Читать книгу Шкатулка княгини Вадбольской - Галина Тер-Микаэлян - Страница 15

Из-за происшедшей ссоры отец и сын Вадбольские не виделись много месяцев. Все это время здоровье Сергея Ивановича становилось хуже день ото дня. Марфе Ефимовне он сообщать об этом сыну не велел и слугам тоже под угрозой жестокого наказания запретил болтать о своей болезни. Тем не менее, на все рты замки не повесить, а когда одно имение от другого отделяет лишь неширокая речка, и почти все дворовые в Покровском и Иваньковском друг с другом в родстве, секрет не сохранишь. Петру Сергеевичу с женой было известно о болезни старого князя, но они не представляли себе, что дело обстоит так худо.

К весне старик ослаб, отощал и весь пожелтел – даже белки глаз стали желтыми. В марте он уже не вставал с постели и, когда боли притихали, дремал. В такие минуты в доме воцарялась тишина, в комнатах и во дворе люди невольно старались говорить шепотом, чтобы не обеспокоить больного, поэтому шум и топот под окном показались сидевшей подле спавшего мужа Марфе Ефимовне чем-то из ряда вон выходящим. Недовольно поморщившись, она поднялась, чтобы выяснить его причину, но в это время дверь горницы распахнулась, и пред ней предстал запыхавшийся казачок из Покровского.

– Барыня, – кланяясь ей в пояс, радостно завопил он, – барин Петр Сергеевич велел вам кланяться и сказать, что барыня родила. Двух сыновей зараз!

Ошеломленная Марфа Ефимовна ахнула и перекрестилась.

– Так еще вроде десять дней до срока!

– Нынче утром, – сияя, возбужденно рассказывал паренек, – даже за дохтуром не успели послать, – повитуха Матрена Саввишна с Аксиньей принимали. Барин им каждой десять золотых подарил. Барыня Елена Филипповна теперь спит, а барин меня послал и велел сказать, что все здоровы.

Старый князь неожиданно открыл глаза и, приподняв голову, велел казачку:

– Подойди, повтори сызнова, что сказал!

Он попытался спустить ноги с кровати, но не хватило сил.

– Лежи уж, старый, – рассердилась Марфа Ефимовна, – куда это ты идти удумал?

Мальчик бойко оттарабанил прежде сказанное, и князь, прерывисто дыша, сказал:

– Ворочайся к барину и скажи, чтобы немедленно шел сюда. Пусть поторопится.

Петр Сергеевич приехал с неохотой, но, увидев отца, был потрясен.

– Батюшка, – только и сказал он, сразу позабыв все прежние обиды.

– Что, плох? – криво усмехнулся Сергей Иванович. – Скоро отойду, теперь тебе всем распоряжаться.

– Батюшка, – повторил молодой князь и, опустившись на колени у постели больного, разрыдался.

– Ну, будет, – ласково проговорил отец, на миг, казалось, вновь обретший силы, – как сыновей назвали?

– Еще не думали, батюшка, княгиня спит. Роды случились раньше, чем предполагалось.

– Ныне Преподобного Алексия праздник, – утирая слезы, сказала Марфа Ефимовна, – и Преподобномученика Павла.

– Пусть родившийся первым назван будет Алексеем, в память убиенного царевича русского, а второму дадут имя Павел в честь будущего государя нашего.

Петр Сергеевич взял руку отца и поцеловал.

– Будет, как вы пожелали, батюшка, – ответил он.

– Определи обоих в кадетский корпус, чтобы с малых лет готовились за отечество постоять, – тяжело дыша, продолжал, старик, – а как из корпуса выйдут, надели каждого поместьем, пусть свой доход имеют.

– Хорошо, батюшка.

– Когда Петруша, сын твой от дворовой бабы Дарьи Хохловой в возраст войдет, подай прошение на высочайшее имя, чтобы дозволено ему было считаться дворянским сыном и носить нашу фамилию Вадбольский. Что в наследство ему оставить, реши сам, но обеспечь.

– Хорошо, батюшка.

– И, последнее… ты… прости меня. За все. Благословляю, – иссохшая рука поднялась и с трудом перекрестила молодого князя, потом Сергей Иванович обратил взор на жену и, скривив губы, сказал: – Позови попа, пора уже.

Елена Филипповна сообщила отцу и брату с невесткой о рождении близнецов и смерти свекра. Ксения Васильевна прислала короткое письмо – поздравила и выразила соболезнования от себя и мужа, а вот от Филиппа Васильевича ответ пришел лишь в середине мая. После положенных поздравлений и соболезнований, он написал:

«Видно в этот год Бог решил показать нам, что величайшие радости всегда идут рука об руку с горчайшими бедами. Едва отпраздновали мы свадьбу Вари и проводили их с мужем в Париж, как получил я из Москвы сообщение о кончине матушки вашей Елизаветы Даниловны. Я мало говорил вам, своим детям, о ней, потому что страшился тяжелых воспоминаний, поэтому никто из вас, кроме Захари, матери не помнит. Вы, как вас учили, поминали ее в своих молитвах, но знали лишь, что она живет в Никитском монастыре, посвятив себя служению Господу. Однако душой она всегда была с нами, а ныне покоится в московском Новоспасском монастыре. Всех детей моих прошу я: ежели смерть застанет меня вдали от Москвы, выждать нужное время, а потом перевезти мой прах, чтобы упокоиться мне на веки вечные рядом с любимой супругой моей и многочисленными предками рода Новосильцевых.

Хотел почтить я память вашей матушки, посетить место ее погребения, а потом совершить паломничество к святым местам, но помешали навалившиеся на меня хвори, потому так долго и не писал тебе, дорогая моя Леночка. Но ты не тревожься, теперь я совсем здоров. Невестка наша Ксения очень добра ко мне, часто навещает и привозит ко мне внука Евгения, а во время болезни моей приезжала каждый день, и я постоянно чувствовал ее заботу. Чтобы сделать мне приятное, она постоянно передает мне привет от Захари и уверяет, что лишь занятость мешает ему навестить меня. Но я-то знаю, что вся занятость его – трактиры и игорные дома. Ксению я просил не сообщать тебе о моей болезни, и она, просьбу мою выполняя, писать тебе о том не стала, но чувствует себя из-за этого неловко, так что прошу тебя: не сердись на нее.

Брат твой Иван писал, что в отпуск приедет в Петербург, я просил его, когда будет проезжать Москву, поклониться могиле вашей матушки. И ты, Леночка, когда соберешься в Москву, поклонись могилке и непременно навести незамужнюю сестру твоей матушки, тетку твою княжну Дарью Даниловну Друцкую.

Как я уже писал, Варя с зятем моим Сергеем Николаевичем Новосильцевым отбыли во Францию до того, как я получил печальное известие. Я послал им письмо, в котором также сообщил о рождении у тебя сыновей и вашей утрате. Письмо мое догнало их в Василькове, где они сделали остановку по делам службы Сержа, и он прислал мне соболезнование, а потом еще дважды писал. Сообщил, что все хорошо у них, и обещал, что Варя напишет позже.

Серж на редкость благонравный молодой человек, и это лишний раз доказывает, что беспутный кузен мой Николай Устинович не имеет никакого отношения к его появлению на свет. Серж обожает Вареньку, а ко мне почтителен и зовет «папенькой». Помимо всего, он имеет хорошие связи благодаря своему дядюшке графу Строганову и уже, как видишь, послан в Париж с дипломатической миссией. Поэтому брак Вари представляется мне удачным во всех отношениях.

От самой Вари я еще ничего не получил. Она обещала писать с дороги и непременно сообщить и мне, и тебе, когда будет в Париже, но ты ведь знаешь, как она пишет своим подругам: начнет письмо и все откладывает его послать, все ей кажется, будто чего-то не досказала, а пока доскажет, может год пройти…»

Как и Филипп Васильевич, княгиня Елена Филипповна получила от зятя Новосильцева два коротких послания, почти не отличавшихся по содержанию:

«…Все у нас хорошо, оба мы, слава Богу, здоровы. Отсылаю это послание по просьбе Вари, а сама она теперь пишет письмо, в котором хочет сообщить все подробно. Как напишет, так сразу и отошлет…»

Лишь в конце лета получили в Покровском длинное послание на многих листах. Вечерами Елена Филипповна читала и, в некоторых местах мило краснея, переводила его мужу – Варвара Филипповна писала по-французски, а князь за время жизни в деревне уже основательно подзабыл уроки мусье Роже. Когда письмо было дочитано, княгиня спрятала его в шкатулку, подаренную ей маленьким Петей. Впоследствии шкатулка эта, передаваемая из поколения в поколение, уберегла письмо от разрушительного воздействия времени, поэтому мы имеем возможность ознакомиться с самыми занятными его отрывками.

«…Вчера после долгих мытарств на весенних дорогах мы прибыли на границу России в Васильков, а утром мне передали письмо от папеньки – оно было отослано с курьерской почтой и опередило нас почти на трое суток. Я сейчас еле держу в руках перо, наши российские ямы и ухабы меня напрочь доконали. К тому же позавчера в дороге что-то стряслось с нашей каретой, и пришлось весь день провести на почтовой станции, пока вызванный плотник возился с колесом. От запаха, каким несло с соседнего постоялого двора, меня до сих пор мутит, но я непременно должна тебе написать, иначе не смогу спокойно спать.

Меня потрясло известие о смерти матушки, хотя я помню о ней лишь то, как Марья учила нас молиться о ее здравии. И еще помню портрет в нашей детской – две маленькие девочки, держащиеся за руки, матушка и ее сестра тетушка Дарья Даниловна. Все остальные портреты матушки сгорели во время пожара, а этот тетушка Дарья Даниловна привезла, когда приезжала нас навестить, помнишь? Нам с тобой тогда было года четыре.

Мои поздравления вам с Пьером по случаю рождения сыновей и соболезнования по поводу кончины твоего свекра.

Какое счастье, Серж, видя мои страдания, сейчас сказал, чтобы я не мучилась, он сам напишет, и нынче же отошлет вам с Пьером письмо. Поэтому я пока это свое послание откладываю, а продолжу писать позже, когда появится, что занятного тебе сообщить…

…Ну вот, снова пишу, хотя пока ничего интересного не произошло. В Василькове мы два дня скучали, ожидая из Саксонии советника русского посольства Михаила Семеновича Новикова. Он следовал из Дрездена в Варшаву, и здесь, на границе с Польшей, Серж должен был встретиться с ним и передать письма из Коллегии иностранных дел. Вчера, наконец, Новиков прибыл, они с Сержем завершили все дела, поэтому завтра мы уезжаем. Пока не отсылаю письмо, продолжу писать в Дрездене…

…До Дрездена мы добрались с превеликим трудом. Плотник-хохол в Василькове оказался мошенником и починил нашу карету кое-как, хотя Серж щедро ему заплатил. На подъезде к Дрездену колесо вновь треснуло, а вместе с ним треснула и ось. Мастер-немец покачал головой и заявил, что ремонт займет не меньше десяти дней. Мы оставили кучера на постоялом дворе присматривать за работой, а сами добрались до русского консульства в Дрездене в наемном экипаже. Можешь себе представить наше состояние! Когда же я по приезде сказала супруге консула Амалии Карловне, что мы хотели бы после дороги попариться в бане, она заявила мне, что бань в Дрездене нет, и предложила нам свою большую вытесанную из дерева ванну, которую привезла с собой из Петербурга. Пришлось воспользоваться. При этом с огромным сожалением вспоминала я, как в детстве Марья мыла нас с тобой в печи и давала пряник, если мы ухитрялись вылезти, не испачкавшись золой.

Правда, на следующий день мы почувствовали себя лучше, поскольку с утра нам прислали от молодого курфюрста Фридриха Августа приглашение прибыть ко двору. Горничная вытащила из дорожного сундука мое шелковое платье и разгладила его, так что оно сидело на мне прекрасно. Перед тем, как нам отправиться во дворец, Серж и консул что-то долго обсуждали в кабинете, а Амалия Карловна уединилась со мной в малой гостиной и поначалу похвалила мой туалет, а потом начала давать наставления, причем, на каждом слове извинялась.

«Вы еще так молоды, дорогая Варвара Филипповна, не знаю, известны ли вам некие нюансы, извините, милая. Я только хочу предупредить, чтобы вы были осторожнее, иначе мы можем оказаться в крайне неловком положении, простите. Видите ли, теперь у курфюрста принимают князя Путятина с супругой. Вы, конечно, слышали о скандале, который с ними связан, извините? Мы с Путятиными держимся строго в тех границах, которых требует вежливость, но никто не должен думать, что отношение государыни к этому делу изменилось, а поскольку вы с вашим супругом официально представляете здесь Российскую империю…»

Ну, и так далее. Разумеется, я слышала, в январе об этом говорил весь Петербург – у князя Путятина была скандальная связь с графиней Сиверс, она родила от него дочь, и ее муж граф Сиверс потребовал развода. Государыня была весьма недовольна, князю Путятину и графине Сиверс запрещено было появляться при дворе. Когда графиня получила развод, они с Путятиным поженились и вместе с дочерью покинули Россию. Однако при дворе курфюрста Путятиных, оказывается, принимают весьма любезно.

«Благодарю вас, дорогая Амалия Карловна, – очень мило ответила я, – обещаю, что последую вашему примеру и тоже не выйду из границ»

«Еще хочу предупредить, – продолжала она, – что курфюрстина в тягости и страшно тревожится, потому что все прежние роды у нее окончились неудачно. Вам следует быть крайне осмотрительными в беседе, чтобы не напомнить ей о ее печалях. Вы меня простите, конечно»

Я всем сердцем посочувствовала курфюрстине.

«Бедняжка! Разумеется, я постараюсь не заговаривать о ее бедах»

«Ну, и еще, – она слегка сконфузилась, – я уже говорила вам, что в Европе нет бань, и нет культа мытья, извините меня. Конечно, курфюрстина и принцессы имеют ванны, но курфюрст… гм… как бы это сказать…. Он придерживается мнения некоторых докторов, что мытье вредно для здоровья. Вы уж меня простите, ради Бога, но ежели вы что-то почувствуете… гм…запах, извините, то будьте готовы, чтобы никак не подать виду»

От этих слов ее я решила, что у меня сейчас глаза на лоб полезут, но тут Серж закончил беседовать с консулом, и мы отправились во дворец, где нас ожидал очень теплый прием. Хотя, как я позже поняла, это объяснялось вовсе не почтением к великой Российской империи или к государыне, а дружескими чувствами к графу Строганову, дяде Сержа. Кстати, мое платье, пошитое у Линдемана, к моей радости оказалось намного элегантней, чем наряды дрезденских дам.

Путятиных мы среди присутствующих, к счастью, не встретили, а курфюрстина Амалия вовсе не выглядела печальной и держалась с нами очень просто и мило. Нас представили сестрам курфюрста принцессам Марии Амалии и Терезе Марии, потом Сержа увел курфюрст, а я осталась поболтать с дамами, и поначалу мы только и говорили о графе Строганове, который является чем-то вроде кумира для здешнего двора. Привожу тебе примерные слова курфюрстины:

«Мне трижды приходилось встречаться с графом Строгановым, и смело скажу, что более ни в ком я не наблюдала такого поразительного ума и такого глубокого видения прекрасного. У меня висит его подарок – овальная картина Робера «Водопад в Тиволи», представленная в парижском салоне лет восемь или девять назад. Граф подарил мне ее в трудное для меня время»

Тут голос Амалии слегка задрожал, и принцессы тревожно переглянулись. Очевидно, картина «Водопад в Тиволи» была связана для курфюрстины с каким-то тяжелым воспоминанием. Ничего, конечно, в точности не зная, но помня слова Амалии Карловны, я поторопилась сменить тему:

«О, да, – сказала я, – любовь к искусству делает дядюшку Александра совершенно невероятным человеком, ваше высочество. Вам известно, например, что в его петербургском дворце нет спальни?»

Мои слова настолько потрясли немецкое воображение моих собеседниц, что они, позабыв об этикете, заговорили все одновременно:

«Нет спальни? Но где же он спит?»

«Где угодно, в кресле, на диване, на походной кровати, но только не в той комнате, где хоть раз прежде ночевал. Возвышенная душа дяди Александра не переносит однообразия».

Курфюрстина была поражена.

«Так сколько же в его дворце комнат?»

«Не знаю точно, ваше высочество, и никто этого, наверное, не знает. Известно только, что для обслуживания своего двора и увеселений он содержит не менее шестисот человек. Сама государыня ежегодно приезжает к нему во дворец поздравить его с днем ангела».

Курфюрстина покачала головой и тонко улыбнулась.

«Да, – сказала она, – когда ваш наследник престола Павел стал крестным отцом сына графа Строганова, мы были счастливы, что русская императорская фамилия оказала нашему другу столь высокую честь. Однако после того, что вы рассказали, скорее можно полагать, что это граф Строганов оказал честь императорской фамилии»

У нас в России подобную шутку сочли бы неприличной, но здесь, при дворе саксонского курфюрста, она прозвучала очаровательно. Все посмеялись, после этого курфюрстина Амалия мило попрощалась и удалилась. Я поискала глазами Сержа, полагая, что нам тоже пора распрощаться, но Мария Амалия заметила мой взгляд и понимающе улыбнулась:

«Ищите вашего мужа? О, он теперь нескоро освободится, наш брат наверняка завел с ним беседу о проблеме образования, это его любимая тема»

«Фридрих Август полагает, – горячо проговорила Тереза Мария, по-видимому, обожавшая брата, – что достичь всеобщего благосостояния невозможно, если население не будет грамотно»

Обе принцессы увлекли меня в уютную нишу, где мы долго болтали обо всем понемногу. Наша мирная беседа была нарушена лишь раз, когда мы заговорили о разбойнике Пугачеве. Я сказала, что народ русский восхищен был милосердием государыни, заменившей этому преступнику и его сообщникам публичные пытки и прижизненное колесование отсечением головы, а юная Тереза Мария неожиданно вспыхнула и возмущенно закричала:

«Когда Фридриху Августу было всего двадцать лет, он отменил пытки! Уже двенадцать лет палачи в Саксонии не терзают и не калечат человеческого тела, а моего брата народ зовет Справедливым. Так неужели же восхищаться тем, что государыня, поклонница великих мыслителей, не опустилась до варварского обычая дикарей?»

Я растерялась, не зная, что ответить, но Мария Амалия взглянула на свою сестру с легкой укоризной и поспешно сказала:

«Мы неизменно восхищаемся ученостью вашей государыни и ее отвагой. Какой силой духа нужно обладать, чтобы, подав пример всей стране, привить оспу себе и наследнику престола! Ведь эта прививка настолько опасна, что во Франции ее запретили, хотя там редко встретишь человека без отметин оспы на лице. Говорят, именно из-за этого французы накладывают на лицо такой толстый слой косметики»

Тереза Мария, уже забыв о своем недавнем волнении, хихикнула, а я возразила:

«Первая жена моего отца погибла во время эпидемии оспы, ваше высочество, и он всегда говорил нам, что из двух зол нужно выбирать меньшее. Поэтому, когда доктор Томас Димсдейл приезжал в Россию, чтобы привить оспу государыне и наследнику Павлу Петровичу, отец, как и многие другие дворяне, последовал примеру Ее Величества и просил Димсдейла привить оспу нам, своим детям. Сам он оспой болел в детстве»

Принцессы немедленно заинтересовались моими словами.

«Оспопрививание нас особенно волнует, – объяснила Мария Амалия, – ведь наш дорогой отец тоже погиб от оспы, она не щадит ни принцев, ни крестьян. Сколько царственных особ ею унесено, Людовик пятнадцатый, английская королева Мария, ваш молодой император Петр Второй! Я помню, когда отец заболел, нас с братьями и сестрами поспешно увезли в другой замок, и там мы узнали о его смерти»

«Расскажите, что вы чувствовали после прививки? – попросила Тереза Мария. – Остаются ли следы, как при оспе?»

«У нас с сестрой с неделю был сильный жар, и место прививки сильно распухло, болело, а потом ужасно чесалось. Нам не разрешали чесать, и мы все время капризничали, вот и все, что я помню. Теперь же на месте прививки остался лишь крохотный шрам, не заметный даже под бальным платьем»

«Его Высочество курфюрст еще десять лет назад хотел ввести в Саксонии обязательное оспопрививание, – задумчиво проговорила Мария Амалия, – но потом решил, что это слишком опасно»

«В прошлом году доктор Димсдейл опять приезжал в Россию, чтобы привить оспу великим князьям, детям наследника престола, – возразила я, – и все прошло хорошо. Говорят, тут многое зависит от опыта врача. Я тоже слышала о несчастных случаях, но это, кажется, произошло по вине шарлатанов»

Мария Амалия со вздохом покачала головой.

«Где взять столько опытных врачей? По просьбе Фридриха Августа я много читала о методе прививания оспы от больного человека здоровому. На Востоке он применялся еще с древности, об этом сообщила жена английского посла мадам Мэри Монтегю. Любимый брат ее умер от оспы, а сама она в молодые годы была страшно изуродована этой болезнью, поэтому метод ее сильно заинтересовал. Вернувшись из Турции, где ее муж служил послом, она сама привила оспу своему сыну, чтобы предохранить его от болезни»

«Ах, Мария, – возразила Тереза Мария, – мне кажется, то была дочь, а не сын»

Ее сестра пожала плечами.

«Не так уж это и важно. В Англии метод испробовали на преступниках и сиротах, потом привили королевских детей. Это случилось больше шестидесяти лет назад, после этого прививки начали делать по всей Европе. У некоторых, правда, они вызывали настоящую оспу, но в первые годы из каждых ста привитых заболевали только двое, а позже оспопрививание начало вызывать эпидемии. Именно это и остановило Фридриха Августа, он решил, что прежде необходимо всерьез заняться образованием тех, кто будет делать прививки. В каком возрасте вам и вашим родным привили оспу, мадам Новосильцев?»

«В тот год нам с сестрой исполнилось пять лет, мы близнецы, а наши братья старше нас. Многие отговаривали отца, убеждали, что в столь юном возрасте оспопрививание большой риск, но, Димсдейл уезжал из России, а другим врачам отец не доверял»

Мария Амалия задумалась и умолкла. Она размышляла так долго, что Тереза Мария начала проявлять нетерпение.

«Ты не думаешь, Мария, что мы чересчур увлеклись разговорами об оспопрививании? – спросила она. – Возможно, мадам Новосильцев больше интересуется музыкой и театром»

Мария Амалия с трудом оторвалась от своих размышлений.

«Да, ты права, Тереза, – она виновато посмотрела на меня и улыбнулась, хотя взгляд ее оставался задумчивым, – простите меня, мадам, действительно, можно найти темы много интересней. Вы любите, театр?»

«Ах, обожаю, ваше высочество!»

«Этим летом у нас открывается первый оперный сезон на курорте Линкеше-Бад. Мы были бы счастливы видеть вас с вашим супругом среди первых зрителей»

Тереза Мария радостно захлопала в ладоши.

«Вы непременно должны приехать, мадам, непременно! Господин Иоганн Науман, наш капельмейстер, надеется приобрести партитуру одного очаровательного зингшпиля, – она повернулась к сестре, – Мария, как называется тот зингшпиль?»

«Похищение из сераля», дорогая»

«Да-да, именно. Один венский композитор написал этот зингшпиль для немецкой труппы, однако император Иосиф не очень высоко его оценил. Что ж, ему хуже! Я всегда подозревала, что австрийский император совершенно не разбирается в музыке. Мария, как имя композитора, что написал зингшпиль?»

«Моцарт, дорогая»

«Да-да. Так вот, Фридрих Август желает, чтобы Дрезден стал центром немецкой оперы, поэтому Науман хочет поставить зингшпиль Моцарта в первом сезоне, а Фридрих Август…»

Договорить ей не удалось, потому что к нам приблизился сам курфюрст в сопровождении Сержа и еще двух молодых людей. Честное слово, супруга консула была права, когда меня предупреждала! От работника, целый день махавшего топором пахнет много лучше, а ужасней всего, что запах немытого тела курфюрст пытается заглушать ароматом духов. Меня затошнило, но я мужественно улыбнулась.

«До меня уже который раз доносится мое имя, – весело прервал курфюрст Терезу Марию с бесцеремонностью, возможной только между очень близкими родственниками, и улыбнулся мне в ответ, – мадам, вы, наверное, устали от столь частого упоминания моего имени, но у моих дорогих сестер это вошло в дурную привычку. Разрешите представить вам господина Жака Неккера, племянника и тезку бывшего французского министра, а также господина Шиллера, врача, поэта и философа, из-за которого у меня будут неприятности с Вюртембергскими родственниками вашей будущей императрицы»

Побагровев от смущения, Шиллер воскликнул:

«Ваше высочество!»

Курфюрст шутливо махнул рукой.

«Да будет вам, господин Шиллер!»

Со свойственным ему юмором он рассказал, что Шиллер прежде служил полковым врачом во владениях герцога Вюртембергского в Штутгарте. В прошлом году он закончил свою драму «Разбойники», и в январе ее поставил театр в Мангейме. Шиллера на премьеру спектакля полковое начальство не отпустило, однако он самовольно отлучился в Мангейм, за что позже был отправлен под арест, но сбежал. И теперь, считаясь дезертиром, скрывается в Дрездене у одного из своих приятелей.

«И мало того, что господина Шиллера собирались лишить свободы передвижений, – со смехом, подхваченным обеими принцессами, продолжал курфюрст, – ему еще запретили заниматься сочинительством и писать иные трактаты, кроме медицинских. Этого я, согласитесь, допустить не могу, поэтому усиленно делаю вид, что господина Шиллера в Саксонии нет, а в моем театре тем временем актеры с утра до вечера репетируют, готовясь к постановке «Разбойников». Через две недели премьера на нашей сцене, и если вы, мадам, уговорите вашего супруга задержаться в Дрездене, то сможете судить, насколько я был прав, не уступив господина Шиллера Вюртембергу»

Шиллер поклонился, а я посмотрела на Сержа, который тяжело вздохнул.

«Увы, Ваше Высочество, я только что получил от нашего посланника в Париже князя Барятинского пакет с предписанием поспешить в Париж, где, как известно Вашему Высочеству, вскоре ждут прибытия графа и графини Северных. Мы были бы уже на пути в Париж, если бы не проблемы с экипажем, о которых я вам уже говорил. К счастью, наш консул в Дрездене понимает важность данного предписания и готов завтра предоставить нам свой экипаж»

Курфюрст знал, конечно, что под именами графа и графини Северных по Европе путешествуют наследник престола Павел Петрович и его супруга Мария Федоровна.

«Я понимаю, – тонко улыбнулся он и кивнул, – долг есть долг»

Он пожелал нам счастливого завершения поездки, мы распрощались с августейшей семьей и удалились в сопровождении Жака Неккера, который по просьбе курфюрста отправился проводить нас до консульства.

«Кажется, вам не очень повезло на дорогах, – с улыбкой сказал он, – завтра я уезжаю в Париж, моя карета достаточно просторна, и она к вашим услугам»

От столь сердечного предложения отказаться было невозможно, так что с утра мы отправляемся в Париж с Жаком Неккером. Постараюсь отметить в пути все самое интересное и описать тебе. Поэтому пока не стану отправлять письмо….

…Мы только что прибыли в Париж и остановились в снятом для нас графом Строгановым прелестном домике на улице Сен-Тома дю Лувр. Серж немедленно отправился представиться российскому посланнику князю Барятинскому, а я прихожу в себя после дороги. Единственное, что я пока заметила в Париже, это то, что улицы здесь вымощены булыжником. Спешу описать тебе вкратце самые занятные моменты нашего путешествия из Дрездена в столицу Франции, пока ничего не забыла.

Итак, карета Жака Неккера оказалась много удобней нашей, просторна, обита очень мягкой тканью, и внутри стоял очень тонкий аромат духов. Я деликатно поинтересовалась у Жака, есть ли в Париже бани. Он понимающе улыбнулся и ответил (передаю все настолько точно, насколько помню):

«Мне кажется, мадам, ближайшие от Парижа бани находятся в Турции, французы не приверженцы купаний. Хотя с тех пор, как Мария Антуанетта привезла во Францию серебряную ванну, некоторые дамы взялись ей подражать, тоже изготовили себе ванны и регулярно моются. Однако другие королеву за ее ванну недолюбливают. В Женеве, где я родился, несколько иные взгляды. В нашем доме имеется ванна, а в доме моего дядюшки даже две. Моя тетушка Сюзанна Неккер, дама весьма образованная, хочет в будущем устроить у себя нечто вроде римской бани»

Серж немедленно заинтересовался.

«Супруга вашего дядюшки господина Неккера, знаменитого министра финансов двух последних королей?»

Неккер кивнул.

«Да. Это изумительная дама, я непременно хочу вас ей представить. Несравненная красота, выдающийся ум, благородное сердце, владеет латынью, греческим, английским. Четыре года назад она основала в Париже хирургический госпиталь, и там, представьте себе, каждый больной имеет отдельную койку!»

Сержа, видно, больше интересовал сам Неккер, чем его жена.

«Я читал труд вашего дяди, – сказал он, – его идеи весьма привлекательны, и ведь он действительно сумел поддержать экономику страны с помощью займов»

«Да, а в благодарность снискал королевскую немилость и выслан в Швейцарию. Клеветники нашептали королю, что дядя вверг Францию в пучину долгов»

Мне было крайне скучно слушать о займах и прочей чепухе, поэтому я постаралась вернуться к красавице Сюзане Неккер.

«И его жена теперь с ним в Швейцарии?»

«Сейчас в Женеве сильные волнения, и дядя отправил тетушку и мою кузину Жермену в Париж. Салон тетушки в Париже хорошо известен, его посещают все знаменитости Европы. Жермена будет рада с вами познакомиться, мадам, вы с ней ровесницы»

Я почему-то удивилась, что у красавицы Сюзанны есть дочь мне ровесница.

«О, у вашей тетушки уже такая взрослая дочь?»

«Жермене шестнадцать (это был явный комплимент мне, ведь мне уже девятнадцать!) Думаю, она умом превзойдет свою мать – в столь раннем возрасте пишет собственные критические замечания к мыслям Монтескье и Ричардсона»

«Какая изумительная девушка, – сказала я, – я уже сейчас мечтаю с ней подружиться»

Если честно, мне абсолютно не хотелось с ней дружить, и от визита в салон мадам Неккер я решила уклониться. Вряд ли стоит появляться рядом с девушкой, которая моложе, богаче и, наверняка красивее тебя.

Молодой Неккер же продолжал.

«Жаль только, что Жермена не унаследовала красоты своей матери»

Я тут же пожалела бедняжку.

«Так ее мать красивее?»

Он вздохнул, и лицо его стало восторженным. «О, мадам, когда Сюзанна Крюшо, дочь бедного протестантского пастора, приехала в Париж служить гувернанткой, она ослепила всех своей красотой. Дядя, один из богатейших людей Франции, счел величайшей удачей своей жизни, что она согласилась за него выйти. Она и теперь прекрасна»

Я покосилась на Сержа и увидела, что он дремлет. Меня порадовало, что ему скучно слушать рассказ о красоте Сюзанны. Да и что из того, что она прекрасна? Во-первых, неизвестно, кто из нас красивее, во-вторых, я молода, а она уже старуха. Я спросила у Жака:

«Ваш дядя очень любит жену?»

«Обожает! Не позволяет ей лишь одного – публиковать свои литературные наброски. И я считаю, что это неправильно»

Я заинтересовалась.

«Так мадам Сюзанна писательница?»

Он процитировал мне несколько изречений Сюзанны Неккер, из которых я запомнила лишь последнее:

«Недостатки даны женщине природой, чтобы упражнять достоинства мужчин»

Запомнилось мне изречение, потому что Серж как раз в то время, когда Жак говорил, проснулся и, с нежной улыбкой глядя на меня, заметил:

«Моя обожаемая супруга имеет лишь один существенный недостаток: она непокорна и всегда заставляет меня поступать по-своему, но это никак не подчеркивает моих достоинств»

«А вот тут моя тетушка с вами бы не согласилась, – со смехом воскликнул Жак, – величайшим недостатком женщин она как раз считает покорность и недостаток настойчивости. Однако я не стану ничего говорить, я лучше введу вас в салон мадам Неккер, где вы все поймете сами»

Так мы болтали всю дорогу, и за разговорами время проходило незаметно. Ночевать и перекусить останавливались на постоялых дворах, но еда была скверной, меня до сих пор мутит от нее. Больше ничего интересного рассказать тебе не могу, ложусь спать, письмо отошлю завтра утром.

Уже собралась лечь, но тут от Барятинского вернулся Серж с волнующей новостью: завтра мы едем в Версаль, где нас представят их величествам. В другое время нас вряд ли удостоили бы такой чести, но теперь вся Франция живет в ожидании приезда великого князя Павла Петровича и цесаревны, нынче русские в моде. Поэтому завтра письмо отсылать погожу, сначала опишу тебе Версаль. Все, теперь и вправду пора ложиться…

…Итак, снова за перо. В Версале мы уже третий день, князь Барятинский любезно предоставил в наше распоряжение свой дом недалеко от парка. В первый день в зале для приемов он представил нас с Сержем графу Прованскому, а позже тот подвел нас их величествам.

Скажу тебе честно, знаменитая красавица Мария Антуанетта вовсе не так хороша, как говорят, хотя умеет принимать величественный вид. Король же Людовик больше похож на сельского помещика, чем на короля. Их величества сказали нам пару приветливых слов, одарили улыбками, и мы отошли, смешавшись с толпой придворных.

После этого, перестав волноваться, я смогла оценить красоту дворца. Барятинский любезно предложил нам свою помощь при осмотре Версаля, и мы посвятили все дни осмотру чудес этого прекрасного детища Людовика Четырнадцатого. Зеркальный зал дворца изумителен – сплошное сверкание. Парк весь состоит из террас, и они становятся все ниже при отдалении от дворца. Ты, наверное, оценила бы красоту оранжерей и газонов, но я не любительница цветов, ты знаешь. Сегодня мы гуляли среди скульптур и фонтанов и посетили Большой Трианон. Оказывается, государь Петр Алексеевич останавливался здесь ровно шестьдесят пять лет назад, и теперь, тоже в мае, сюда приезжает его правнук Павел Петрович. Какое совпадение, правда?

В честь приезда великих князей в Королевской Опере готовят несколько постановок, и князь Барятинский утверждает, что нам невероятно повезло – в другое время здание Оперы используют крайне редко из-за финансовых трудностей. Между прочим, в этих трудностях многие винят упомянутого мною прежде бывшего министра Неккера, оставившего Франции крупные долги, однако Серж уверяет, что, несмотря ни на что, Неккер великий финансист.

Сейчас они с Барятинским что-то обсуждают в гостиной, а я уединилась у себя и написала тебе все, что запомнила. Ложусь спать, потому что сильно устала, и несвежий обед на постоялом дворе все еще напоминает о себе неприятной тошнотой. Сейчас ставлю точку, допишу позже….

…Мы вернулись в Париж. При въезде в город из толп простонародья слышны были оскорбительные выкрики в адрес короля и королевы, что нас совершенно ошеломило, такого у нас в России даже представить себе невозможно! Зато весь Париж в ожидании приезда великих князей, уже ни для кого не секрет, кто путешествует под псевдонимом графа и графини Северных. Мы проехали мимо трех модных магазинов, и на всех вывесках что-нибудь, связанное с Россией: «а ля российская императрица», «а ля русская дама», «а ля русский кавалер». Ложусь, допишу позже.

Ну вот, я опять за письмом, продолжаю. Итак, после возвращения из Версаля, я собиралась предаться полному безделью и восстановить свои силы в нашем очаровательном парижском домике на Сен-Тома дю Лувр, но не получилось: к нам пожаловал наш приятель Жак Неккер и передал приглашение своей знаменитой тетушки Сюзанны непременно посетить ее в один из ближайших дней. Мне, разумеется, было безумно интересно увидеть эту даму, поэтому я решила превозмочь свое плохое самочувствие, и на следующий день мы с Сержем были ей представлены.

Мадам Неккер прелестна и в высшей степени любезна, а салон ее роскошью убранства, похоже, не уступает приемной королевского дворца в Версале. Здесь нам представили знаменитого графа де Лаперуза, который возглавит военно-морскую экспедицию в Гудзонов залив. На днях он отправляется в Брест, а оттуда в Америку. Серж с таким интересом слушал и расспрашивал о плане его трехлетней научной экспедиции в Тихий океан, что я даже испугалась: не решил ли мой муж тоже отправиться?

Мадам Неккер представила меня также своей дочери Жермене и ее подруге Адриенне де Соссюр, обеих отправили в Париж из-за бушующего в Женеве мятежа. Юная Адриенна во всем старается подражать Жермене, которую она боготворит, а молодой Жак Неккер, как я приметила, поглядывает в сторону Адриенны с большой нежностью.

Теперь о Жермене Неккер. Поначалу она мне совершенно не понравилась, показалась высокомерной и держалась крайне заносчиво, с таким видом, словно ее мнение определяет все на свете. Заявила, будто превосходство французского театра, настолько очевидно, что нелепо даже это обсуждать. Чтобы ее осадить, я привела в пример знаменитого актера Дэвида Гарика, исполнявшего шекспировские роли, и молодую актрису Сару Сиддонс, в Версале нам о ней рассказал приехавший из Лондона приятель князя Барятинского. Тут Жермена вспылила, начала доказывать, что современные английские драматурги в угоду времени бессовестно коверкают сценарии Шекспира.

«Что вы хотите, – возмущалась она, – если Хоуард изменил финал «Ромео и Джульетты», окончив величайшую в мире трагедию свадьбой, а Тейт спас Корделию в «Короле Лире» и выдал ее за Эдгара. Англичане кощунствуют и сами обесценивают свои жемчужины»

Я собралась поспорить, но неожиданно перед глазами у меня все поплыло, и я потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела, что лежу в небольшом, но очаровательном будуаре, за одну руку меня держит Серж, а за другую испуганная Жермена Неккер. В глубине комнаты, кажется, маячила не менее испуганная Адриенна, но я не смогла ее разглядеть, поскольку дверь отворилась, и вошла мадам Неккер в сопровождении милейшего господина с саквояжем в руке.

«Доктор Грине, – с улыбкой сказала она, – единственный врач, которому я могу доверить жизнь своей семьи. Надеюсь, его мнение в данном случае совпадет с моим»

Все, в том числе и Серж, который, судя по ошеломленному выражению его лица, полностью утратил способность размышлять и сопротивляться, вышли, оставив меня наедине с доктором Грине. Он осмотрел меня, расспросил о таких вещах, о каких вообще невозможно говорить с мужчиной, а после с довольным видом потер руки.

«Вы не представляете, мадам, как мне, вынужденному столь часто удручать больных дурными новостями, приятно сообщить вам счастливое известие!»

Итак, в двух словах: твой племянник, милая сестрица, появится на свет в конце ноября или начале декабря, Серж счастлив. Разумеется, я немедленно тебя извещу. Все, иду спать, остальное напишу потом…

…Нынче опять взялась за письмо. С утра Серж расцеловал меня, велел заботиться о своем здоровье и уехал к Барятинскому по делам службы. После случившегося со мной вчера обморока я совершенно оправилась, чувствовала себя прекрасно, хотя и готова была лезть на потолок от скуки. Неожиданно приехала с запиской от матери Жермена Неккер – мадам Неккер интересовалась моим здоровьем. Жермена вела себя совершенно иначе, нежели в салоне, держалась весело и просто. Она предложила мне прокатиться в ее карете, и я, разумеется, согласилась.

«Вы спасли мне жизнь, – сказала я, – еще чуть-чуть, и я умерла бы от скуки»

«Если бы я повезла вас в своей двуколке и сама взялась править, мы бы обе здорово повеселились, – со смехом ответила Жермена, – но когда мама узнала, что я хочу пригласить вас на прогулку, она велела сесть на козлы кучеру. Нет, право, дорогая Барбара, вчера я ужасно испугалась, когда вам стало нехорошо – поначалу я решила, что это наш спор об английском театре привел вас в такое состояние»

Я расхохоталась:

«Бог мой, если бы после каждого спора я падала в обморок, то, наверное, давно была бы мертва, потому что я ужасная спорщица»

«Правда? А как к этому относится ваш муж? Его не возмущает, когда вы не принимаете его точку зрения?»

Этот вопрос меня несколько озадачил: я вдруг подумала, что мы с Сержем, в сущности, никогда не спорим, он или соглашается со мной, или так убедителен, что я сразу принимаю его доводы.

«Мой муж не относится к числу моих оппонентов»

«Неужели ваши мнения всегда и во всем совпадают? – ее тон опять стал высокомерно-снисходительным. – Или вы во всем готовы с ним покорно соглашаться?»

Я пожала плечами.

«Да о чем нам с ним спорить? Муж доверяет моему мнению в том, в чем я разбираюсь лучше него – в моих нарядах. А у меня и мысли никогда не появится обсуждать с ним дела его дипломатической службы»

Жермена не сдавалась.

«Но ведь есть и что-то для вас общее – музыка, живопись»

Я рассмеялась.

«Если мне нравится одно, а Сержу другое, то это не предмет для спора»

Она посмотрела на меня исподлобья и упрямо выпятила нижнюю губу. Совсем еще дитя, а строит из себя умудренную жизнью женщину.

«Но разве не в спорах рождается истина?»

«Помилуйте, кому нужна истина? – наставительно сказала я. – Оттого, что вы докажете глупцу, что он глупец, ума у него не прибавится, а у вас станет одним врагом больше. Если вы в споре одержите верх над мужчиной, который вам нравится, он от вас отвернется»

Взгляд у нее вдруг стал растерянным и испуганным – кажется, я задела больное место.

«Вы и вправду так думаете, Барбара?»

«Конечно. Лучший способ понравиться мужчине – прикинуться наивной. Называйте белое черным, а черное белым, когда он докажет вам вашу неправоту, восхищайтесь его умом»

По тому, как печально поникли ее плечи, мне сразу все стало понятно без слов: бедная девочка страдала. Похоже, она попыталась сделать именно то, против чего я ее предостерегала: привлечь избранника своим умом. И, естественно, проиграла. Что ж, ей шестнадцать, а мне девятнадцать, я рада, что смогла поделиться с бедняжкой опытом. Ее красавица-мать, похоже, полностью поглощена своими заботами, и ей не до страданий дочери.

Проехав площадь Карусель, экипаж наш свернул к садам Тюильри, и там кучер остановил карету. Жермена вопросительно на меня взглянула:

«Вы не хотите пройтись, Барбара?»

«С удовольствием»

Мы направились по центральной аллее в сторону Елисейских полей, и Жермена, указав в сторону дворца Тюильри, сказала:

«Некоторые историки уверяют, что в закрытом саду, окружавшем прежде этот дворец, Екатерина Медичи выращивала растения, из которых готовила свои яды. Жаль, что Варфоломеевская ночь лежит на ее памяти черным пятном, это была в высшей степени умная женщина. Как и английская Елизавета, и ваша российская императрица Екатерина, перед которой преклонялся сам Вольтер. Сейчас все ждут приезда ее сына, вашего наследника престола, он похож на мать?»

«Мужчин вообще трудно сравнивать с женщинами, – дипломатично ответила я, – говорят, что ее величество строга с наследником престола, хотя у Павла Петровича доброе сердце»

«Мне кажется, – горячо проговорила Жермена, – что лучшие правители получаются из женщин. Мы мудрее, рассудительней и возвышенней мужчин, но они отводят нам самую незначительную роль в обществе, и мы покоряемся. Вот, например, вы, Барбара. Вы умны, прекрасно образованны, почему вы считаете, что вся ваша роль должна быть сведена к посещению театров и выбору нарядов? Почему вы считаете, что неспособны разобраться в тонкостях государственной дипломатии?»

Мне с трудом удалось удержать смех при виде ее столь не соответствующей юному возрасту серьезности.

«Потому что так проще жить, дорогая Жермена, – стараясь сохранить серьезный вид, ответила я, – поверьте мне, многие мужчины настолько изнывают под бременем своих забот, что готовы поменяться местами с нами, женщинами. Разумеется, они забывают при этом, что тогда им пришлось бы выполнять и главную нашу задачу, возложенную на нас самой природой»

«Вы имеете в виду деторождение, – кивнула она, не улыбнувшись моей шутке, – но я считаю, это не главное назначение жизни женщины, мы способны дать обществу намного больше, вы так не думаете?»

Я пожала плечами.

«И вы, и я, мы обе можем думать, что угодно, но обмануть природу нельзя. Бог создал мужчину и женщину для разных целей, когда вы соберетесь замуж, ваша мать все вам объяснит»

«Вряд ли мне нужны будут объяснения, – она выпятила нижнюю губу, – я достаточно образована, чтобы иметь представления об отношениях мужчин и женщин, что же касается детей…. Если мне не удастся выйти за любимого, я не буду иметь детей»

Боже, какая наивность! Я постаралась ответить как можно более ласково:

«Это не в вашей власти, дорогая, все в воле Божьей»

Жермена посмотрела на меня с удивлением и слегка приподняла бровь.

«Вы это серьезно, Барбара? Разве вы не знаете о возможности избежать зачатия? – и, поскольку я растерянно молчала, она добавила: – Тогда я завтра же пришлю вам несколько книг, крайне вредоносных с точки зрения католической церкви. Но я протестантка и считаю, что в них есть много полезных советов»

После этих ее слов от моего недавнего чувства превосходства не осталось и следа. Я была ошеломлена столь вольными речами, более подобающими прожженной кокотке, чем невинной девушке. Мы направились обратно к карете, я растерянно молчала, и у меня было ощущение, что моя собеседница втихомолку надо мной посмеивается.

Мы переехали Сену по Королевскому мосту и покатили по набережной. На углу улицы Бон Жермена указала мне на особняк:

«Видите этот дом? Здесь умер великий Вольтер. Еще при его жизни моя мать была инициатором подписки на его статую, заказанную скульптору Пигалю, и он писал ей в благодарственном письме: «Мадам! Это Вам я обязан всем, это Вы успокоили конец моей жизни» Странно, правда, что он так радел о своей бессмертной славе – ведь он был безбожником?»

«Неужели, – содрогнувшись, спросила я, – он так и предстал перед Господом, не получив отпущения грехов?»

«Вольтер не тревожился о своей душе, потому что не верил в загробную жизнь. Но при этом ужасно боялся, что тело его не будет захоронено в освященной земле. После смерти его труп поспешно одели, усадили в карету и увезли в аббатство Сельер, где настоятелем его племянник. Там Вольер и похоронен, – она посмотрела на меня и спохватилась, – вы побледнели, а матушка велела мне ни в коем случае не волновать вас и не утомлять моей болтовней. Наверное, вы хотите вернуться домой?»

Я кивнула, потому что вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. И вот я дома, поторопилась обо всем тебе написать, пока все в голове. Сержа еще нет. Ах, кажется, подъехала его карета, допишу потом….

…Нынче с утра получила от Жермены несколько книг. Открыла первую попавшуюся под руку – это была «L’Escole des filles» Миллота. И хотя моя сущность противилась, любопытство заставило меня прочесть книгу в течение дня. Боже мой, ты себе такого даже представить не сможешь! Я просто потрясена тем, что мадам Неккер позволяет своей дочери читать подобные непристойности. Стыдно даже сказать, здесь описано, как женщины, чтобы предохранить себя от болезней и зачатия, надевают мужчинам специальный мешочек из пропитанной особым составом ткани на…. Ну, сама понимаешь. В примечании написано, что англичане ошибочно считают, будто доктор Кондом изобрел такой мешочек специально для Генриха Восьмого, чтобы защитить короля от дурных болезней. В действительности же, пишет редактор, мешочек изобретен французами, а старый греховодник Генрих в мешочках вообще не нуждался, потому что прогнил уже смолоду.

Пишу тебе, а сама думаю: интересно, что будет с Сержем, если он такое прочтет? Хочу поэкспериментировать. Конечно, буду следить, чтобы ему не стало дурно, ведь у него такое нежное сердце! Все, пока откладываю перо, потому что он вернулся от Барятинского, за окном шум экипажа. Продолжу через минуту….

…Продолжаю. Итак, Серж вошел, поцеловал меня, сказал несколько ласковых слов и сел просматривать газеты. Книга «L’Escole des filles» лежит рядом с пакетом с почтовыми отправлениями, я заранее положила ее туда и, сидя в стороне, усердно пишу тебе письмо с опущенными глазами, словно не вижу. Жду. Ага, Серж увидел книгу, открыл, покрутил в руке, на лице его удивление. Начал читать.

Читает, на лице какое-то особенное выражение, какого я раньше у него никогда не видела, на возмущение или отвращение не похоже. Улыбается. Неужели подобная скабрезность может вызвать веселую улыбку у моего мужа, которого я всегда считала образцом утонченности и добродетели? Притворяюсь, что ничего не вижу. Он поднимается, берет книгу и сует ее себе под локоть. Направляется к себе в кабинет с видом горничной, собравшейся выкрасть из моей шкатулки пару драгоценностей. Это возмутительно, я не позволю ему читать подобную мерзость! Бегу следом, чтобы выяснить отношения, продолжу писать позже…

…Сто лет, не брала в руки перо, но сегодня вспомнила о письме и почувствовала себя виноватой за то, что еще не закончила его и не отослала тебе. Однако у меня есть оправдание: была ужасно занята все это время из-за приезда в Париж великих князей. Завтра из посольства уезжает курьер в Россию, с ним я и отправлю это письмо, так надежней и быстрей, чем почтой. Сейчас допишу последнее, что хотела рассказать.

Восемнадцатого мая Серж по обязанности службы находился во дворце князя Барятинского, когда там принимали прибывших в Париж великих князей. В свите Павла Петровича много наших общих знакомых – князь Куракин, Плещеев, камер-юнкер Вадковский, который всегда приглашал тебя танцевать в ассамблее, помнишь? Но больше всего я рада была встретить среди фрейлин цесаревны Катрин Нелидову.

Его высочество Павел Петрович обласкал Сержа, припомнив одну их юношескую проказу, совершенную совместно с князем Куракиным, племянником графа Панина.

«Ты-то помнишь наши шалости? – спросил он у Куракина. – Или уже позабыл? А ведь в тот раз ты был всему зачинщик»

«Всех не упомнить, – рассмеялся Куракин, – но про эту никак не забыть, ведь мой дядюшка Никита Иванович Панин сослал меня за нее в Нидерланды. Там я весьма дешево приобрел прелестный натюрморт ван Хейсума, а его дядюшка, – он кивнул на Сержа, – граф Строганов, потом, когда я нуждался в деньгах, этот натюрморт у меня перекупил»

«Надеюсь, – весело ответил Павел Петрович, – никто в этой сделке убытка не потерпел»

Они еще посмеялись, потом цесаревич просил Сержа тайно сопровождать его в Версаль. Великому князю так не терпелось увидеть эту сокровищницу французской короны, что он не хотел ждать официального приема, назначенного на двадцатое. Тем более что инкогнито «графа и графини Северных» уже давно было раскрыто, за каретами их высочеств постоянно бежали толпы народа, а Павел Петрович, как он выразился, хотел увидеть Версаль «наедине». На следующий день с утра они все трое, Павел Петрович, Куракин и мой Серж, переодевшись в платье простых путешественников, поскакали в Версаль и объехали его со всех сторон. Укрывшись, они даже наблюдали парад кавалеров ордена Святого Духа.

Двадцатого мая мы с Сержем присутствовали на торжественном приеме в Версале, где великих князей официально представили королю и королеве Франции. На цесаревне Марии Федоровне было роскошное парчовое платье с жемчужной каймой, но мне показалось, что оно ее несколько полнит. К тому же в парче в это время года в Париже немного жарко.

Ужин проходил в огромном кабинете короля, во время ужина королева Мария Антуанетта рассказала великим князьям о мрачном предсказании Нострадамуса французскому королевскому дому и велела одной из своих фрейлин продекламировать Ронсара:

Мария Антуанетта уверяла окружающих, что не верит в предсказания, но чувствовалось, что она нервничает, и это произвело на Павла Петровича сильное впечатление, он даже слегка побледнел. Катрин Нелидова шепнула мне, что великий князь весьма склонен верить в могущество потусторонних сил. Правда, взгляд и улыбка Марии Федоровны сразу успокоили цесаревича, великая княгиня, мне кажется, так и лучится спокойствием и добротой.

По ее просьбе королева велела принести маленького принца Людовика, и Мария Федоровна смотрела на него с такой бесконечной нежностью, что у меня защемило сердце, и я подумала о ребенке, которого ношу. Я стояла рядом с цесаревной, смотрела на царственного младенца, и неожиданно из глаз моих покатились слезы, так что пришлось поскорее отступить, чтобы спрятаться за спиной Катрин Нелидовой. Однако цесаревна, думаю, успела заметить мое волнение. Позже она сказала мне несколько ласковых слов, потрепала по щеке и спросила о здоровье – кажется, она догадалась о моем положении.

В честь приезда великих князей в Опере Версаля давали «Королеву Голконды» Седана и «Ифигению в Тавриде» Глюка. В «Комедии-Франсэз» в Пале-Рояле по личной просьбе королевы играла знаменитая Франсуаза Рокур. Я была так потрясена, что нескоро смогу прийти в себя.

Парижские газеты, описывают каждый шаг великого князя. Упоминают о его уме, скромности и интересе к наукам, изящным искусствам и литературе. Наверное, позже петербургские и московские газеты перепечатают часть этих статей, так что ты сможешь все прочесть сама.

Серж сопровождал великого князя, когда тот посетил гробницу Ришелье, и там им рассказали об одном примечательном случае. Во время своего пребывания во Франции великий прадед цесаревича, царь Петр Первый, увидев портрет Ришелье, сказал что-то вроде: будь, мол, великий Ришелье жив, я отдал бы ему полцарства, только бы он научил меня управлять другой половиной. Услышав эту историю, Павел Петрович грустно улыбнулся и ответил:

«Думаю, Ришелье немедленно поспешил бы вернуть ему эту половину царства»

До французов вряд ли дошла вся тонкость подобного замечания, но мы с Сержем, когда он рассказал мне об этом, понимающе посмеялись, вспоминая российские дороги: действительно, вряд ли Ришелье справился бы с тем грузом, какой приходится нести нашим государям.

Чтобы скрыться от толп и репортеров, великий князь с Сержем и Куракиным, вновь переодевшись, ездили осматривать полковые школы. Разумеется, люди начальника полиции господина де Крона об этом знали, но остальные делали вид, что ни о чем не догадываются, даже великая княгиня Мария Федоровна. По возвращении Серж с восторгом рассказывал, что Павел Петрович прекрасно разбирается в математике и фортификации, он задавал профессорам вопросы, на которые те сразу не могли ответить. Разумеется, они были предупреждены, что их посетит наследник российского престола, но инкогнито, поэтому они обращались к Павлу Петровичу «ваше сиятельство». Когда же великий князь спросил, как они восполняют недостаток подвижности войска, никто толком не смог ответить. Великий князь попросил Сержа за время, пока мы будем во Франции, специально изучить этот вопрос, и Серж очень гордится его доверием.

Великий князь попросил также представить ему модных французских писателей и очень тепло принял некого Бомарше, который получил разрешение прочесть великим князьям свою пьесу «Свадьба Фигаро». Мы все присутствовали при чтении, вещица действительно премилая, и великие князья очень хвалили автора.

Сопровождая великих князей, мы три дня провели во владениях принца Конде в Шантильи, который по красоте не уступает Версалю. Каждый из этих дней был совершенной сказкой, музыка, прогулки, ужины в павильонах, катание по Гранд-каналу. Устраивали еще охоту на оленя, но я отказалась присутствовать, не было сил смотреть, как убивают прекрасное животное, загнанное гончими и егерями в воду.

На берегу одного из прудов стоит очаровательный домик Сильвии, куда принц Конде однажды пригласил великих князей перекусить. Нам рассказали, что этот домик Монморанси, тогдашний владелец Шантильи, в 1604 году построил для своей жены, та любила на берегу ловить рыбу. За это поэт Теофиль де Вье называл ее нимфой Сильвией и писал ей оды. Серж пошутил, что, если я увлекусь рыбной ловлей, он тоже построит для меня домик в своем имении под Москвой и сочинит пару од. Я нежно ему улыбнулась, но про себя подумала, что вряд ли это ему удастся: после Версаля и Шантильи меня в его подмосковное имение не заманишь никакими одами!

По возвращении из Шантильи я чувствовала себя столь усталой, что пропустила балет в Королевской Опере, однако к костюмированному балу, устроенному в честь визита великих князей, уже оправилась и неплохо повеселилась.

Вчера Серж, вернувшись от Барятинского, был сильно огорчен. Говорят, молодой Бибиков написал Куракину из Петербурга письмо, в котором называл государыню «старой развратницей», а письмо было перехвачено и показано государыне. Об этом сообщил Павлу Петровичу один из его верных людей, и теперь все встревожены: Куракина и Бибикова наверняка ждет опала, и цесаревич сильно переживает, они ведь с детства дружны с Куракиным.

Однако Серж меня торопит закончить письмо, нужно отнести его курьеру, который отправляется завтра рано утром. Целую тебя, Пьера и всех моих любимых племянников.

Твоя любящая сестра Варвара»