Читать книгу Шкатулка княгини Вадбольской - Галина Тер-Микаэлян - Страница 4

Вечером от Линденмана на Литейную доставили бальный костюм князя. Когда Петр, надев его с помощью Евсеича, разглядывал себя в зеркале, явился Захари Новосильцев.

– Недурно, – похвалил он, – жюстокор хорошо прилегает, и контраст по цвету с камзолом великолепен, Линденман знает толк, я не зря тебе говорил.

Евсеич скорчил неприязненную гримасу, а Петр вновь взглянул в зеркало и у него мелькнуло:

«Урод, втиснутый в модный костюм»

– Помоги снять костюм, Евсеич, – торопливо сказал он дядьке, – и унеси.

Тот с огромным удовольствием помог Петру стащить с себя бальное одеяние – короткополый камзол с расшитыми золотыми нитями полочками вызывал у него почти такую же неприязнь, как и Захари Новосильцев. Последний же, разглядывая камзол, с которым возился старик, заметил:

– Отчего тебе Линдерман спинку бархатной сделал? Небось, чтобы побольше с тебя содрать. Под жюстокором спинки не видно, ее обычно из дешевого полотна шьют.

Тут уже не выдержал Евсеич.

– Барину моему привычно для пышных торжеств все самое лучшее иметь, хоть видно, хоть нет, – важно заявил он, – мы за дешевизной не гонимся.

– Ладно, ладно, ступай, Евсеич, – сказал Петр и, набросив халат на рубашку, с облегчением упал в кресло, – а ты мне, Захари, объясни, а то я сейчас, как Евсеич про пышные торжества сказал, такую вещь вспомнил: в Коллегии у нас намедни говорили, что государыне может не понравиться пышность бала. С чего бы это?

– Тут много причин, – важно ответил Захари, – но это тайные дела, потому о них и говорят скрытно, одними намеками. Но я твой друг и потому всегда готов тебя просветить. Известно ли тебе, что Строганова считают отравителем и колдуном?

– Колдуном! – воскликнул Петр с таким явным недоверием в голосе, что Захари насупил брови.

– Ну, коли ты мне не веришь….

Петр, огорчившись, что обидел друга, поспешил его успокоить:

– Да нет же, Захари, я лишь потому удивляюсь, что матушка моя из Нарышкиных, стало быть, с баронессой Строгановой, матерью графа, в дальнем родстве, а уж ей-то всегда даже о самых дальних родичах все известно. Будь Строганов колдуном, она непременно рассказала бы.

Захари пожал плечами.

– Матушка твоя могла бы и не знать, – снисходительно заметил он, – то не женские дела, да и говорить об этом стали только после переворота, и то не открыто. В молодости же барон Строганов, обучаясь в Швейцарии и Италии, сошелся там со знаменитым масоном и чародеем графом Сен-Жерменом. Ты слыхал это имя? Нет? Господи Пьер, ничего-то ты не знаешь!

Тон его часто задевал Петра, однако рассказы Захари он слушать любил, поскольку всегда узнавал из них что-то новое, и теперь серьезно ответил:

– Я многое, чего не знаю, так ты расскажи. И почему все зовут Строганова графом, ежели ты говоришь, что он баронского звания?

Из рассказа приятеля князь узнал, что после смерти родителей Строганов вернулся в Россию и сразу примкнул к партии жены наследника Екатерины Алексеевны. Государыня Елизавета Петровна, огорчавшаяся не столько из-за неприязни между племянником-наследником и его супругой, сколько из-за вражды между знатнейшими русскими фамилиями, нашла Строганову жену из партии наследника Петра Федоровича – графиню Анну Михайловну Воронцову. Самого же Строгонова с ее дозволения римский император Франц, король Германии, возвел в графское достоинство Римской империи.

– И хотя здесь, в России, все называют Строганова графом, но он является всего лишь бароном, – объяснил Захари, – звание графа Российской империи государыня Елизавета Петровна пожаловать ему не успела, император Петр Федорович не пожелал, а государыня Екатерина Алексеевна все никак не решается, невзирая на оказанные им услуги.

– Да отчего же так?

– Слушай дальше. После смерти императрицы Елизаветы между мужем и женой Строгановыми пошли раздоры, а когда случился переворот, Анна Михайловна, преданная свергнутому императору Петру Третьему, покинула мужа и уехала к отцу. Будто бы она узнала, что Строганов извел плененного императора – с помощью гостившего в то время в России Сен-Жермена изготовил и передал Орловым яд.

Петру не хотелось, чтобы прелестная Екатерина Петровна оказалась женой отравителя, да еще и колдуна, поэтому он поспешил выступить в защиту Строганова:

– Ну, ежели муж с женой повздорили, то она еще и не такого могла наговорить! Ты сам подумай: яд достать Орловым и без Строганова было не так уж и сложно, и колдовства тут вовсе никакого не надобно.

– Погоди, ты дальше слушай, как было. Строгановы желали развестись, но дело затянулось. И тут вдруг граф встретил княжну Трубецкую и воспылал к ней страстью. Конечно, Елизавета Петровна прелестна, правда? – он хитро взглянул на князя, у которого сердце вдруг бешено заколотилось, – но ведь Строганов все еще был женат!

– Так что же, – пытаясь скрыть свое смущение, с вызовом ответил Петр, – он ведь не склонялся к греху, а каждый может хранить чувство в своей душе. Екатерина Петровна красавица. Теперь он овдовел, и они обвенчались.

Ему не удалось придать голосу желаемого спокойствия, и Захари ухмыльнулся.

– И тебя ее красота сразила, уж мне-то можешь признаться! – шутливо погрозил он князю пальцем. – Да и немудрено – у ног княжны Трубецкой ползали князья и наследные принцы. Она ко всем была холодна и не желала идти замуж, а ведь ей уже перевалило за двадцать. Говорили, будто Строганов околдовал княжну – подсыпал в еду зелья, чтобы сердце ее оставалось одетым в лед.

– Глупо! – возмутился Петр.

– Не знаю, глупо или нет, но неожиданно Анна Строганова скончалась, и признаки болезни, по словам дворовых людей, были у нее те же, что и у покойного императора Петра Третьего. Графиня Анна Карловна Воронцова, мать Анны, была безутешна и требовала следствия, но только государыня дело прекратила. Хотя Анна Карловна из Скавронских, стало быть, императорскому дому родня, и государыня Елизавета Петровна ее кузиной звала. Прошло всего четыре месяца после того, и вдруг княжна Трубецкая оставила свою холодность и согласилась выйти за овдовевшего Строганова. Государыня не возражала, только велела не устраивать пышных торжеств, пока не минует год со дня смерти Анны. И опять говорили о зелье – как иначе объяснить согласие княжны на столь спешное венчание?

– Перестань! – сверкнув глазами, закричал князь. – Все это пустые сплетни завистников, чтобы опорочить прекрасную и достойную женщину. Коли Строганов был бы убийцей, Господь не позволил бы расцвести в ее сердце любви к нему!

Новосильцев сделал обиженное лицо и пожал плечами.

– Сам спросил, отчего шептались, будто государыне может не понравиться пышность бала, я и отвечаю. Свадьба Строгановых была скромной, как и велела государыня, но теперь они уезжают, и граф пожелал на прощание дать большой бал. А ведь до годовщины-то смерти Анны Михайловны еще почти полгода! Объясняю тебе это, а ты кричишь.

Петр смутился.

– Прости, Захари, голубчик, я не хотел кричать на тебя, – извинился он, – сам не понимаю, что на меня нашло.

В действительности Захари вовсе не собирался обижаться, поэтому, сделав вид, что принял извинения, снисходительно заметил:

– Ах, Пьер, очень уж близко к сердцу ты все принимаешь! – он лениво потянулся и зевнул, прикрыв рукой рот, – знаешь, мне от этих разговоров спать и есть захотелось.

– Поедем к Валтеру? – с готовностью предложил обрадованный примирением Петр.

– Давай, сегодня лучше к Рубло, а? Заедем ко мне, оттуда до Рубло два шага, а отец все просит тебя привезти, – тон его неожиданно стал просящим, – на пару минут всего, а? Столько я о тебе своим рассказывал, что отец непременно хочет с тобой познакомиться. Даже сестренки просят тебя привезти, и хочется мне им приятное сделать.

Князь растерялся, и недоумение его было вполне объяснимо – за три месяца их с Захари дружбы тот ни разу его к себе не пригласил, и лишь пару раз в разговоре упомянул, что живет с отцом и двумя шестилетними сестренками-близнецами, а младший брат его два года назад отдан в Морской кадетский корпус.

– Ты, наверное, как-то по-особенному меня им расписал, – смущенно ответил он, – но я, конечно, с удовольствием.

Когда они выехали на Невскую першпективу, уже сгущались сумерки, и фонарщики, двигаясь с факелами вдоль дороги, зажигали фонари. За семь лет правления императрицы Екатерины Алексеевны фонарей по всему Петербургу установили около тысячи, но многие улицы до сих пор стояли темными из-за нехватки фонарщиков, которых на весь город было лишь двадцать человек. Поэтому в темное время народ предпочитал прогуливаться по освещенным, «знатным», улицам столицы. На Невской першпективе было столь многолюдно, что двигаться быстро у друзей не было никакой возможности. К тому же, Захари постоянно придерживал коня, чтобы поклониться то одному, то другому знакомому, а заодно просвещал приятеля.

– Знаешь, кто это? – спросил он Петра, после того, как коляска с высокомерного вида молодой дамой, еле ответившей на его поклон, промчалась мимо. – Сама Катька! Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова! Мнит себя спасительницей отечества и постоянно досаждает государыне своими нравоучениями. Государыня по мягкости характера не желает ее обидеть, но в прошлом году Катька ее уж так доняла, что ей ласково посоветовали отправиться попутешествовать по России. Теперь она вернулась и потребовала, чтобы ее назначили полковником императорской гвардии.

– Полковником гвардии? – изумился князь. – Даму?

– Государыня, разумеется, отказала, так Катька заявила, что решила уехать заграницу, раз ее в России не ценят. Государыня колеблется, еще не дала разрешения на отъезд.

Фыркнув, Захари забавно покрутил носом, но тут же, приняв серьезный вид, снял шапку и низко поклонился проезжавшей мимо карете. Кланялись ей и остальные прохожие, многие тоже почтительно снимали шапки, но восседавший в карете старик в мундире действительного тайного советника был, казалось, настолько погружен в свои мысли, что всего этого не замечал. Однако неожиданно взгляд его остановился на Захари, и он поманил юношу пальцем. Держа в руке шапку, тот немедленно повернул коня и последовал за продолжавшей двигаться каретой. До Петра донеслось:

– Передай батюшке, нынче вечером буду у вас.

Сказав это, старик небрежно махнул рукой, показывая, что это все, и отвернулся. Карета покатила дальше, и Захари, вновь кланяясь, произнес уже ей вслед:

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство.

– Кто это? – шепотом спросил Петр, когда приятель вернулся к нему.

– Его высокопревосходительство тайный советник господин Бецкой Иван Иванович, статс-секретарь государыни, – отчеканил Захари.

– Тот самый Бецкой! – воскликнул Петр, не раз слышавший это имя от сослуживцев в Коллегии. – Так он у вас бывает запросто?

– Его связывают с нашей семьей давние и прочные узы дружбы, – важно ответил Новосильцев, но поскольку Петр из скромности больше не стал задавать вопросов, Захари, как обычно раздираемый желанием поговорить, добавил сам: – Я тебе, пожалуй, расскажу, пока едем.

Они двигались неторопливо, поскольку весь проспект был запружен колясками и пешеходами, и вот, что князь успел узнать от своего приятеля.

В апреле 1700 года Василий Яковлевич Новосильцев, дед Захари, сопровождал в Швецию князя Хилкова, отправленного Петром Первым послом в Стокгольм. Посольство имело целью скрыть от шведов подготовку России к Северной войне и провести разведку дорог. Двадцатилетний Василий Новосильцев, прежде три года обучавшийся в Италии, имел особое задание – по пути в столицу Швеции составить точную карту дорог и по возможности чертежи фортификационных сооружений.

Юный шведский король Карл Двенадцатый, недавно разгромивший своих европейских противников, не желал теперь войны с Россией, поэтому русских встречали приветливо и везде допускали – уже известно стало, что король Карл выразил недовольство рижскому губернатору Дальбергу, который за три года до того «обошелся с царем Петром без должного уважения», не позволив ему провести рекогносцировку в Риге. Таким образом, Новосильцев выполнял царское поручение без малейших затруднений.

О том, что царь Петр готовится к войне, шведы не подозревали. Всего за несколько дней до начала войны Петр во всеуслышанье заявлял, что ни за что не нарушит мир «с братом Карлом», а Книперкрон, шведский резидент в Москве, в своих посланиях успокаивал короля – Россия, дескать, нынче ведет войну с турками, а воевать на два фронта ей не по силам. Поэтому шведский король встретил посольство князя Хилкова радушно и даже отправил русскому царю в подарок триста пушек – для скорейшего разгрома турок, общего их с Россией врага.

Сопроводить подарок в Москву поручено было Новосильцеву. Покинув Стокгольм, дед Захари избежал печальной участи, выпавшей на долю прочих русских послов, – царь Петр, как оказалось, всего лишь ожидал возвращения из Турции делегации Емельяна Украинцева, ведущего переговоры о мире. Едва был подписан мирный договор с турками, как Россия объявила Швеции войну, и князь Хилков вместе с остальными русскими послами в Стокгольме были арестованы.

Спустя месяц русские войска уже стояли под Нарвой, однако ни подаренные Карлом пушки, ни проведенная Новосильцевым рекогносцировка не помогли – осенью 1700 года шведы разгромили армию Петра, в пять раз превосходившую шведскую по численности. Не выдержав натиска опытного противника, необученные русские рекруты позорно бежали, оставив своих командиров в руках шведов, и среди захваченных в плен военачальников находился генерал-фельдмаршал русской армии князь Иван Юрьевич Трубецкой.

Король Карл отнесся к пленнику, ведущему происхождение от правящей литовской династии Гедиминовичей, с уважением и даже разрешил Трубецкому вызвать из России семью. Узнав об этом и опять имея собственный интерес, царь Петр поручил Василию Новосильцеву сопровождать княгиню Ирину Григорьевну Трубецкую с малыми дочерьми в Стокгольм. Василий в положенный срок доставил княгиню в объятия мужа, и князь Иван Юрьевич благодарил его столь преувеличенно горячо, что молодой дипломат немедленно сообразил: Трубецкой не слишком Мало-помалу, дед Захари близко сошелся с князем и сумел вызвать его на откровенность. Оказалось, что у Трубецкого к тому времени в самом разгаре был тайный роман с прелестной шведской дамой, до приезда княгини считавшей его холостяком. Очаровательная баронесса N полагала, что вскоре главное препятствие их союза – различие верований – будет устранено, и они с князем предстанут пред алтарем. Уступив страсти, она убедила себя, что делает это из одного лишь желания обратить возлюбленного в католичество – князь-соблазнитель очень умело намекал, что ради любви готов на что угодно, даже сменить веру, – и священник, приняв во внимание столь благородные мотивы, отпустил ей грех. Поэтому известие о том, что Трубецкой женат, оскорбило не только влюбленную женщину, но и истинно верующую католичку. Баронесса отправила коварному соблазнителю омоченное слезами письмо, в котором сообщала, что он никогда более не увидит ни ее, ни их новорожденного сына.

Последнее для князя Трубецкого было страшней всех упреков – у него не было других отпрысков мужского пола, и этот ребенок для него много значил. Новосильцев искренне посочувствовал и предложил взять на себя роль миротворца. Дело оказалось непростым, но, в конце концов, его врожденные обаяние и дипломатические способности победили – баронесса согласилась отдать ребенка. Благодарный Трубецкой поклялся Новосильцеву в вечной дружбе и просил его стать крестным отцом младенца. При крещении мальчик получил имя Иван, а фамилию Бецкой отец дал своему незаконнорожденному отпрыску, отрезав, как тогда было принято, половину от своей.

Вскоре дед Захари, который в Стокгольме не был ни пленником, ни дипломатом, получил разрешение покинуть шведскую столицу. Он вернулся в Россию, привезя тайно добытую князем Трубецким информацию о планах шведских генералов Шлиппенбаха и Кронхьёрада, и это позволило царю Петру подготовить вторжение в Ингрию.

Своего крестника Ивана Бецкого Новосильцев вновь увидел лишь спустя четырнадцать лет. В 1718 году князь Трубецкой с домочадцами возвратился из плена на родину, и в России маленькому Ивану Бецкому какое-то время пришлось жить в семье крестного – княгиня Ирина Григорьевна, потерявшая троих сыновей, умерших младенцами, не желала видеть у себя в доме побочного сына мужа.

– Отец говорит, – закончил повествование Захари, – что Бецкой не раз утверждал: именно тогда, за короткий период своей жизни в семье деда, он сумел не только в совершенстве изучить русский язык, но и проникнуться подлинной любовью к отечеству. Поэтому он всегда испытывал к деду моему покойному глубокую привязанность.

– А теперь его высокопревосходительство перенес эту привязанность на всю вашу семью, – воскликнул Петр, – да, я понимаю и искренне тебе завидую, друг мой, не каждому выпадает в жизни удача общаться со столь мудрым и ученым человеком. Это большая честь!

Захари небрежно пожал плечами.

– Ну, – недовольно возразил он, неправильно истолковав восторг приятеля, – честь эта не столь уж велика для нашей семьи. Пусть теперь мы унижены, а Бецкой в чести и приближен к императрице, но когда-то дед мой занимал гораздо более высокое положение.

Тон его смутил Петра, никогда не задумывавшегося о том, каково нынешнее положение семьи Новосильцевых, и оттого не понявшего, что в его словах задело приятеля.

– Право же, я не имел в виду умалить достоинство твоей семьи, когда восхищался ученостью господина Бецкого, – сказал он.

– Бецкой всего лишь незаконный сын, – с легким презрением в голосе Захари слегка искривил губы, – а дед мой древнего рода и за услуги отечеству возвышен был царем Петром. Если же положение моей семьи нынче незавидно, то виной тому негодный человек, разрушивший наше благополучие.

Лицо его помрачнело, и хотя слова Захари о Бецком Петру не понравились, он проникся к другу сочувствием.

– Кто же тот человек?

– Дальний наш родственник Николай Устинович Новосильцев, мерзкий и ничтожный человек. Чтобы присвоить принадлежащее моему отцу имение, он не погнушался подделкой документов. Счастье, что судьи его разоблачили.

– Подделка – не достойное дворянина дело. Однако ты говоришь, что его разоблачили, и несправедливости не произошло. Какой же он тогда принес вред?

В ответ на столь простой и разумный вопрос Захари улыбнулся, словно взрослый, услышав лепет неразумного дитяти. Вопреки своему обыкновению по любому поводу пускаться в долгие повествования, он коротко и важно ответил:

– Не все объясняется видимыми причинами, Пьер, и давай, не будем больше упоминать об этом негодяе, я боюсь, накликать несчастье.

«Странно как, – подумал Петр, – вроде бы одни люди везде живут, что у нас в Покровском, что в столице, но как же все здесь непонятно и запутано! Интересно, какое-такое скверное дело совершил этот родственник Николай Устинович, что Захари даже говорить об этом не желает?»

Ему, разумеется, любопытно было бы узнать побольше о загадочном Николае Устиновиче, но Захари молчал, а расспрашивать друга Петру казалось бестактным.