Читать книгу Почти что Бог - Гаспар Рамбле - Страница 4

По статистике немало рассказов начинаются с того, что герой просыпается, надевает домашние тапочки и идет чистить зубы. Где и кто взял эти данные, не знаю, сейчас не вспомню. Я же проснулся давно и успел удачно надраться джина, прежде чем услышал тоненькую трель входного звонка. Я листал путеводитель Фромера вверх ногами и задом наперед. Иногда нужно пробовать смотреть на вещи подобным образом. Многое становится понятным, а до тех пор – бездна заблуждений, в которой мы незаметно для себя погрязли.

Звонят.

Поднимаюсь с бамбуковой софы. Со стен презрительно поглядывают затейливые морские пейзажи, выполненные в новой для меня манере зеленовато-голубых кругов разного диаметра на белом фоне. На полу разбросаны листы картона, видимо, играл в «Дрейфующего на льдине». Пустые бутылки из-под водки – спасительного напитка любого экспедитора. Я прожил полгода в Кении и влюбился в африканский интерьер всякого рода хижин. Примерно так и выглядит мое жилище, за исключением электричества, паркета и металлических деталей некоторых предметов.

И адского звонка!

Это Жизель. Как в балете.

– Гаспар! Ты спишь?

– С чего бы? Весь Париж суетится в закате!

– Отвлекаю? Пришла тебе помочь. Сколько у тебя хлама!

– Детка, давай договоримся. Ты ничего не трогаешь, а я делаю вид, что тебе рад.

– Ты невыносим!

– Спасибо за комплемент. Ладно. Помой посуду.

– Отлично! Значит, я все-таки тебе нужна!

Признаться, всегда считал женщин молодыми деятельницами культуры, обладающими естественной силой и энергией, которую глупо растрачивать на семью. Я окончательно не отрицал свою в них потребность. Приятно возвращаться после работы домой и видеть, как она радостно виляет хвостом. Но я не работаю вот уже четыре года, а до этого учился в университете, и когда меня из него выгнали, занялся совершенствованием себя. Собаки у меня нет и не будет, потому что я в постоянных разъездах, а животному необходима забота. За девушками можно ухаживать только во время знакомства, потом они благополучно забирают эту обязанность себе. Вот так и Жизель. Красивая и чуть-чуть умная, достойна лучшего из мужчин этого мира, с губкой в изящных руках отдраивает засохшую подливу с моей любимой желтой тарелки.

Закуриваю сигарету и открываю бумажник. Сходить бы в магазин, а наличных совсем нет. И стоит подумать о деньгах – их сразу же приносят. Сегодня это холостяк из соседней квартиры. Прошлой весной я купил у него часть террасы и оборудовал ее под небольшой сад. Теперь у меня на четвертом этаже собственный парк. Я гуляю по нему, заложив руки за спину, и не боюсь, что из-под куста олеандра вылетит преступник и потребует часы, которые достались мне от отца.

Сосед стучит в тонкую перегородку.

– Да, да, – отвечаю.

– Месье Рамбле, возвращаю вам долг, – он протянул конверт.

– Мило с вашей стороны. Благодарю.

– Что вы! Это я обязан вам по гроб жизни. Вы всегда выручаете в трудную минуту. Не желаете зайти? Детки спрашивают о вас.

– Простите. Как-нибудь в другой раз. У меня дама.

– Понимаю, месье. Извините, что помешал.

– Ничего. До свиданья.

Пересчитываю купюры. Отлично! Можно отправиться в ночной ресторан, пропустить стаканчик. Или даже пригласить кого-то.

– Жизель, крошка! Хочешь прогуляться?

– С удовольствием! Скоро закончу.

– Буду готов через минуту.

Мы идем в ближайший бар, садимся за столик…

И так каждый день. Обещал себе, что здесь раскрою душу, поделюсь накопившимся внутри. Несмотря на то, что я выбился из статистических данных и начал не как все, сразу же скатился на общепринятый манер. Прерываю плавное повествование, чтобы пояснить, что же меня в нем не устроило.

Во-первых, квартира, в которой я живу, мне не принадлежит. Конечно, это временное неудобство. Покину Париж и окажусь на вилле – белокаменном творении слуг господина Ротшильда. Он проиграл ее в споре. Квартира же – съемочный павильон, в нем Бессон разрешил мне найти свой приют.

Во-вторых, сосед воспитывает моих детей. Официально они его, но чертовски похожи на меня. Оба раза порывистой связи с его женой принесли такие плоды. Что тут скажешь?

В-третьих, знакомьтесь! Кане корсо Феранджи Лациос Витто! Его превосходительство и сиятельство! Когда я встретил этого пса, влюбился в него залпом. Он изредка позевывал маленькой еще тогда пастью и, едва на него обращали внимание, лениво шевелил крошечным купированным хвостом. В складках его светло-рыжей, почти белой шерсти таилось что-то загадочное. Я отдал его хозяину триста франков, и с тех пор мы живем вместе.

В-четвертых, Жизель – проститутка. Намного старше меня. Она безумно меня любит, и это крайне раздражает. Вот уже несколько лет пытаюсь избавиться от ее навязчивости, но, как видите, напрасно. Она живет неподалеку и часто навещает меня. Заодно и выведывает все про других женщин, наличием которых постоянно недовольна. Ее огорчает мой праздный образ жизни, она до сих пор предпринимает попытки меня воспитать и бесплатно читает нотации на тему моей самореализации. Запрещает выпивать, выливает дорогие напитки в раковину. Сигареты ломает или забирает себе. Просит жалости и сострадания, чего мое черствое сердце дать не может.

В общем-то, она хорошая женщина. Но, ко всему прочему, она моя мать.

В-пятых, я не ношу часов, подаренных отцом, потому что у меня никогда не было отца. Понимаете, о чем я? Какой-то засранец впустил в Жизель чересчур активный сперматозоид, в итоге превратившийся в меня, и смылся. Как порядочный человек, заплатил проститутке и сверх того оставил немалые чаевые. И все. Жизель к тому моменту уже решила завести ребенка и глупее способа не нашла. Слава Господу, все прошло успешно, без возможных осложнений и десятого февраля родился я.

А я тринадцать лет спустя, шестого декабря. Первая влюбленность. Новое пугало больше тем, что мы были настолько одинаковыми, что отношения иссякли, так и не успев начаться. Противоположности притягиваются. Не стоит в это верить. Иногда достаточно быть несхожими в мелочах, чтобы это приводило в бешенство.

Карлик споткнулся! Вывернул наизнанку карманы памяти! Стоп! Он не знаком ни с Ротшильдом, ни с Бессоном. Можно предположить, что и Жизель – выдумка. Договорились. С известными господами я обязательно подружусь, а бедную женщину винить в ее правдивом существовании не стоит. Гаспар, не встревай. Мы же решили, что есть отрывки, в которых ты пишешь все, что желаешь, а в мои ты обещал свой нос не совать.

Я распечатал бутылку бренди. Налил в высокий стакан и сел за стол. В голове крутились события последних двадцати лет. Хорошо, что я описываю жизнь не в восемьдесят. Иначе тот бардак имел бы неподъемный вес, и я не в силах был бы его разобрать. Белый лист торчал из старого «Ремингтона», он чего-то от меня ждал, и мы, как два дурака, не отрываясь смотрели друг на друга. Биография, как стиль литературы, лишь кажется легкой, но ведь автору недостаточно излагать только сухие факты тех или иных дат. Нужно анализировать. Пересматривая жизнь заново, замечаешь ранее неуловимые детали и еще сильнее жалеешь о том, чего не сделал. На свершенное – смело машешь рукой, поскребет чуть-чуть в месте, где ночует совесть, – и все. Зато разочарование от неспособности использовать ту слабую возможность перемен, за которую по разным причинам так и не удалось схватиться, обволакивает горло, и хочется удушиться.

Все началось в тот год, когда я повстречал Мишель и Патрисию.

Вообразите большую яркую комнату, яркую потому, что в ней много ламп на зеркальном потолке. Люстры и светильники разных фасонов. Вам слепит глаза так, что приходится жмуриться. Вы лежите на гладком прохладном полу и жмуритесь. Бесспорно одно: просто так сюда вы попасть не могли. Слышны мужские голоса, речь размыта, она знакома, но непонятна. Скорее всего, вы слышали ее в ближайшей овощной лавке. Точно. Это корейцы. Перебираете в голове магазины электротоваров вашего города и убеждаетесь, что подобного вы нигде не встречали. Становится ясно, что они, дождавшись ночи, метнулись из темной подворотни и заехали вам по башке с такой силой, что вы потеряли сознание. Потом они накачали вас химикатами и завезли в эту светлую дыру. Их стопроцентно интересуют ваши органы. Легкие вы прокурили, печень давно посажена, желудок не высшего качества, сердце, переживая за сотоварищей по организму, ослабло. Мозг! Вонючие корейцы с их твенчжаном1и посинтханом2^* научились пересаживать мозг.

Вы встаете, голова так раскалывается, что все догадки находят подтверждения. Подлетает худой коротышка-кореец в черной одежде, похожей на кимоно, и бросает в вас яйцо. Конечно, что бы бросил в вас человек, окажись вы в такой ситуации? Кроме яйца, нечего! Вы уже привыкаете к мысли, что лишились мозга: либо его вскоре вынут из скорлупы черепа, либо вы сошли с ума.

Вы пытаетесь разузнать, в чем, собственно, дело, но узкоглазые улыбаются, повторяя слово перед паузой из ваших фраз, и кивают. Ни на одном из известных вам языков ничего не выходит. Они продолжают кивать.

Подбегаете к террористу-яичнику и трясете его, почти отрывая от земли. При этом орете так, что трескаются хрупкие элементы светильников.

Неожиданно за спиной слышите:

– Отпустите его. Мы не причиним вам вреда.

Боже, настоящий французский язык! Он казался нереальным, не уживался в этих стенах, мучился, выходя из смердящего корейского рта.

Я обернулся.

– Хотите есть, пить? – ко мне обращался пожилой мужчина низкого роста в дорогом костюме со старомодной золотой цепочкой для часов в кармашке жилета и в роговых очках «Голд&Вуд», не кореец. – Думаю, вы хорошо выспались. Если нужно, примите душ и переоденьтесь. Это яйцо… Извините. Мой помощник проводит вас в вашу комнату.

– Я…

– Давайте обсудим все за столом. Будьте как дома.

Меня завели в темную келью: в углу на полу прозрачный кувшин с водой, подстилка и везде, куда ни упадет взгляд, капельки крови.

Как в шутке про сорок капель. Спорите с другом: из пустой бутылки от крепкого алкогольного напитка вы сможете выжать сорок капель. Спорьте на что угодно. Он обязательно проверит, не осталось ли там чего-нибудь, перевернет над стаканом – пара миллилитров. Установив размер выигрыша, найдите крашеную стену или стекло, куда, прилагая силу, тряхните бутылкой. Voilà! На поверхности – множество капель. Гордо скажите: «Пересчитай!», и забирайте приз.

Кто-то свирепо размахивал бутылками с кровью здесь всюду. Маленькие точки и большие потеки. «Будут бить», – рассудил я и получил удар. Затем еще один. От удивления я не успел ответить и упал. Лицо лопалось, ныли кости, ребра впивались, как не родные. Меня били и били. И послать бы все к черту и проснуться, но это был не сон! Совсем не сон. Я стал кричать первое и, мерещилось, последнее слово. Хватался за него тем воздухом, который еще был во мне. Слезы и это слово – на выдохе камень, не пускающий внутрь кислород, проваливался, боль разъедала солнечное сплетение. Если бы не это слово, я бы сдох. Удар, снова удар, время тянется. Когда все закончится? Через минуту? Отключите меня. Хочу быть темной комнатой и не чувствовать каждую извилину этих ботинок. Удар, уже давно не шевелюсь, удар, все еще надрываюсь: «Ма-а-ма! Ма-а-ма!»

Пред тем, как мне отключиться, появился тот старик-богатей. Он четко проговорил:

– Я буду твоим учителем дзен.

Мое сознание потерялось в бреду болезненного сна, как потом выяснилось, длившегося три недели. Вспомнилось многое. Когда кажется, что умираешь, почти прощаешь себя и других.

Почему задумываешься о жизни и собственных промахах, если случается дерьмо? Причем тут дзен? Не получи по морде в тот день, ты ни за что не стал бы меняться. Перемены ничтожны? Не совсем так.

Гаспар поселился в типичном парижском квартале в большой и уютной квартире номер 12. На втором или на любом другом этаже жили две девушки, изменившие его жизнь. На различных сетевых форумах размещают списки книг, или фильмов, или еще чего, «изменивших жизнь». Прежде, чем реально перевернуть мышление, человеку, этому стремящемуся-ко-всему-прекрасному ублюдку, нужно перечитать, по меньшей мере, десятка два признанных романов или пересмотреть полсотни поп-фильмов. Тогда можно наткнуться на стоящую вещь, которая поможет ему по-новому взглянуть на повседневность, всосавшуюся в его кожу, прилипшую к зрачкам, пропихиваемую внутрь, чтобы он не смог выделить себя из толпы. Так и ему, познавшему уже видимо-невидимо женщин, подвернулись две, чтобы открыть новую страницу судьбы. Как в подъездах многоквартирных домов висят аккуратными рядами почтовые ящики, так же и б/у вагины сложились полочками у него в мозгу (Это Элен – узнаю ее по прическе! А это Сара – у нее так смешно топорщатся губки!). Из одинаковых розоватых ящичков особенно заметны два: под номером 6, номером их квартиры, на втором или на любом другом этаже. Привлекают внимание они не цветом, размером или родинками: они доставили ему больше хлопот, чем те, что когда-то одарили его триппером. Этот душевный триппер вдохновил его на перемены. Этот дзен был пожизненным уроком под общей темой «Выжить внутри себя». Сказать им спасибо? Пошли они к черту! Плюс крошечное merci!

Я родился на каком-то побережье. Слово «побережье» подразумевает не речной берег, а сушу, омываемую океаном или, как минимум, морем. Где именно это было, Жизель не помнит, поэтому не знаю и я. Она таскалась за своими подругами, переезжающими из страны в страну, чтобы укрыться от службы эмиграции, которая не потворствует работе заграничных проституток без сопутствующего разрешения. В одно из таких путешествий появился я. Пару лет мы оставались в том городке. Мне удается выудить из памяти плеск волн и легкий ветерок, срывающий мой чепчик. Я был спокойным малым и смиренно выслушивал звуки, сопровождающие работу Жизель, и только когда клиент уходил, я давал ей понять, что пора бы меня покормить. Потом мы куда-то ездили, совсем не знаю тех мест. Они не существовали для меня за пределами домов, где жили мы и все эти «тети». Едва настал школьный возраст, мы переехали в Ванкувер. Там я выучил три языка: английский, французский и язык обхождения с женщинами. Я превратился в любимца тех дам, с которыми дружила мать. Хренов enfant de troupe3.

Жизель после обильной выпивки рассказывала истории своей жизни. И так как жизнь ее ограничивалась работой, то речь всегда шла о том или ином ярком совокуплении.

«Это началось, – заговаривала она, – когда я уехала далеко от дома. За границу. Думалось, медицинский диплом откроет многие двери. Мучили сомнения, хотелось все бросить и вернуться на родину. Я украла у родителей сбережения. Разве можно было явиться туда, где меня ненавидели? Омерзительно осознавать себя таким ничтожеством. То время меня круто сломило, опрокинуло жизнь, растоптало. За месяц потратила привезенное с собой. Работы так и не нашла. Три дня голодала. Решилась ехать на сельскохозяйственные поля, чтобы есть. Собрала вещи и отправилась на вокзал. По дороге встретился мужчина, заметивший в глазах незнакомки слезы. Вызвался проводить до метро и помог донести сумку. Записал телефон, пытался отговорить от поездки. За милой болтовней я не обратила внимания на часы. Спохватилась, а поезд уже ушел.

Наутро позвонила этому мужчине, мы замечательно провели день в парке аттракционов. Смеялись. За обедом все испортилось. Он предложил зарабатывать по-другому, не так, как это делают обычные люди: дарить любовное наслаждение всем, кто пожелает. Какими же возмутительными казались его слова! Мы не виделись несколько дней. Потом столкнулись в магазине. Он извинился, объяснил, что не ожидал подобной реакции. Пригласил на свидание, акцентируя внимание на этом слове. Согласилась. В ресторане я впервые в жизни сильно напилась. Мне было весело и спокойно. Даже когда мы очутились в его машине. Он потянулся поцеловать, я не сопротивлялась. Он трогал меня – молчала. Разделся и снял одежду с меня – ждала. Вечер, в чужом городе, наконец, стало хорошо. Но он шестидесятилетний араб, отвратительную внешность которого едва ли спасает ровный характер. Мне повезло: в той стране спрашивают прежде, чем заняться любовью с девушкой, хочет ли она этого. Я отказалась. Он предложил денег. По меркам моего бедственного положения – огромных. Ответила «да». Он долго меня тискал, поглаживал и кусал. Выход – держать слово. Корчила из себя маленькую девочку, ласково шепнула, что не владею ртом в совершенстве, поэтому отдала ему правую руку. Сердце же щемило оттого, что шаг сделан. Меня выкупили из царства юных красавиц из интеллигентных семей. Потом понеслось… Мы были друзьями, но стоило дойти до секса, превращались во врагов. Через два месяца он устроил меня в отель, куда съезжались мужчины за платными удовольствиями. Полиция закрыла заведение, и нас развозили по домам и офисам постоянных клиентов. Я переехала в другую страну, а измениться уже не смогла».

Я наполнил до середины стакан бренди и залпом выпил.

Ребенку в колыбели открывают тайны добрых преданий, наш же Карлик изо дня в день слышал эту историю. Она въелась в него, заразила. Однажды ему прочитали сказку Гауфа о мальчике Якобе. С тех пор она стала его любимой, и явился он тезкой главного героя. Но всегда носил маску Бога.

В пишущей машинке «Ремингтон» есть свое очарование. Я верю в закономерность. Если суждено чему-то случиться, то оно непременно произойдет. Вот уже несколько часов барахтаюсь в мутных помоях памяти, допил бренди и жую бутерброд. Через десять дней я поставлю последнюю точку и, если буду благосклонен, напишу слово «конец». И в тот же миг или раньше может стрястись все, что угодно. На Францию нападет грозный враг, прокатится ураган или попусту разольется очередной алкоголь на стопку бумаг и в химической реакции с ним чернила, запечатлевшие мои буковки, сотрутся. Получится, что я напрасно пытался все воспроизвести. В компьютере – к ним до сих пор опасливо отношусь – нажимал бы на кнопку «Сохранить» после каждого слова. И тогда моя жизнь дошла бы до вас. Здесь же она в руках Судьбы. Страница за страницей я ваш. Непредвиденные обстоятельства, вдруг уничтожившие дневник, не оставят меня с носом. Можно писать и вовсе без бумаги и печатной ленты, просто стучать и стучать, размножая по кадрам жизнь. Это не знак протеста, не движение в защиту, не отрепетированные действия вольнодумца. Я хочу разрыть, разбередить память, выплеснуть наружу то, чему уже давно тесно внутри меня. Я эгоист и это мое право, как и другие права других эгоистов. Я хам, горжусь этим, и хватит читать эту чушь, пока я окончательно не заморочил вам голову.

Я дурю всех, и в этом преуспел. Впрочем, человек – тот еще фокусник и горазд на многое. Это не редкость: взгляните в зеркало. Вы поймете, что смысл любого из нас – ввести в заблуждение окружающих, средства и цели отличаются. Это принято называть правдой, а правды в мире нет – есть только ложь. Ее степень разная, но это ложь. Объясню. Вы сообщаете приятелю, что он ваш лучший друг. Вы действительно так считаете, вы чувствуете, что он поможет в беде. Однако все происходило с другими намерениями: чистая совесть, долг или уверенность в собственных силах. И даже эти намерения – ложь. Чистая совесть – понятие выдуманное. Нет того, что зовется совестью. Совесть – способность себя контролировать, оценивать и поступать так, а не иначе. Разве я долго не кончаю в постели из-за совести? Нет, я себя контролирую, дабы получить моральное удовлетворение, я не думаю о партнерше на тот момент. Разве я знакомлюсь с красавицей, ведомый совестью? Нет, я оценил ее, себя и рад наступающему событию. И причем тут совесть? Я либо делаю, либо нет. Есть черное и белое, хорошее и плохое. Промежуточное – оттенки того и другого. Сделав, можно говорить о чистой совести, а до поступка о нерешительности.

Долг у меня все же есть, и это не ложь. Жизель я обязан хотя бы тем, что первые девять месяцев жизни у меня был самый теплый и уютный приют, который я потом нигде не мог воссоздать. В конце концов, из меня получился не такой уж плохой парень, девушкам нравится. Остальные долги – ложь.

Уверенность же в своих силах зависит от личности, никакие слова или люди не заставят больше любить себя, пока не научишься сам делать это с собой.

Я один раз признавал человека лучшим другом. Он забыл, конечно. О нем завтра.