Читать книгу Шкатулка княгини Вадбольской - Галина Тер-Микаэлян - Страница 8

Взяв лежавшую на столе руку Бецкого, Екатерина поднесла ее к губам.

– Если ты считаешь, что я права отец, – сказала она, – то поговорим о другом. Меня беспокоит Настя.

Екатерина Алексеевна никогда не испытывавшая особой привязанности к единоутробным братьям и сестрам, детям матери от Христиана Альберта Ангальт-Цербстского, обожала свою сводную сестру, побочную дочь Бецкого Анастасию Соколову.

– Жаловалась? – ворчливо спросил Иван Иванович.

– Думаю, она ревнует – ты уделяешь слишком много внимания этой малышке из Воспитательного общества, Глаше Алымовой. Я и сама Глашеньку очень люблю, она чудесно поет, но нехорошо, что Настя страдает. К тому же, люди разное болтают.

– Болтают! – с горечью воскликнул Бецкой. – Неужели они подозревают, что я в мои шестьдесят пять лет воспылал греховным чувством к двенадцатилетней девочке? Юные души как воск, я люблю образовывать их и приближать к совершенству, но ведь и воск бывает разный – прикасаясь к душе Глаши, я чувствую, как в меня вливается жизнь. Что в этом дурного?

– Ничего, – ласково ответила императрица, – но не все столь возвышенно ощущают мир, как ты, поэтому в головах людей порой рождаются грязные мысли.

– Да ведь и Настя такова же, как я, – немного успокоившись, продолжал Бецкой, – тянется ко всему молодому. Сказывали мне, она без ума от испанца Рибаса, что прибыл с Орловым из Ливорно. Ему восемнадцать, а она ведь уже, чай, не девочка, двадцать восемь сровнялось. Да ведь и ты ….

Он смущенно запнулся и умолк. Однако Екатерина поняла недоговоренное – да, и она, государыня российская, подобно своей сводной сестре Анастасии, тянулась к молодым мужчинам. И чем старше становилась, тем более молодых себе выбирала. Восемь лет назад прикипела душой к Григорию Орлову, бывшему пятью годами ее моложе, теперь, в сорок лет, ее мысли все чаще и чаще обращаются к тридцатилетнему Потемкину. Сколько в нем силы и обаяния! Умен, отважен, Румянцеву и всем Орловым сто очков вперед даст. Тоже Григорий.

Тряхнув головой, Екатерина Алексеевна с трудом отогнала мысли о Потемкине.

– Наслышана я об этом испанце, Джузеппе де Рибасе, – медленно проговорила она, – Алешка Орлов неплохо о нем отзывался. Отважен, говорит, и в бой рвется. Что ж, пусть повоюет с турками. Коль хорошо себя зарекомендует, то не стану Настеньку счастья лишать, и ежели Рибас ей по сердцу, то пусть идет с ним под венец. Ты согласен?

Бецкой отмахнулся.

– Настя взрослая, пусть сама решает, – сказал он, – а у меня и без того дел много. Вот, кстати, чтобы не забыть – хотел я разрешения твоего просить: со следующего года желаю взять на свое иждивение и воспитывать десять мальчиков-сирот из тех, кто особые способности и прилежание в учении выкажут.

Екатерина улыбнулась.

– Разумеется, разрешаю. А теперь совета твоего хотела спросить – Шкурин жалуются, что Алеша плохо науку осваивает, хотя и послушен. Да и здоровьем некрепок.

Иван Иванович сердито покачал головой – гардеробмейстер Василий Шкурин, которому был поручен сын Екатерины и Григория Орлова, на его взгляд применял совершенно неправильные методы обучения.

– И без твоей просьбы не раз я Шкурину твердил, – проворчал он, – что в столь юном возрасте должно обучать детей всему играючи и без принуждения. Виданное ли дело – семилетнее дитя по нескольку часов в день заставляют сидеть и пером буквы выписывать! А чтобы любовь к учению проснулась, нужно не бранить дитя за неудачи, но постоянно восхвалять его успехи.

– Так что же ты предлагаешь? – озабоченно спросила императрица. – Шкурин ведь от всей души старается, не пристало мне его обижать.

– Отправь Алешеньку заграницу, пусть на время от всех строгостей избавится.

– Тревожно отпускать, мал еще.

В глазах Екатерины светилась искренняя тревога, и Бецкой сочувственно вздохнул – к Алеше, единственному из своих детей, она имела теплые материнские чувства. Об умершей дочери почти не вспоминает, а к Павлуше, наследнику престола, и вовсе равнодушна. Тот в свои пятнадцать и языков множество освоил, и математикой с воинскими науками легко овладевает, а рассуждает – мудрому старцу бы впору. Только матери все безразлично, никакой гордости она не чувствует, всегда смотрит на мальчика ледяными глазами – разве так следует смотреть на свое дитя?

– Ничего, пусть Алешенька чужие места посмотрит, – сказал он, – а чтобы Шкурину не обидно было, да Алеше нескучно, сыновей шкуринских вместе с Алешей за свой счет отправь, чай не обеднеешь.

Предложение это, чувствовалось, Екатерине не очень понравилось – Бецкой знал, что в семейных расходах она была скуповата, хотя тратила баснословные суммы на роскошь и любовников. Все потому, полагал он, что в бедности росла.

– А может, с княгиней Куракиной его отправить? – озабоченно морща лоб, спросила императрица. – Александра Ивановна, я слышала, внуков своих вскорости в Европу собирается везти, – в голосе ее послышалась нерешительность. – Ты бы к ней съездил, разузнал деликатно. Мне она, конечно, не откажет, если попрошу, но против воли навязывать тоже нежелательно.

Иван Иванович знал, что лучший способ заставить Екатерину последовать его совету – не спорить, поэтому спокойно пообещал:

– Нынче же съезжу.

– Наверняка встретишь там Панина, он теперь у сестры все дни проводит, – со смехом сказала она, – послушаешь, как он будет хвалиться, что надо мной верх взял – пригрозил, что в отставку подаст, ежели я в Императорский совет без его согласия посмею людей назначать. А я и вправду не смею – мне пока Панин нужен.

Бецкой вздохнул – после обсуждения с императрицей государственных дел он намеревался немного отдохнуть, а ближе к вечеру съездить к Новосильцевым и объявить о решении императрицы, однако теперь придется ехать к княгине Александре Ивановне Куракиной. Невольно подумалось:

«Отдохнуть, видно, лишь в могиле придется»

В то время, как Новосильцев и Вадбольский повстречали его на Невской першпективе, он как раз ехал к Куракиной и был весьма озабочен предстоявшим с ней разговором. Теперь от Куракиных Иван Иванович ехал к Новосильцевым, и сквозь дремоту, вызванную усталостью и мерным покачиванием кареты, все думал и думал, не в силах дать мозгу отдохнуть.

В голове вертелось, что визит к княгине Александре Ивановне лишь подтвердил его правоту – многочисленные внуки Куракиной возрастом от десяти до девятнадцати лет никак не годились в компаньоны маленькому Алеше. Алешенька тихий, болезненный, а они постарше, здоровые, энергичные и озорные. Ладно, он все это Екатерине отпишет в докладной записке, чтобы не спорить, а она уж пусть сама сделает вывод, умная баба. Не была бы умной, не встала бы во главе огромной империи. Ах, дочка, гордость его жизни! Она унаследовала от него не только внешность, но и умение широко мыслить, недаром привержена идеям французских мыслителей. Только характер не в него – любит играть с огнем. Знает, что Никита Панин всегда готов ей противоречить, но возвысила его и даже поручила воспитание Павлуши. Не опасно ли? Правда, она умеет предвидеть и характеры хорошо понимает. Даже нынче верно угадала, о чем будет говорить Панин.

«Как ни сопротивлялась матушка Екатерина Алексеевна, – сказал Никита Иванович, – а пришлось ей учредить Совет, война не шутит, и людей для управления государством во время войны нужно разумно выбирать, и тут уж не до амбиций. Теперь она мне ни в чем возражать не смеет. Я, например, недавно принял в Коллегию сына одного отставного генерала, которого государыня наша очень и очень даже не привечала. Юнец, надо сказать совершенно необученный, по особым соображениям его принял. Так она, узнав, поморщилась, но и тут супротив ничего говорить не посмела»

Как Панин называл того юнца? Князь, а как фамилия? И ведь все в точности государыня угадала, а вот про юнца ему, Бецкому, ничего не сказала. А раз не сказала, стало быть, сильно это ее уязвило. Как же его фамилия все-таки?

Качнувшись, карета остановилась у дома на Исакиевской улице, и толчок вывел Ивана Ивановича из полусонного состояния.

– Беги вперед меня, доложи, – войдя в прихожую, сказал он Фролу, почтительно принявшему у него пальто со шляпой, и направился следом за лакеем, опираясь на толстую палку – в дождливые дни у него обострялись боли в травмированной ноге.

Когда Фрол доложил, Захари хлопнул себя по лбу:

– Как я забыл, папенька! Ведь нынче Бецкого встретил, обещал к вечеру быть.

Филипп Васильевич смерил его гневным взглядом и поспешил навстречу входившему гостю.

«Хорошо нынче селезня подстрелили»

– Как раз к обеду, ваше высокопревосходительство, – с радостной улыбкой сказал он Бецкому и представил ему князя.

– Дочерей к столу нынче позови, – старчески ворчливым голосом буркнул Бецкой, – хочу взглянуть, как они манеры усвоили.

Филипп Васильевич просиял – раз старик желает взглянуть, как держатся за столом малышки, то, стало быть, императрица дала согласие, и девочек примут в Воспитательное общество. Какое счастье, что Варенька давно и без напоминания пользуется столовыми приборами правильно! Он велел Марье привести дочерей, которых при гостях обычно отсылали обедать в детскую, и незаметно ей мигнул – пусть все же напомнит барышне Варе, чтобы та от волнения не схватила ложку левой рукой.

«Вадбольский, – уже сидя за столом, размышлял Бецкой, – где же я слышал? Ах, да ведь это как раз об этом юнце Панин нынче и говорил, та самая фамилия – князь Вадбольский».

– Вы, князь, в Коллегии служите? – поинтересовался он.

– Да, ваше высокопревосходительство, – робко ответил Петр.

– Наслышан о вас, граф Панин с похвалой отзывался, старательны.

Не желая принять незаслуженной похвалы, Петр с достоинством возразил:

– Думаю, ваше высокопревосходительство, столь лестного отзыва я не заслужил, потому как образование мое оставляет желать лучшего.

Удивленный подобной откровенностью, поскольку в те времена каждый неуч норовил изобразить из себя академика, Бецкой теперь уже внимательно оглядел юношу и задумчиво шевельнул бровями.

– Вот, значит, как. И отчего же так, сударь мой? Учили вас плохо, или вы недостаточно усердия в учении проявляли?

Иван Иванович Бецкой, образованнейший человек своего времени, с собеседниками всегда держался очень просто. Восхищая окружающих своими познаниями, он при этом никогда не стремился унизить тех, кто менее его был образован. В заданных им вопросах не было ничего помимо искреннего интереса, и князь, не видя насмешки над собой, ответил с присущей ему простодушной откровенностью:

– Учителя у меня, ваше высокопревосходительство, были достойные, и все задания я всегда выполнял прилежно, а не усваивал потому, думаю, что ко многим важным наукам у меня не было природной склонности. Геометрию и арифметику, например, понимаю, а французскую письменность совсем не могу разобрать.

Принесли фаршированного яблоками селезня, над которым поднимался аппетитно пахнувший парок. Бецкой подвинул свою тарелку Фролу, чтобы тот нарезал жесткое птичье мясо. В доме Новосильцевых прислуга знала, что зубы у его высокопревосходительства никуда не годятся. Лакей, стараясь, резал мясо долго и очень мелко, а Бецкой тем временем продолжал расспрашивать князя:

– И что же вы усвоили из геометрии, сударь мой?

Петр встретил его серьезный взгляд и, подумав, ответил столь же серьезно:

– Равные и подобные треугольники знаю, ваше высокопревосходительство, и из этого могу расстояние и высоту предметов определять.

– Так-так, стало быть, учителем у вас землемер был. А французскому, видно, обучал отставной солдат. Верно я говорю?

Князь смущенно опустил голову.

– Да, ваше высокопревосходительство.

Фрол поставил перед Бецким тарелку с нарезанным мясом, но Иван Иванович, занятый своими мыслями, лишь равнодушно ткнул вилкой и горячо сказал:

– Это и есть то, о чем я денно и нощно думаю! Как довести до совершенства образование российское? Как приспособить идеи Локка и Руссо к суровым условиям России, где не только купцы и мещане, но и дворянство повсеместно скудно образованно?

– Подай-ка, Фролка, его высокопревосходительству соусу, – велел лакею Филипп Васильевич.

Бецкой нетерпеливо отмахнулся от поставившего перед ним соусницу лакея.

– Создать преграду между новым поколением и старым, зверообразным и неистовым в своих предрассудках и пороках, – вдохновенно говорил он, – вот, что требуется прежде всего! Едва окончится младенческий возраст, в пять-шесть лет, отобрать дитя у родителей, не дозволяя даже свиданий, и дать его обществу уже взрослым. Доверить образование молодых людей лучшим педагогам, которые обучат их всевозможным наукам и иностранным языкам, но главное – воспитают достойными и преданными слугами отечества, – взгляд Бецкого неожиданно уперся в лицо князя, и он резко спросил: – Вы что, со мной не согласны, сударь мой?

Возбуждение Бецкого передалось юноше, который, теперь уже утратив всякую робость, осмелился возразить:

– Нет, ваше высокопревосходительство, не согласен! Можно ли лишить дитя в столь нежном возрасте наставлений отца и нежной ласки матери? И пусть лучшие в мире учителя обучат его всем наукам, но можно ли научить любви к отечеству? – и, чуть смутившись, он совсем по-детски добавил: – Батюшка мой говорит, что любовь к отечеству произрастает из материнской любви.

– Гм, – Бецкой сердито уставился на Петра, но при виде смущения на юном лице своего оппонента смягчился, – однако же, сударь мой, любовь к отечеству должна нести силу, ибо бессильное отечество – бесславное отечество. А что есть сила? Сила есть мудрость, порожденная знанием! Грамотные политики, умные полководцы, знающие инженеры – вот, что есть сила, и дает ее образование, – он оглядел присутствующих и остановил суровый взгляд на Захари, который тут же уткнулся взглядом в свою тарелку, – молодым людям следует стремиться к постижению наук во благо родине, а не вести праздную и никчемную жизнь.

Все притихли, и даже Варенька, в начале обеда беспрестанно подталкивающая Леночку под столом ногой и что-то ей шептавшая, испуганно умолкла.

– Значит, ваше высокопревосходительство, – огорченно спросил Петр, – что ежели я получил скудное образование, то пользы принести отечеству не смогу никакой?

– Почему же, сударь мой, – утешил его Бецкой, – вы ведь еще совсем юны, учитесь. Постигайте науку из книг и из окружающего нас мира, который тоже есть великая книга, сотворенная Господом. Вокруг нас множество чудес, разве вы не замечали? Вспомните-ка.

– О, да, ваше высокоблагородие, – Петр вдруг оживился и застенчиво попросил: – Вы позволите мне рассказать об одном чудном случае, который меня поразил?

– Что ж, рассказывайте, – устало улыбнулся Иван Иванович.

Приготовившись слушать, он отправил в рот кусочек мяса селезня и начал медленно его жевать – очень осторожно, чтобы не сломать зуб.

– Когда я только-только в Петербург прибыл, – начал князь, – стояли белые ночи, и очень мне нравилось допоздна по городу бродить. Однажды гулял я по Невской першпективе, и увидел дом, под окном которого стоял деревянный помост. Смотрю – народ толпится. И человек на лошади – взлетит на помост, вздыбит коня, продержится секунду, потом скачет прочь. Один раз, другой, третий. А другой человек с карандашом с места на место перебегает, что-то рисует. Странно и занятно, я пытался понять, зачем это, но….

Он внезапно умолк, как наяву увидев взметнувшегося на дыбы и застывшего на помосте коня. В короткие секунды человек с карандашом что-то торопливо черкал на листе бумаги. Толпа казалась замершей, лишь высокий мужик в одежде плотника, пока конь стоял вздыбленный, успел перекреститься. Потом конь соскочил с помоста, и люди расслабились, зашевелились. Пока отъехавший всадник готовился к новому взлету на помост, князь подобрался к человеку с карандашом, заглянул через его плечо, но ничего не понял в штрихах и черточках. С поникшим видом глядя на бумагу, человек горестно бормотал по-французски: «Прелесть мгновения…. Не уловить никак мне прелести мгновения»

Слегка сдвинув брови, Бецкой пояснил:

– Это Фальконе, скульптор, которого государыня из Парижа выписала, чтобы памятник великому государю Петру Алексеевичу соорудил. Композицию искал. Упрям, все делает по-своему – на вздыбленном коне ему, говорит, великий государь видится. И государыня не совсем довольна, однако другие скульпторы в два раза больше за работу просят.

– А почему государыня не совсем довольна? – простодушно спросил Петр, не заметив, что Захари подает ему знак молчать. Бецкой вновь разволновался.

– Потому, сударь мой, что у каждого, конечно, свое видение, – резко ответил он, – но ведь именно государыня заказала эту работу и оплачивает ее. Ей хотелось бы видеть государя на коне с жезлом и скипетром, как римского цезаря. Однако Фальконе ей в лицо заявил: «Можно ли представить, чтобы движениями рук моих управляла чужая голова, а не моя собственная?» Не дерзость ли это?

Петр, перед глазами которого все стоял вздыбленный конь, ответил вопросом на вопрос:

– А у вас, ваше высокопревосходительство, тоже есть свое видение памятника?

– Разумеется, – Иван Иванович решительно ткнул вилкой в жесткое мясо, но тут же вновь позабыл о еде, и лицо его приняло задумчиво-вдохновенное выражение. – По мне, так коня вообще не нужно, а поставить бы государя во весь рост и дать ему в руки жезл полководца. И чтобы один глаз на Адмиралтейство смотрел, другой на двенадцать коллегий.

– Будто косой, – нерешительно возразил Петр, – хорошо ли будет?

– Это был бы символ, и любой потомок наш, посмотрев на монумент, узрел бы в нем всю историю молодой России, – пояснил Бецкой и неожиданно поинтересовался: – Или у вас свое видение монумента, мой юный спорщик? Что вы думаете?

Отчаянно покраснев и чувствуя, что все на него смотрят, Петр проглотил вставший в горле ком.

– Я думаю, ваше высокопревосходительство, историю потомкам лучше познавать из книг и рукописей, а монумент не для того нужен.

– А для чего же?

– Для того, – Петр собрался с силами и звонко проговорил, – чтобы запечатлеть прелесть мгновения.

Окружающие смотрели на него с удивлением, Бецкой нахмурился и вновь обратил взгляд к своей тарелке.

– Да уж и все равно, – устало заметил он, как-то сразу потеряв интерес к спору, – модель готова, теперь ее переводят в гипс. И Гром-камень для монумента вскоре подвезут.

Обед продолжался в молчании. Иван Иванович равнодушно насаживал на вилку кусочки селезня, политого соусом, и думал:

«Странный юноша, взволновал он меня, и зря Панин над ним потешается. Надо же – прелесть мгновения, ласки матери!»

И неожиданно личному секретарю императрицы российской стало грустно оттого, что он никогда не знал своей матери. Его любил отец, ласкали сводные сестры, навещавшие втайне от своей матери-княгини, в семье Новосильцевых относились, как к родному. Женщины обожали, хотя жениться так и не пришлось. Дочь… За такую дочь можно отдать все на свете, да и вторая дочь, Анастасия, тоже хорошая девочка. И неужели же теперь ему в свои шестьдесят пять лет страдать из-за того, что в детстве он не изведал материнской ласки? Смешно!

Иван Иванович улыбнулся, и все вокруг тоже облегченно заулыбались, а Варенька вновь пихнула Леночку ногой под столом. Та не обратила на сестру никакого внимания – влюбленным взглядом смотрела она на князя, который нынче так серьезно и степенно вел серьезный разговор с его высокопревосходительством господином Бецким.

После обеда сестренки Захари, чинно сделав реверансы, удалились. Князь попрощался с Бецким и хозяином дома, Филипп Васильевич просил его бывать у них чаще, а Захари отправился проводить приятеля.

– Так и не поехали к Руфло, – с сожалением говорил он, – ты не сердишься на меня?

– Отчего ж? – возразил Петр, все еще находившийся под впечатлением разговора со знаменитым Бецким. – Было приятно познакомиться с твоей семьей и с господином Бецким. Меня лишь беспокоит, не был ли я чересчур дерзок, споря с ним.

Захари недовольно дернул плечом.

– Старик Бецкой меня не переносит, – с легким смешком в голосе сказал он, – а вот ты ему чем-то понравился. Правда, поначалу я боялся, он всерьез разозлится, не любит, когда с ним спорят. Однако же, – тон его стал ласковым, – еще раз спасибо тебе за твою благородную помощь, Пьер, отдам долг при первой возможности. И вексель тебе, ежели пожелаешь, сей же час подпишу….

Князю стало неприятно от этих слов, и он резко осадил коня.

– Перестань, Захари, не совестно ли такое промеж друзей? Да и о чем столько говорить? Теперь я уплачу, а ты отдашь, как сможешь.