочь, но проход загораживал изувер, и он же подкручивал вентиль, регулируя напор воды.

Свободной рукой он схватил узницу за локоть и направил лейку душа ей прямо в лицо. Инга в остервенении вырывалась из железной хватки, беспрестанно вскрикивала все с той же звериной яростью и, зажмурившись, заслонялась от водного хлыста руками.

Все закончилось так же резко, как и началось. Инга дышала тяжело и злобно отплевывалась.

– Довольно с тебя? – вполголоса спросил Захар, полностью одетый и до нитки промокший.

Он повесил лейку на место и потянулся к девушке, но его прикосновение стало той искрой, что разжигает фитиль.

– Не трогай меня, подонок! – крикнула Инга, отшатываясь от него, как от прокаженного.

Такой рьяной и всепоглощающей ненависти она еще не испытывала. Внутри словно щелкнуло что-то или сломалось, она больше не могла сдерживаться. Под разрушительным валом злобы и отвращения в душе все клокотало, вздымалось и обрушивалось. Она хотела расцарапать мучителю лицо, вонзить в него нож, испачкаться в его крови.

Пропустив мимо ушей сплюнутое с ядом оскорбление, Захар вцепился ей в локоть, точно клешней, и выволок взбешенную узницу наружу. Инга неистово сопротивлялась, упиралась босыми ногами в землю и яростно извивалась всем телом, но палач даже не прикладывал усилий в противостоянии этой буре. Инга осыпала его ругательствами, но изувер только посмеивался под нос. При виде этой самодовольной ухмылки девушкой овладело такое сильное желание убить его, что на глаза выступили слезы. Инга пыталась разжать стальной обруч цепкой хватки, а когда у нее ничего не вышло, переключилась на шакалье лыко с намерением располосовать его своими обломанными ногтями. Но не смогла дотянуться. Это довело ее до исступления, эмоции завладели разумом, над словами она уже не думала и над собою больше не властвовала. Где-то глубоко внутри слабо и жалостливо билось понимание, что Захар выводит ее нарочно, забавляется ее трепыханиями, но, ослепленная ненавистью и гневом, Инга была не в силах остановиться и взять себя в руки. Ей до безумия хотелось осыпать душителя бесчисленным множеством колотых и резаных ран, изувечить его так, как он изувечил ее жизнь.

Попросив сидящего на кушетке воспитанника «обождать немного», пират затолкал узницу в каморку и швырнул на пол. Дверь закрылась. Инга вскочила, схватила с тумбочки лампу и швырнула в Захара, но поганец отклонился. Лампа разбилась о стену за его спиной, на звон стекла и грохот никто и бровью не повел. Шакал рывком сократил расстояние до узницы, перехватил ее за талию, когда она кошкой запрыгнула на кровать, и повалил. Инга разъяренно отбивалась, старалась поцарапать или укусить, но Захар крепко ее держал. Она ругательски ругалась и проклинала душегуба, извиваясь под его руками, пыхтя и рыча, и от его невозмутимых замечаний, откуда, мол, она понабралась этих словечек, неужто друзья-моряки с Мельтахо научили, распалялась еще сильнее.

– Моя фурия! – Захар прижал ее узкие запястья к одеялу, чтобы неухоженные длинные ногти не добрались до его лица. – А ты еще спрашивала, почему я оставил тебя.

– Подонок! Убийца! – бесновалась девушка. – Не трогай меня, ублюдок! Не прикасайся ко мне!

– Ты не представляешь, как ты сейчас хороша. Сдерживаюсь с трудом.

Инга разразилась площадной бранью, но угнетатель только засмеялся.

– Я все думал, когда же тебя прорвет. Такой тихой была – я даже расстроился.

Титаническая сила душителя не оставила Инге надежды одолеть его. Он одержал верх, он всегда будет одерживать над ней верх. От своей жертвы он просто так не отступится. С цепкостью столь же хищной, сколь и демонической, он впивался в человека когтями и клыками и терзал рассудок подобно сочному куску плоти, подпитывая, подслащивая свое чрево чужими страданиями.

– Мне бы хотелось обсудить твою неожиданную любовь ко сну. Обсудить спокойно. Это возможно?

Инга задыхалась от злого бессилия и желания высвободиться. Подонок, подонок! Как же она его ненавидит! Будь он проклят! Почему это существо дышит, почему его пустили в этот мир? Желание убить было неодолимо. Убить, убить, перерезать горло! Никогда ее не терзали такие черные мысли, никогда Инга не оказывалась во власти ненависти до того закрепощающей, что в голове точно ураганы кружились. Мир смазывался и меркнул перед глазами и оставалось только ненавистное шакалье лыко, до которого она не могла дотянуться.

Закрыв глаза, лишь бы не видеть треклятой лукавой ухмылки, Инга вжалась всем телом в кровать и затряслась от беспомощных рыданий.

– Это да или нет? Давай так. Сейчас я отпущу твои руки. Если кинешься на меня снова и попытаешься оцарапать, я этим воспользуюсь и заберу свой подарок. Но ты ведь пока еще не готова его вручить, я прав? Хотя, конечно, решать тебе. Лично я буду только рад, потому что в лучшем виде тебя и представить нельзя. Серьезно, ты бы видела себя сейчас… Но раз уж пообещал… Инга, ты понимаешь, что я говорю? Посмотри на меня. Нет? Ну, будь по-твоему. Я честно предупредил, теперь с меня все взятки гладки. Раз… два… три… убираю руки…

Инга в нетерпении вырвалась из-под него, в одно мгновение перебралась на другую сторону кровати, повернулась спиной и свесила ноги на пол.

– Чего ты жиру бесишься, вот скажи? Зная, что на свободу тебе не вернуться, почему не примешь меня и то, что имеешь? Я взял тебя под свое крыло, поселил в отдельное жилище. Бога ради, я же спас тебя от притона! Ты бы и трех месяцев там не протянула со своей внешностью. Но вместо благодарности на меня обрушиваются проклятия.

Инга с остервенением сжала в кулаке байковое одеяло. Ее трясло от гнева, дыхание перехватывало ненавистью, точно невидимая рука сжимала горло, но девушка удержалась от выпада. Ненавязчиво брошенное Захаром предостережение о «подарке» угодило точно в цель. Но неужели когда-нибудь ей все-таки придется это сделать?.. Инга отказывалась думать об этом.

– Ничего не скажешь? – Он коснулся ее влажных волос, погладил по спине.

Инга вскочила, дрожа от злобы, и с прямой спиной быстро отошла к окну.

– Что в нем было такого? Я намного сильнее и наружностью приятнее вышел, тебе не кажется? Да и поумнее буду, как ни крути, ведь я жив, а он нет.

Инга пообещала себе не реагировать на его слова, что бы ни случилось, но упоминание о Филиппе выбило из-под нее спасательный плот самообладания, на который она только-только взобралась, чтобы вернуть присутствие духа и выдержку. Инга порывисто обернулась, сжав кулаки и вогнав ногти в ладони. Плечи тяжело поднимались и опускались, в груди теснило, девушке не хватало воздуха. Ненависть заполоняла каждую клеточку тела, словно лесной пожар. Лицо было мокро от слез, соленая влага щипала и слепила, Инга видела перед собой лишь расплывчатые очертания ненавистного лыка и озлоблялась все сильнее при мысли о том, что изувер сначала унизил ее, заставил пресмыкаться, а теперь еще и насмехается. Инга проклинала безжалостное и несправедливое провидение, чья бездумная придурь – но как иначе это назвать? – швырнула ее в логово кровожадных истязателей. Чем она такое заслужила?

– Разница между тобой и теми, кто мог меня купить, лишь в том, что тебе все досталось задарма! Но ты даже хуже, потому что прикрываешься добродетелью! – в исступлении прошипела узница. И сразу пожалела об этом. Зачем она разговаривает с ним? Все равно что объяснять стервятнику плюсы здорового питания или втолковывать шакалу правила обращения с младшими участниками пищевой цепи.

– Ты правда считаешь свою жизнь здесь ничуть не лучше той, какая могла бы ждать тебя в притоне?

Инга в негодовании фыркнула и отвернулась к окну.

– Неплохой ответ, – оценил Захар, но ее отклика не дождался. После короткого молчания он заговорил снова, уже без прежней напускной нежности: – Значит так, радость моя. Не знаю, нарочно ли ты устроила тут сонное царство или нет, пыталась таким образом свести счеты с жизнью и со мной или сама не понимала, что творишь, но спустить я это не могу. Патрик! – гаркнул он так, что Инга невольно вздрогнула. – Заходи, мы уже одеты.

Девушка со страхом повернулась к двери как раз в ту минуту, когда с веранды в каморку ступил угрюмый кореец. Из кармана показался закрытый колпачком шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Пират с профессиональной небрежностью щелкнул по цилиндру, выгоняя пузырьки воздуха наверх. Ингу охватил озноб, скрещенные на груди руки безвольно упали вдоль тела. Комната посерела и закачалась, как во время шторма. Сердце боязливо стукнуло и пустилось в беспорядочный галоп; от противного липкого ужаса засосало под ложечкой. Инге стало дурно. Вязкий комок подкатил к горлу, рот наполнился горькой слюной. Инга перевела испуганный взгляд на Захара, но натолкнулась на все ту же лукавую ухмылку. Как всегда, на бесстрастном лице не отразилось ни единой мысли.

Они отберут ее способность мыслить здраво. Рассудком будут двигать желания тела, она забудет себя, забудет обо всем, что у нее отняли, точно этого никогда и не было. Филипп затеряется в небытие, память исказится, хладнокровное убийство сотрется из распаленного мозга и больше не потревожит ослепленного сердца. Шакалы сделают ее равной себе, и впоследствии она, быть может, поблагодарит за это. Поблагодарит, что избавили от прежней жизни, сделали «сильнее».

Резким броском на поверхность сознания узница пришла в себя. Сердце кипело, как в котле, во рту отдавало горечью, но вязкого комка больше не было, серая вата перед глазами исчезла. Нет смысла о чем-то просить. Инга кинулась в уборную, хлопнула дверью без замков и задвижек, выплеснула воду со дна эмалированного таза и, когда палач распахнул дверь, замахнулась на него своим единственным орудием защиты.

Захар одним ударом кулака со страшным грохотом выбил таз из ее рук и поймал Ингу, которая попыталась проскользнуть мимо него.

– Мы же вроде уговорились спокойно все обсудить, нет?

Он в мгновение ока скрутил ее и теперь крепко удерживал, оставаясь за спиной, как чревовещатель со своей куклой. Инга чувствовала, что ее неумолимо толкают вперед, к кровати, по другую сторону которой терпеливо дожидался окончания спектакля равнодушный прислужник со шприцом, и упиралась в пол голыми пятками, но Захар приподнимал ее и тащил дальше.

Воспитанник шагнул им навстречу. Инга в отчаянии поняла: не остается ничего другого, кроме как просить и умолять.

– Не надо, пожалуйста! – Девушка выкручивалась всем телом, приседая и подпрыгивая, но сведенные за спину руки оставались в мертвом зажиме. – Я больше не буду спать! Не буду!

Захар повалил ее лицом вниз на измятое сырое одеяло и навис над нею, упершись коленом в матрас. Кандалы железных пальцев не сместились ни на сантиметр. Инга залилась слезами.

– Захар, не надо! Я все поняла! Я все поняла! Пожалуйста, умоляю, Захар, не надо, не надо!

До нее донесся тихий смешок, но ответа не последовало.

Инга лежала лицом к окну и прекрасно видела, как пират с отравой в руках обошел кровать и склонился, подставив ее взору свое обветренное скуластое лицо. Цепкий взгляд черных глаз на мгновение встретился с ее взглядом, кореец с безразличием отвернулся и нацелился на нее иголкой. Инга неистово задергала плечами, но тут же закричала от пронзившей суставы боли, когда Захар приподнял ее вывернутые руки и вдавил тело в кровать.

– Не дергайся, дорогая, или будет еще больнее.

Инга в ужасе зажмурилась, чтобы не видеть, как в предплечье втыкается игла. Захар отпустил ее руки. Она медленно перевернулась набок и села, опустошенная и раздавленная чужой волей. Растянутые плечевые мышцы не давали сделать ни одного движения без пронзающей боли. Мокрую голову холодило сквозняком, щеки обжигало злыми слезами. Какая же она беспомощная и жалкая…

Инга с тревогой прислушивалась к себе, но не чувствовала никаких изменений. Она все также ненавидит палачей, сейчас даже во сто крат сильнее. Ей по-прежнему хочется рассечь шею Захара. Она все еще любит Филиппа, все еще помнит, как его застрелили у нее на глазах. Он захлебнулся кровью. Инга не коснулась его на прощание. Да, она помнит. Шакал срезал часы с мертвой руки.

– Патрик, друг мой, постучись к девушкам, пусть принесут ведро воды и тряпку. Я тут посижу на всякий.

Прислужник молча накрыл иглу колпачком и вышел, не забыв притворить за собой дверь. Инга поднялась с кровати и неосознанно двинулась к уборной. Когда ее удержали за локоть, она покорно остановилась и даже не подняла головы.

– Реветь по углам потом будешь. Сейчас у тебя есть дела. Приведи жилище в порядок. Подушки, одеяло и постельное белье отдашь соседкам, они просушат и вечером вернут. Приступай.