Читать книгу Почти что Бог - Гаспар Рамбле - Страница 6

Я сел на письменный стол, положил между ног пишущую машинку.

Когда начнется конец света, сам тот час, в который все рушится и трещит по швам, я встану голым в открытом окне самого высокого здания Парижа и буду дирижировать процессом. Размахивать руками якобы со знанием дел, указательным пальцем тыкать в место предстоящего разрушения, интуитивно предугадывать и направлять взгляд туда, где в тот миг будет тот конец света. Произойдет это ночью, часа в два. Люди будут спать под теплыми одеялами или заниматься сексом, и именно тогда все случится. Они не сразу возьмут в толк, не поверят собственным ушам, побегут, и как всегда опоздают. Кошки в ту ночь жалобно закричат, а собаки завоют, птицы, кроме ворон, распорют небо крыльями и тоже обвинят людей в несообразительности. Потоп, огонь и ураганы, войны или болезнь, распространяющаяся мгновенно. Разрастется трава, а деревья сломаются. Гигантскими волнообразными движениями асфальтовый слой станет приближаться к тому дому, где всем буду руководить я. Настанет и мой черед, я спрыгну со стола и уберу плюшевую пишущую машинку в шкаф.

Надену плюшевые штаны. Из плюша высокого качества, махрового плюша. Не вельвета. В юношестве я носил вельветовые коричневые брюки. В них я слегка горбился, хотелось походить на профессора из моего второго по счету университета. Он носил такие же и был милым стариком, умным и добрым. Пример современного человека: мог ляпнуть на сленге так, что едва ли каждый студент с первого раза врубался, о чем он говорит. Он являлся образцом для подражания. Если я носил джинсы, был похож на кого угодно, на толпу в одном лице, но не на него. Приятное ощущение – быть в плюше.

Пусть и курточка будет тоже из плюша, с удобными карманами по бокам и высоким воротником, чтобы, если задует осенний ветер, можно спрятаться туда подбородком и чувствовать себя защищенным. Вообще-то пусть отныне все будет плюшевым. И дверь, в которую я выйду на плюшевую улицу и мопед, на который сяду и поеду глазеть на плюшевые площади и памятники. Сверну, и перед глазами откроется плюшевая тюрьма, а за нею плюшевая река с плюшевыми рыбками и крючки, на которые их ловят, пусть тоже будут плюшевыми. В плюшевом пистолете пусть будут плюшевые пули, а в плюшевой рюмке – плюшевый алкоголь. По небу поплывут плюшевые облака, а под землей сокроется от смертных плюшевый ад с плюшевыми чертями.

Я вздохну устало, осмотрю мозоли на ладонях и кровавые ранки от ночных перевыполненных планов по пошиву плюшевого мира. Позвоню поставщикам плюша и скажу им, что все пропало. Я не успеваю ничего изменить. Сильно расстроимся, но мы хотя бы старались, мы попробовали. Люди не могут даже себя сделать из плюша высокого качества, если повезет – только вельвет.

Запрыгну на стол, установлю машинку между ног и опять начну дирижировать. Что-то произойдет, и тогда пригласим к нам гостей.

Выберите, пожалуйста, однозначное число. Два? Договорились! Итак, двух гостей. Предпочтительно девушек. Сестер, нет, лучше кузин.

Закройте глаза и представьте себя в том месте, где вам абсолютно хорошо. Это может быть морской берег, парк, горный массив… Важно, чтобы вам там было комфортно.

Стоп! Прошу! Не пропускайте строчки через пустой взгляд вот-вот задремлющего человека!

Представьте себя в том месте, где вы когда-нибудь были и вам в нем хорошо. Услышьте запахи и звуки этого места.

Последовал второй звонок. Я собрался с мыслями, извинился за предыдущий разговор и пригласил Валери на свидание в выходные. Она согласилась.

Я обычно воображаю набережную моря, где в восемнадцать сидел на камнях и слушал крики чаек. Тепло заката согревало внутренним счастьем от осязаемой свободы. Свободы духа и тела, я знал, что жизнь – особенная штука и я проживу ее особенно. Я гордился собой, и сохраняю гордость того момента и по сей день.

Представьте, что вдалеке от того места, где вам хорошо, где вы сейчас оказались, виднеется группа людей. Скажем, в белых одеждах. Они приближаются и хотят вам сообщить что-то очень важное. Что?

Это наши помощники. Среди них есть те две девушки, которых мы пригласили в гости. Первую зовут Мишель, вторую – Патрисия. Они гуляют по скверу рядом с домом. В качестве развлечения используют ярко-желтые цветы. Плетут из них венки. Мишель в вишневом коротком платье, с ногами, в одночасье берущими в плен всякого мужчину, плавно двигаясь, собирала цветы. Гибкое, наиредчайшее, дикое животное. Наблюдать за ней – сплошное мучение, приятное, доводящее до безумия. Каштановые вьющиеся волосы, кожа смуглая, а глаза достались прозрачно-голубые, выдают простоту, даже наивность, заботливо укрытую пуховым одеялом прошлого. Кровь, бешеная, цыганская и царская, – едва ли сможет до краев отдаться, если будет недостаточно страсти и любви.

Они мои соседки, иду к ним сегодня на чай. Я глажу рубашку, не являться же к ним в мятой. Жутко болит голова, и мучает жажда.

Как вы думаете, они одного года? Нет, Пату младше Мишель на пару лет. Но выглядит старше. Ведет себя тоже не по возрасту. Выступает в роли заботливой тетушки всем окружающим. Она высокого роста, и из-за строгости в ее суховато-бледном лице человек, крупнее нее, смотрит как-то снизу, словно провинился и ожидает наказания. Глаза карие, серьезные, с настолько мягким взглядом, что порой кажутся они добрыми. Прямой нос, тонкие брови, слегка острый подбородок – все говорит о внутренней честности, и потому требовательности к окружающим. Осанка воспитанности, пронизанная затаенной чувственностью, и губы, вдохновенные на спонтанный, властный шепот.

Передо мной открывается дверь, вижу Патрисию в домашнем платье. По ней заметно, что гостей не ждали. Я не люблю такие дерьмовые ситуации. На стене висит мокрый зонт, но давно стоит невыносимая жара.

– Ах, да, чай! – восклицает девушка и жестом приглашает войти. Я вручаю ей торт и присаживаюсь на плюшевый пуф. На меня тявкает собачка, породы тех, кто уже рождается с розовыми бантиками за ушами.

Выходит Мишель. И спрашивает:

– Вы обедали?

– Нет, – отвечаю я.

– Как вы относитесь к тефтелям?

– Замечательно.

– Прекрасно. Пройдите в столовую.

Позже, когда очнулся, я не мог объяснить, что со мной произошло. Ибо проснулся в своей спальне. Не снилось же мне все? Вот стоит утюг, на спинке стула – рубашка накануне надетая. Даже ботинки в непривычном для себя месте. Или, может, я в беспамятстве вернулся домой и завалился спать. Обычно алкоголь мешает вспомнить подробности дороги, а я не пил. Так и не понял, что случилось, и чтобы разобраться, спустился к сестрам Калле.

Я подошел к их двери, внутри что-то сжалось. Предчувствие предупреждало, а ты, глупец, его не слушал. У этой истории не будет конца, как не было и начала. Тишина за преградой, ручку которой сейчас плавно опускаешь. Открыто. И, скорее всего, не стоило вовсе входить в чужой дом, но любопытство – двигатель прогресса. Твой прогресс – тонкая грань, ее ты уже пересек. Поторопись ты свалить, не возникло бы никаких загадок. Я вошел. Ни зонта, ни тявкающей собачки.

Сестер, как вы понимаете, тоже не было. На столе лежала пожелтевшая, будто прошло уже несколько месяцев, записка:

«Дорогой Гаспар!

Миллион извинений, нам срочно понадобилось уехать к морю. Если найдете денек, милости просим.

Ваши М. и П.»

Представьте себя там, где вам абсолютно хорошо. Обычно мне воображается море. И вот я еду.

Я быстро собрал самые необходимые вещи в легкую сумку и забронировал по телефону билет до Ниццы.

Вагон был полупустой, и я уселся в углу, чтобы никому не взбрело в голову помешать мне так думать. Еще на перроне купил новый путеводитель по Саламанке малоизвестного автора. Я знал город наизусть и успел проверить факты многих таких книг. Бегло намечая цель для чтения, наткнулся на смешную фотографию небольшой скульптуры астронавта в лепнине у северного входа в кафедральный собор15. В момент широчайшей внутренней улыбки мне наступила на туфлю дама, не нашедшая в огромном поезде другого сидения, кроме как напротив меня. Конечно! Стоп, она послана не зря! Заподозрил я, увидев ее ножки в сандалиях с тонкими ремешками, оплетающими голени. Легкая белая юбка поправлялась стеснительными пальцами, грудь, грудь, шея, губы. Приплыли! Человеку иногда приходится слышать или замечать что-то про красивые глаза. Женщина была настолько пустоглазой, что казалось, на их месте – обтянутая кожей мякоть непонятного происхождения. Почти без бровей и ресниц, лишь толстый слой ярко-голубых теней для век намекал на присутствие, как у обычных людей, глаз. Никакого взгляда, ни ласкового, ни блуждающего, ни, тем более, испытующего. Чего уж там! У слепого и то больше смысла во взоре! Я впервые встречал подобное приведение. Проваливаясь в канализацию глаз, которых нет, лицо затуманивается, теряются и прочие черты.

Я так долго на нее пялился, что она прокашлялась, привлекая внимание, и спросила:

– Могу вам помочь?

– Нет, благодарю.

– Месье, не найдется чего-нибудь от головной боли?

Я посмотрел по сторонам, кроме сумки и путеводителя, меня не сопровождал никакой другой багаж.

– Нет, увы.

– Мучаюсь с утра.

– Сожалею.

Есть прием, убирающий любые физические муки. Если представить боль в виде фантастического зверька-монстра, впивающегося когтями и зубами в плоть, то следует мысленно его вырвать и выбросить. Это кратко и доступно, без усложняющих деталей. Лучше непрофессионалам не повторять трюк, иначе эта тварь крепко прилипнет и к лекарю. Стало жалко бедняжку, и я недолго повозился с ее крошечным недугом, скорее всего, вызванным отсутствием завтрака.

– Вам стоит выпить кофе.

– Да, не успела перекусить, проспала, боялась опоздать на поезд.

Мы перешли в вагон, где можно было раздобыть кофе и пирожные. Пока она развлекала меня болтовней, я заключил, что не в глазах счастье и кончить от них все равно невозможно. В туалетной кабинке мои выводы нашли подтверждение: она их закрыла. Я помог ей с чемоданом и попрощался.

– Кстати, голова прошла! – сказала она, удаляясь.

Щелчком я переключился на Ниццу и на сестер.

Как вы заметили, в записке адрес отсутствовал. Я его откуда-то помнил. Знал полжизни и не использовал. Я взял такси и остановил его около ворот белоснежной красоты дома номер два (не вы ли загадали эту цифру?), где меня ожидала Мишель.

– Привет, mon amour!16 – она поцеловала меня в уголок губ. Не в губы, что намекнуло бы на то, что мы превратились в любовников, и не в щеку, что тоже выявило бы близость, большую, чем в миг, когда я пришел на чай.

– Привет. Как ты узнала, что я сейчас приеду?

– Я и не знала. Жду продавца фруктов. Он обычно проходит здесь со своей тележкой в пять.

Я вошел в сад. Всюду валялись подгнившие яблоки, ветки деревьев ломились от спелых плодов.

– Прости, а яблоки уже не считаются фруктами? – повернулся к Мишель.

– Миндаль. Пату хотела испечь пирог.

На голоса вышла Патрисия.

– И до чего я бываю иногда права! Добро пожаловать, милый Гаспар! Говорила же, что он прибудет на четырехчасовом. Собиралась испечь миндальный пирог к твоему приезду. Но, пожалуй, сходим сначала к морю.

В растерянности я стоял молча и соображал, что нужно делать. Меня мучил вопрос: что происходит? И едва я открыл рот, в сад зашла Мишель с пакетиком миндаля. Девушки застенчиво улыбнулись и скрылись в недрах дома.

Ухоженный особняк, окруженный старыми яблонями и высоченными тополями, напоминал аристократическое поместье девятнадцатого столетия. Побеленный фасад, колонны и примитивные атланты сообщали о притязательных вкусах первых владельцев. Не доставало мрамора и конюшни. К тому же невнушительный размер «величественной виллы» плохо сочетался с излишествами лепных украшений. Автомобильные дорожки были устланы гравием, около входа стоял, словно из другой эпохи, синий «Пежо».

Я не мог уехать, пусть бы и следовало. Мне нужен ответ. Я перебирал в голове десятки вариантов постановки вопроса, но знал, что он не пригодится. Кузины взяли на себя организацию этой забавы. Оставалось постепенно выведать правила и в конце выиграть, ухватив главный приз.

Тем более что, несмотря на пылающий июль, я до сих пор бледнел тонкой кожей. Мне нужен был свежий воздух. И, согласитесь, никто на моем месте не отказался бы от компании двух полуобнаженных армид.

Девушки вышли в простых почти прозрачных платьях белого цвета. На голове Мишель был повязан платок, Пату надела соломенную шляпу с широкими полями.

– Возьми корзину, если не трудно. На кухне.

Я воспользовался возможностью и проник внутрь. На стенах висело множество фотографий: детские лица кузин в окружении незнакомых мне взрослых. Дом явно принадлежал им много лет. Уютная гостиная с древней мебелью, маленький камин и поразительно большие окна – все скромное и вовсе не похоже на квартиру, в которой я был вчера, по крайней мере, на холл – единственное, что задержалось в памяти. Повинуясь цели моего приезда, я решил проверить. Обои пожелтели от времени – под рамками будут квадратные тени, сохранившие вид новых обоев. Заглянул за одну из них – улыбнулся. Ну и болван же ты! Что показала и к каким выводам привела картинная подозрительность? Нужно держать ухо востро! Вот и все. Детективные замашки попахивают детством. Я вышел в кухню. На высоком столе стояла корзина для пикника, взял ее и посмотрел в окно. Девушки нетерпеливо махали мне руками.

Море было неспокойным. И по идее, если разговор сейчас зайдет о русалках, кому-то из нас взбредет в голову, что я совсем свихнулся.

В нашем представлении русалки одинаковые: человеческий верх, рыбий низ. В действительности же все не так. Они мало симпатичны и вряд ли нормальный парень влюбится в них. Кстати, есть русалки-самцы. Определение пола зависит от породы: у тех, что видел я, красные плавники на спине и чешуйки в темные пятна укажут мужчину. Бежевые плавники и ровного серебристого цвета чешуя – женщина. Дети у них могут рождаться людьми, как у глухонемых – слышащие и говорящие. Тогда их подкидывают в детские дома. Я всегда считал, что люди – сволочи и бросают своих детей. Оказывается, нет. В детских домах – несчастные ребятишки, рожденные русалками. Им не повезло, они появились на свет в воде, а жить им приходится в жестоком воздухе.

Русалки выглядят странно, у них правильные рыбьи черты лица: вытянутые морды, за ушами жабры, глаза без ресниц и чрезмерно пухлые губы. Может, у людей с пухлыми губами в родословной найдутся русалки? Волосы растут жесткой щеткой от носа до первого плавника. Спины слегка сутулые и свисает обтянутое бесчешуевой кожей пузо. Руки короткие, с одной костью, как если б у нас вместо локтя была кисть. Хвост длинный и красивый. Почему-то в детстве, когда еще ел рыбу, любил больше всего в рыбе хвост. В ту встречу именно об этом и думал. О чем же еще можно думать, встретив русалку? Конечно, о том, как бы сожрать ее хвост.

Мишель, как и в человеческой жизни, была более симпатичной русалкой, а Пату более приспособленной. Они пронзительным звуком позвали других русалок, и мы пили на берегу вино. Я закусывал яблоком и жалел, что не взял с собой пшеничных лепешек, покрошил бы, и они стали бы их послушно есть, пугливо тычась в хлеб носиком, а потом, осмелев, хватая его и удаляясь в синь.

Я не люблю плавать, поэтому завернул по колено плюшевые штаны и плескал ногами теплую воду. Они дразнили издалека скромным девичьим весельем, пытались затащить внутрь своей стихии, я смотрел на них и думал о жареных хвостах.

Наступил рассвет, они вытерлись полотенцами, я взял корзинку для пикника, и мы отправились в дом досыпать этот день. Снились море и рыбы и девушки. Как будто они были вовсе не русалками, а нормальными девушками, которые встретились однажды у входа в подъезд. Я проснулся и не мог уже никогда отличить тот сон от реальности. Я больше не видел их рядом с водой. Один раз Мишель при мне принимала ванну, у нее не было хвоста. Значит, пресная вода им не подходит. Только море раскрывает их душу, делает их настоящими, самими собой.

Представилось, что и сегодня, едва спущусь вниз, никого не окажется, я останусь один с глупой запиской, сообщающей о дальнейших действиях. В конце концов, я сюда явился, чтобы выяснить, что за пьесу они сочинили и в чем моя роль. Я спешно напялил одежду и скатился по лестнице в столовую. Громыхая пятками по ступенькам, чувствовал жизнь. Барабан будит положительную энергетику. Шаманы не зря применяли тамтамы и бубны, чтобы отогнать злых духов. Замечали, барабанщики всегда хорошие, а волынщики – нет? Я разбудил в себе кого-то. Мы оба решительно настроились и, видимо, так жалко выглядели, что при нашем появлении девушки захохотали:

– Если есть желание пробежаться, лучше в лесу, за домом, – еле выговорила сквозь смех Пату. – Не зря утверждают, что свежий воздух просто необходим городским жителям. Видишь, как ты взбодрился!

– Отнеси, пожалуйста, чемоданы в машину, – попросила Мишель, судя по всему, недавно сама проснувшаяся. – Мы уезжаем. Я налью кофе. Позавтракаем по дороге. Ты же не против?

– Против чего?! – завопил я. – Объясните, вашу мать, что вы затеяли?!

– Успокойся, нечего так орать. Неужели не понятно? Ты нам нравишься. Мы влюбились в тебя, как бы заурядно это не звучало. Боремся за тебя каждая из своих сил – тебе наплевать. Ты сосредоточен на собственном мире. Дальше вытянутой руки – интрига. Все, что ты не контролируешь – интрига. Там, где твой разум не в силах найти объяснение – интрига. Игра – это жизнь. А не наоборот, но спорить с Шекспиром я не собираюсь. В твоей голове намного больше событий, чем в жизни, в твоей власти все изменить. Сделай это! Сотри нас из дневника – игра исчезнет. Ты окажешься в дураках. Перестанешь быть магом.

– Если вы исчезнете, то и я вместе с вами.

– С кем бы ты переспал?

– Переспал? Что за бред?

– Ты же строишь из себя такого всемогущего знатока женщин! Внесем некоторую ясность. Секс сейчас или никогда.

В эту самую минуту я мог бы сказать тысячу слов, после разные варианты маячили в голове, а тогда, потупив голову, уставился в пол. Хотелось расплакаться. Так не ведут себя боги! Каждый жест наполняет тебя счастьем, и все происходит так, как нужно.

Можно заключить, что переспать с ними было нужно. Перешагнуть ту черту, когда соседки или даже подружки превращаются в любовниц или любимых.

Черта была сложной. Я трахался, а самому казалось, что изменяю им обеим. Секс принес за собой опустошение, я не насытился, как ученик китайского монаха, энергией, я ее бескорыстно отдал.

Подошла Мишель и погладила как щенка по голове. Прислонилась к уху губами и шепнула:

– Подыграй мне. Притворись, что ты меня целуешь.

В кино, наверное, так и целуются: шевелят за щекой языком, плотно сжимая губы. С полминуты мы так и стояли. А потом сработал инстинкт. Неужели есть инстинкт поцелуя? Ведь первая реакция сменяется второй, а потом наступает третья: человека пытаются поцеловать, он сопротивляется какое-то время, приоткрывает рот и только затем отталкивает. Мы целовались уже по-настоящему, к нам подошла Патрисия. Она прикоснулась к моему плечу, провела тыльной стороной кисти вниз по телу, задержалась на бедре и положила руку на ягодицу.

Мы выехали из дома затемно. Мишель вела синий «Пежо», я раскладывал в телефонном приложении пасьянсы, а Пату спала. На заправочной станции я вышел размяться, пока девушки ходили aux cabinets17, рядом в телефонной будке зазвонил телефон. Да, я любопытный идиот, и что с того? Я поднял трубку.

– Зайди в бар, поговорим, – послышался серьезный голос Пату.

– Давайте быстрее доберемся до Парижа и поболтаем там.

– Нет, мы заночуем здесь, если ты хочешь домой – валяй.

Она разъединилась. Я посмотрел на часы: три ночи. Да уж! Интересно, сколько бы стоило городское такси на расстояние в двести пятнадцать километров?

Я зашел внутрь. В придорожных кафе и гостиницах раздражает отношение к посетителям: владельцы надеются на то, что больше вас не увидят, и поэтому не стараются понравиться. Обычно вы это угадываете по неприятному запаху, мухам или пятнам на скатертях. В этом месте по-другому. Находись оно в Париже, я непременно стал бы его завсегдатаем. Чисто и никаких насекомых, в витрине полно аппетитных сладостей, пахнет качественным кофе, и видели бы вы ту официантку!

Мы сели за маленький круглый столик. Нам принесли пиво. После короткой паузы Пату спросила:

– Если б тебе приказали в одночасье изменить свою жизнь, чтобы ты сделал?

– Я бы убил человека. Вот тогда жизнь меняется основательно и быстро. Ты сам меняешься быстро. Раз – и изменился. Нужно убегать от полиции и себя, от близких людей. Побрился бы налысо и убил человека – вот, что бы я сделал.

– Может, стоило бы сначала ограбить хотя бы банк? – задумчиво произнесла Мишель.

– Нет, банк – не то. Банк – это деньги. Деньги – это государство. Государство – сборище дураков, одним из которых являюсь я. И не в моих силах изменить дурака за дураком в этом государстве, а вот закончить жизнь одного дурака – это сильно. По-божески.

– Ты что ли бог?

– Почти что.

– И кто же мы в твоем божественном царстве?

– Вы те, кем желаете быть. Все просто.

– Почему ты молчал всю дорогу? Мы тебя испугали?

– Я испугался себя.

– Не хочешь признаться?

– В любви? Хочу. Подарю вам два колечка от пивных крышек, заведем кучу детей и умрем в этой дыре от счастливой жизни.

– Между прочим, мы серьезно с тобой разговариваем.

– Чего вы от меня ждете? Я привык затаскивать женщин в спальню и не против, если они проделывают со мной то же. С вами иначе. Как будто бы я переспал с собственными сестрами.

Нам принесли бутерброды и кофе. Почувствовал, как к горлу подкатывается желчь и вот-вот я забрызгаю ею весь мир.

– Извините, нужно подышать.

Дверь распахнулась, звеня колокольчиком в затылок. Я держался за стену и долго блевал. Желудок скрутила каменная боль, я видел жизнь, словно смотрел внутрь глазами. Это не были предсмертные картинки, мгновенно проносящиеся у умирающего, но сдохни я вдруг, стало бы лучше.

Когда все прекратилось, я сел на пыльный тротуар и закурил. Сигарета спасала мою задницу, как и тысячи раз. Две минуты наедине с «Я». Красный огонек – факел будущего.

Я вернулся в бар. Сестер там не было. Огляделся. За столиком девушка читала книгу. Стандартно красивая, без особенностей, если за таковое не считать ее слепяще-рыжие волосы, в общем, не каждый со мной согласится и станет возражать фразой «не в моем вкусе». Прежде я не обратил бы на нее внимания. Давно не встречал такого, соскучился. Она сидела идеально прямо, заложив ногу за ногу, слегка наклонив голову, читала, наверное, роман девятнадцатого века с их статями, осанками и породами. Длинная шея, прямая спина, расправленные плечи. От нее веяло королевской воспитанностью, спокойствием, мягкостью, умеренными гордостью и настырностью. Настоящая женщина. Почему современность настолько сильно сдавила нас заботами, что все съежились, скрючились и сгорбились? Разве это наш выбор? И чем мы хуже тех, на балах и приемах? К девушке подошел долговязый парень, она подняла на него большие глаза, слабо улыбнулась, убрала в легкую сумку ярко-оранжевого цвета книгу, и они вышли.

Официант протянул ключ от моего номера и доложил, что дамы уже наверху. Предупредил, что позвонит в восемь, чтобы к девяти мы спустились на завтрак. Я купил бутылку вина, расплатился за ужин и поднялся к себе. Номер опрятный: двуспальная кровать, телевизор, два зеркала, на полу большой ковер. В ванной приятно пахло свежестью, в белом кафеле отражались световые лучики. Я поднял крышку унитаза с диким желанием отлить.

За стеной зазвонил телефон, послышался голос Мишель, слов разобрать я не смог. Раздался стук в дверь. Пату в ночной рубашке, босая, с растрепанными волосами, с потеками туши и постаревшая на тридцать лет, переступила порог.

– Уеду рано. Позаботься, пожалуйста, о Мишель. Ты нужен ей больше, чем мне.

Молча выслушал, глаз прищурился сам собой, я кусал край губы – плохой знак. Взял бутылку, хорошенько отпил из нее, а когда поставил, размахнулся и влепил Пату сердечную пощечину. Схватил за волосы, притянул к себе ближе и выдавил:

– Шлюхи! Надоели! Какого черта!

Швырнул ее в сторону, Пату споткнулась о стул, опрокинула его, потеряла равновесие и упала, тяжело бухнула о стену голова. Я смотрел на все свысока, пил вино из горла и четко осознавал, чего хочу.

Она заплакала. Тихо. Я понял это, увидев ее трясущиеся плечи. Сел рядом, согнул ноги в коленях и положил на них руки. Курил.

Патрисия подвинулась ко мне, обняла за шею и зарыдала. Бес вырвался. Она освободилась.

– Прости, прости…, – шептала она, целуя меня, и снова шептала: прости, прости…

Дверь резко распахнулась.

– Сукин сын! Свинья!

Мишель накинулась на меня с кулаками и лупила, не глядя, пару раз больно задев нос.

– Ублюдок! Поднять руку на женщину!

– Нет, нет, дорогая, – Пату поднялась и пыталась остановить сестру. – Я упала сама.

– Та-а-ак! С меня хватит!

Дома меня ждал Витто. Жак меня не ждал, а жарил какую-то пышку на моей любимой софе.

– Пошли вон! Ты, любовник-недоучка, в душ, а вы, my fair lady18, – за дверь!

– Гадость! Ты же говорил, что мы до понедельника муж и жена?!

Она прикрыла грудь ярко-розовой тряпкой, а Жак, как побитый сторожевой пес, поплелся, оглядываясь, в ванную.

– Сколько он должен тебе денег, – по-хозяйски произнес я, доставая бумажник и стараясь приветливо улыбаться.

– Ты не за ту меня принимаешь! Отвернись!

Когда она уходила, игриво подмигнула и сказала:

– Хоть ты и злой, но шибко красивый!

Эти слова слышал Жак, довольный и чистый, в новых трусах, купленных мною на прошлой неделе.

Гости разошлись, и семья вновь собралась. Как на Рождество, Жак извлекал из холодильника разные вполне съедобные штуки. Витто облизывался, я уплетал, а Жак, судя по всему, собирался объясниться и начал:

– Состарюсь, куплю кресло-качалку и буду в нем размышлять о прожитых годах.

– Сидеть в американской идее-мечте?

– О чем ты?

– Ты разве не знал, что кресло-качалку изобрел один из самых знаменитых американцев?

– Гейтс? Клинтон?

– Нет, Бенджамин Франклин.

– Тот, что на долларе?

– Нет, на долларе – Вашингтон. А Франклин – на сотенной бумажке.

– Я это и имел в виду.

– Прожить жизнь так, чтобы спокойно просидеть старость в кресле-качалке – не мой принцип. Всегда казалось, что и ты далек от стремлений к уюту.

– Был далек. Сейчас чаще и чаще задумываюсь об одиночестве.

– О женитьбе?

– Согласен на небогатую и незнаменитую старость, но не допущу одиночества. В тюрьме я размышлял о том, что, если останусь мошенником, судьба перетасует карты. В колоде найдутся лишь пиковые короли.

Жак замолчал. Я в ожидании налил в рюмки пастис19, разбавил его водой и нетерпеливо движениями бровей и головы требовал продолжения.

– Что? – Жак удивленно обратил на меня внимание.

– И? Пиковые короли?

– А! Тебе в детстве не гадали? Обычно процедура мистического процесса начинается с восседания на картах детственницы, а затем ты ассоциативно связываешь себя с королем понравившейся тебе масти. Я был пиковым.

Я рассмеялся.

– Странно, что ты не знал.

– Почему в детстве?

– Ну, ты даешь! Где же по-твоему сейчас взять детственницу? Они бывают только в де-тстве!

Вот такие вот у Жака воспоминания о его нежном возрасте. С моими они никак не совпадают. Колыбельный период и позже меня не окружали девственницы. Я даже долго не догадывался об их существовании. Когда повстречал первую подобную, счет девушкам давно уже исчислялся десятками, поэтому я испугался, обнаружив преграду для члена, и трусливо сбежал от нее краснеющим от стыда пятнадцатилетним подростком. И почему ни Жизель, ни ее коллеги, ни, в конце концов, мои школьные приятели об этом не упоминали?

– Дружище, как у тебя получается? – серьезно спросил Жак, когда я сытый отвалился на спинку стула.

– Что именно?

Он убирал тарелки и упаковки со стола в той же последовательности, что и ставил. Сложил в раковину грязную посуду, тихонько включил воду и, чтобы не смотреть мне в глаза, стал ее медленно мыть.

– Как ты можешь им всем нравиться?

– Я понимаю, как сделать так, чтобы женщина стала испытывать ко мне привязанность.

– Научи! Вокруг да около! Конкретно скажи!

– Тебе нужна хорошая жена…

– Хватит, проходили! – перебил Жак.

– В голове у тебя что? Мозг!

– Давай отойдем от общепринятых слов. Я урод?

– Нет. Это не главное. Я однажды летал.

– Сдурел?

– Летал. Опуская мудреные научные названия, скажу так: передвижение возможно не только ногами, но и мыслями, причем, не только на расстояния, но и во времени. Я знаю, если хочу, где тот или иной человек, важный мне, и что будет с ним скоро происходить.

– Врешь! Ну, где, например…

– Стоп! Не собираюсь демонстрировать фокусы! Либо ты веришь, либо иди к черту.

– Все, все, молчу. Может быть, у меня мало денег?

– Кстати о деньгах? Куда ты их дел?

– Гас, не кажется ли тебе…

– Ненавижу, когда меня так называют!

– Прости. Не кажется ли тебе, что ты не обязан лезть в мою жизнь?

– Ты в моем доме. Уже не первый день. Используешь мою софу, чтобы осушить свои яйца, а я не обязан лезть?!

– Я уважаю тебя за то, что ты мне поможешь в любой момент. Ты меня уважаешь за то, что я могу заработать денег, пусть и не очень честным путем…

– Разве ты не поможешь?

– Я тебе помогал?

Я задумался.

– Это не отменяет нашей взаимной дружбы.

– Из меня хреновый друг. Деньги я вложил в хорошее дело. Все законно. С прошлым покончено. Не беспокойся, к тебе не заявятся полицейские. Я даже заплатил налоги. Живу у тебя, потому что загнусь в одиночестве. Если тебя это волнует. Скоро построю цепочку новых знакомств и съеду.

От его слов стало грустно.

– Тебе не обязательно уезжать.

– Не можем же мы так вот рука об руку превратиться к семидесяти годам в старых педерастов? В мои планы это не входит. Что там у нас с мозгами? Как научиться летать?