Читать книгу Почти что Бог - Гаспар Рамбле - Страница 8

Мне показалось, что я четко расставил все знаки препинания, начистив лица драгоценных Калле. Так не поступают мужчины. Согласен на любое звание. Спорим на бутылку шампанского, что двум львицам больше нравится вести себя как сукам, и это не оскорбление. Самое привлекательное в женщине – ее женственность. Будь она трижды нескладной, но веди себя женственно – она манит больше, чем та, что не использует свой дар. Под женственностью понимается не умение запекать утку, менять подгузник ребенку или вычищать семейный сортир. Это особенная энергия и у мужчин ее нет. Женственность схожа с сексуальностью. Секс – философия, как марихуана. Если вы курите, чтобы расслабиться или, еще хуже, весело провести время – это не философия. А когда вы пытаетесь открыть недоступные грани вашего сознания – в этом уже что-то есть. В сексе главное правило: долго не допускать его. В этом блюде невозможно пересолить или переперчить. Сыр, вино и секс я люблю выдержанными. Секс – оружие, кнут и пряник. Слишком частый секс с партнером, с которым вы находитесь в длительных отношениях, порождает бездну комплексов, в борьбе с ними помогают случайные связи. Поэтому лучше не дотягивать даже до третьей встречи.

Звонок в дверь. Вы проспорили! Это Мишель.

– Mon amour, я принесла бутылку «Шато Ле Гэй» и кусочек «Эмменталь» в знак примирения, – грустно произнесла она, переступая порог.

– Банально, но все равно спасибо. Выпьем?

– Чья это мерзкая рубашка?

– Какая разница?

– Не похоже, чтобы ты носил такое дерьмо.

– Эй, полегче. Ее, между прочим, покупал я. Не себе. Другу.

– Ты живешь не один?

– Да, приятель освободился из тюрьмы. Я его приютил. Он скоро придет. Не хочешь с ним познакомиться? Как насчет ужина? В качестве знака примирения.

– Банально, но все равно спасибо. Прийти с Пату?

– С ней или еще с кем-то. Создадим иллюзию людности? Наприглашаем уйму народа и нажремся в говно?

– Я не против. Причина?

– Беспричинное жизнеистязание. Брось, это же весело.

– Хорошо. Дресс-код?

– Нижнее белье. Да! Устроим вечеринку голожопых! Женщины не ограничиваются требованиями или предложениями!

– Все будут раздеты? Или ты позовешь приятелей поглазеть на двух дур?

– Во-первых, не раздеты, а в нижнем белье. Во-вторых, две дуры, если такие уж несмелые, могут не приходить!

– Уговорил. Тебе больше белое нравится или красное?

– Вино?

– Белье.

– Главное, чтобы сидело.

– Столовое или сухое?

– Не знаю, что такое столовое белье.

– Вино.

– А! Сухое.

– Блондинки? Брюнетки?

– Кокетки.

– Замечательно. Мне светленькие.

– Я отметаюсь?

– Ты исключение.

Она поцеловала меня и вышла. Я ненавидел себя за слабость. Чертовски приятную слабость быть соблазненным.

Через час появился Жак с целой корзиной яиц.

– Ну, и откуда ты их взял?

– Купил. А что?

– С каких пор в супермаркетах продают яйца корзинами?

– Не валяй дурака! Я ездил в деревню к Синдриллон.

– К кому?

– Помнишь, я тебе про нее рассказывал? И она была здесь, когда ты вернулся с моря?

– Ни хрена себе имечко! Она еще из деревни?

– Что такого?

– Собирайся. У нас сегодня вечеринка. Найдем тебе кого-нибудь подходящего!

– Какая вечеринка?

– La soirée dans le linge de corps22!

– И кто гости?

– Держи телефон, обзванивай всех и приглашай! Не забудь про напитки и закуски! Я не должен облажаться!

– Тут полторы тысячи номеров!

– Звони тем, у кого нет фамилий или подписи «мадам»!

– Можно позвать пару своих знакомых?

– Они не натворят тут чего-нибудь?

– Я не даю гарантии, что ты ничего не устроишь!

– Ты прав. Не надо сильно напиваться. Придут Мишель и Патрисия! Попытайся выведать у них, что им от меня надо!

– Какого хрена ты роешься в моем чемодане?!

– Выбираю тебе трусы!

– Гомик! Пошел вон отсюда!

– Ладно. Организуй тут все. Я прогуляюсь.

Однажды приятель заметил: «Черт возьми! Ты надоел! Там, где появляется очаровательная девушка, – ты! Или, наоборот, около тебя всегда самая красивая женщина!» Совпадение это или нет, а Луи частенько видел меня в компании с лучшими дамами, независимо от того, в каком месте мы встречались, даже в других городах, далеких от Парижа, я сопровождал очередную длинноногую особу.

Почему я не применяю свои магические способности регулярно? Не возникает желания! Захотел – использовал – вы у моих ног валяетесь, а я и не подниму! Я вру? Возможно. Сейчас вам разрешаю в это верить! Кушайте из моей ладошки, пока я согласен вас слегка подкормить. Скоро мне надоест, и я уберу еду, отдам ее новому приключению. Деньги? Вам не нужны мои деньги, вас так приучили. У меня их и нет для вас. Только для себя. Мое обаяние или постельные сцены? Нет, я единственный. Я бог! Поэтому вы со мной!

Одна мудрая знакомая утверждает: я знаю, что хочет услышать женщина, и умело употребляю навык в своих целях. Она говорит, что ни от одного мужчины не слышала столько комплиментов, сколько я успевал ей сказать за непродолжительные наши встречи.

Это не хвастовство, это констатация факта. Если мне не лениво, я могу многое. Я умею подстраиваться, умею изобразить из себя кого угодно, поэтому они мои. За исключением приступов несдерживаемой жалости к слабому полу, я окружен лишь чистопородными особями.

Я предпочитаю не одерживать верх над женщинами, позволяю им меня затмить. Мне больше по вкусу дамы умнее, привлекательнее, если можно сравнить мужское обаяние и женскую красоту, разговорчивее и с большим чувством юмора. И представьте себе, обеспеченнее финансово, чем я сам, хотя это трудно.

По пальцам обычно судят о характере человека: длинные и ровные сообщают о доброте и мягкости. Собственно, эти качества я и ценю в женщинах. Валери с первой встречи именно такой и показалась. Я зашел в прачечную «Менье».

– Здравствуйте. Хочу забрать пальто, – обратился я к девушке.

– Добрый день. Могу увидеть квитанцию? А! Месье Рамбле!

Она вышла в подсобку. Когда вернулась, на губах у нее блестела помада и расстегнулась дополнительная пуговица на блузке.

– Валери, вы обещали свидание.

– Разве?

– Приходите ко мне. Не пугайтесь, я организовываю вечеринку. Тьма народу, так что вам ничего не грозит. Если не понравится, уйдем вместе.

– Будет время, загляну.

– До встречи. Адрес есть в квитанции. Кстати, вы как-то особенно хорошо сегодня выглядите!

– Спасибо.

Мой путь лежал через улицу Фобур-Сент-Оноре, на которой блестят вывесками и начищенным мрамором дорогущие проститутки. Проститутки дорогие, потому что работают консультанточками в бутиках Haute Couture23. Это парижский элитный бордель. Здесь можно напялить на себя узкие штаны, невзначай сверкнуть задницей из-за занавески примерочной и отпялить спешащую на помощь ради баснословных процентов от продажи дорогую проститутку бесплатно. Софи – шикарная девушка и еще не отыскала своего избранника, ведь до сих пор жутко в меня влюблена. Я пускал ее иногда под крылышко. Жениться, естественно, не собирался. Я, гнида, отлично понимал, что пользуюсь ею, но не мог лишить себя соблазна иметь в своем распоряжении еще одну преданную красавицу. Секса в этот раз не было. Мы вышли в ближайшее кафе, и за чашечкой кофе я выслушал последние новости. Она великолепно шевелила губами, периодически облизывая их языком, я начинал сходить с ума, как вдруг она проронила два слова:

– Я беременна.

– И что это значит?

– Что у меня будет ребенок.

– Точно?

– Так волнуешься за меня и чужого сына?

– Сына?

– Не знаю.

– Мне послышалось или он чужой?

– От моего приятеля.

– Уверена?

– Нет.

– Хорошо.

– Что же хорошего?

– Я бы хотел от тебя сына. Жаль. Если есть, кому о нем позаботиться, я рад.

– Ты козел.

– Спасибо.

– За что?

– За минутку отцовства.

– Ты убогий козел.

– Люблю тебя!

– Прекрати!

– Я не вру. Всегда любил тебя в некотором роде.

– Пытаешься не сжечь мосты к сексу в примерочной?

– Я мог бы тебя сейчас обидеть и сказать, что ты не единственная, кто трахается в раздевалках, но я все еще превосходно отношусь к тебе и промолчу.

– Ты это произнес, козел.

– И в этом ты не единственная. Многие меня так называют. Все к лучшему, ты поймешь.

– Пьер признался, что ты притащил его к нам в бутик. Мы временами бываем счастливы, и я бы поблагодарила тебя, не будь ты таким убогим козлом.

Она улыбалась, я знал, что разговор пуст, как унитаз в магазине сантехники. По игривому тону понял, мы увидимся еще не один раз, если удержу язык за зубами. Я же не собирался использовать подружку приятеля только из-за того, что прежде так поступал. Будем иногда болтать, реже и реже, и, увы, никогда друг друга не забудем. Легкость и простота в общении не забывается. Мы тепло обнялись и попрощались.

– Софи! Я заходил по делу! – крикнул я ей уже в спину.

– Слегка подташнивает, я недееспособна.

– Мне нужно белье.

– Дамское?

– Нет. Сегодня особенный день.

– Вот как?

– Не в этом смысле. У нас вечеринка в нижнем белье.

– У нормальных людей вечеринки в бальных платьях и фраках, какая же еще вечеринка у Гаспара Рамбле! Пойдем, я помогу.

Она вручила бумажный пакет и поцеловала. Я протянул ей кредитку.

– Подарок. В конце концов, ты первоклассный любовник, – она нежно взглянула на меня и ушла в другой зал.

Я вспомнил про Жака и заторопился домой.

Он смотрит мультики. «Гомеопат в вестибюле», «Солнцепек от бюргера», «Вынос сладенького». И каждый раз мне их пересказывает. Плюется от нахлынувшего вдохновения. Жак – мажор в мультфильмном образе. Этакий выпендрежный скандалист, нарисованный фломастером. Размахивает банкой с краской и плещет ей на все вокруг, поэтому его жизнь выходит такой яркой и впечатляющей. Хорошо, наверное, проводить все время в мультфильмах. Если идет дождь, то можно вызвать чудовищного льва. Он вырвет когтистой лапой из туч солнце, заставит его светить. Или если слишком рано наступает рассвет, то сторож из соседней бухгалтерии навалит кучу, чем обречет человечество на продолжение ночи. В ней будет уже не так приятно находиться, пока не придет утренний дворник и не смахнет с небосвода это дерьмо. Жак в мультяшных шароварах начнет жарить вечную яичницу – блюдо-солнце, солнцеблюдо. А потом явится к нему Красавица, ее он тоже начнет жарить. И так по кругу. В его нарисованном мире такое добро, которое обязательно кому-то нужно. Реки алкоголя растекаются по венам персонажей, красные линии одного перетекают в бордовые линии другого, смешиваются, и на экране – взрыв! Мескалин и сперма в расплывчатом пространстве облагораживают цветом и обличают достоинства друг друга.

В мультике про гомеопата вестибюль – главный герой, герой с отличным интерьером в стиле хайтек американских семидесятых с уорхоловскими сиськами и бесплатным кокаином для бойзбендов. Гомеопат шагает по правой стороне улицы и принимает прописанные доктором таблетки, но ему – не лучше. Он взлетает и тратит тысячи долларов на покупку новых носков. Девушка, обслуживающая вестибюль, аппетитно наклоняется так, что зритель не видит четверть минуты ничего, кроме треугольника ее трусиков, пока она пылесосит его длинный ковер от входа с крутящейся дверью до лестницы, ведущей в номер гомеопата. Тот сидит и ждет чего-то, пока у вестибюля кипит жизнь, он только и делает, что ждет. Появляются уже седые волосы на голове, и рот становится беззубым, пока он ждет, он стареет. Мультик своеобразный, и очевидный смысл калейдоскопа заставляет Жака взгрустнуть.

В «Солнцепеке от бюргера» мы попадаем на заброшенную немецкую свалку, где трудяга день изо дня разбирает мусор. Такой унылый персонаж, вытаскивающий пустой крючок из морской пучины. В последний час жизни пот со лба уставшего человека оказывается живительной влагой для семени, которое он уже пятидесятый год не знает к какой груде присовокупить. И косточка прорастает. Корнями с грохотом сдавливает банки и картонные коробки так, что они совсем исчезают, ветвями прикрывает палящее солнце, позволяя зеленому счастью размножиться на километры вширь. Бюргер умирает в раю, созданном своими руками. Он Адам наоборот.

«Вынос сладенького» мне не очень нравится, но, догадываюсь, что это любимый мультик Жака. Я же говорил, что он ненормальный. Он видит все через фальшивые очки рисованного мира. Люди – капельки крема для торта. Разного состава и калорийности. Они толстые или тонкие, длинные или шаровидные, нет одинаковых капель, как у плохого кондитера, еще не успевшего набить руку. Словно молекулы, креминки передвигаются по кремовому городу, катаются по кремовым дорожкам, а когда устают на кремовой прогулке, обжираются кремом в кремовой забегаловке, спешат домой и, еле добежав до кремового туалетика, какают кремом, рождая новые креминки, которые завтра будут также жить обычным кремовым днем. Так происходит долго, пока город не набивается кремом настолько, что, протискиваясь сквозь кремовую толпу, креминки прилипают друг к другу, смешиваются и ходят парами, тройками, потом и вовсе группами. В конце концов, превращаются в сплошную кремовую массу невзрачного цвета, заполняя расстояния неаппетитным большинством. Приходит человек с толстым лицом и гигантской ложкой и поглощает крем, раньше состоявший из отдельных симпатичных креминок, особенных, индивидуальных, не похожих ни на кого на свете. Жак – романтик, верит в то, что, едва этот идиот все съест, креминкам хватит мозгов разъединиться у него внутри, разорвать его и начать жить заново, свободно и независимо. С тех пор, кстати, он так проникся к крему от торта, что вовсе перестал есть сладкое, даже конфеты, наивно полагая, что всем знакомый шоколад прежде тоже был отдельными шоколадинками.

В квартире меня застало буйство Жаковой фантазии. Вечеринка голых и чокнутых. Этот кретин решил украсить дом бельем разного калибра, ожидая, что это возбуждает не только его. На веревках закрепленные прищепками и липкой лентой болтались трусы, явно не отличающиеся новизной и свежестью. Я отыскал в ванной медицинские перчатки и как судмедэксперт, засучив рукава, снимал одно произведение искусства за другим. Под потолком из колонок гремел электронный бит, я сменил пластинку на мелодичную французскую гармонь. Выключил свет и расставил свечи. Выкинул из холодильника пиво и забил его марсалой. Закрыл окна, включил вентиляторы. Вино, свечи, отсутствие кислорода и потоки воздуха, раздувающие женские волосы – секс, секс, секс.

Я не помешан на нем, как могло бы уже показаться. Я, как и все, не против него. И сегодня в планах он у меня отсутствовал. Хотелось быть монахом в трусах. Таким правильным трезвым мальчиком, который следит с неба за происходящим и радуется за свои грешные порождения. Я вынул из кладовой строительную лестницу и установил ее в углу большой комнаты, рядом с книжной полкой – меня не достать! Оборудовал себе бар из газированной воды и книги, завернутой в папиросную бумагу. Пусть себе веселятся в этом мире, создам свой и проживу вечер во вне.

На мне шляпа и короткие шелковые боксеры с ручной вышивкой за четыреста евро. На шее – ковбойский галстук. На животе написано «NAKED», читай «чокнутый». А в каком, интересно, наряде вы пожаловали бы на подобную вечеринку?

Если из всего моего запаса подбирать слова, то себя я назову чокнутым, что в переводе на нецензурный означало бы не что иное, как «вставленный на всю голову». Вопрос не в том, чтобы отдать или не отдавать себя, свое тело и душу, на алтарь отсутствия в обществе всякого намека на личность, корень зла – в умерщвлении индивидуальности. Так вот, я за «чокнутых». Тех, кто между двумя плоскостями жизни, ограничивающими подавляющее большинство людей, видит поле лишь для разбега. Пить, блевать и составлять из полученного сумасшедшие мозаики. Трахаться и исповедоваться в одну и ту же жопу одновременно. Стряхивать пепел на розовый сосок и слизывать собственную сперму. Бесконечно танцевать и орать до хрипа «Я, вашу мать, еще живой! Я пернул!». А потом ходить и месяцами напролет молчать, на выкрики отвечая мордой дебила и удовлетворенной ухмылкой. И никто! Никто не заставит вас поступить так или иначе без вашего желания! Стоит выбиться из принятых рамок, вы моментально становитесь чокнутым! Что до меня, то им я родился! Поэтому вечеринка голых и чокнутых – в честь меня!

Стали постепенно являться девушки. Искусственно созданная бесформенная масса – вот идея, как оригинальное произведение творчества. Красное, черное, разное-разное. В свечных тенях попы и ноги. Парнокопытные соблазнительницы лестничного бога, докуривающего отличный косячок. Не пить, главное, пока не пить!

Жак, как дурак, в крошечных плавках, обмазался маслом для интенсивного загара с коричневым оттенком, похож на недоделанного негра с рыжими волосами. Он танцует вокруг красотки, а она, по-моему, пытается совратить брюнетку, жену вице президента какой-то компании. Цепочка увеличилась, когда в комнату вошли друзья Жака. Пузатые, лысые говнюки в одинаковых белых трусах с игрушечными изображениями фаллосов. Пьют водку. Душно, ослабляю галстук, иначе свалюсь отсюда к чертям.

Принесли японскую еду. Жак сообразил, что пицца не самое эротичное блюдо. Я не ем рыбу. Пока не буду спускаться. Тем более мне страшно, я забыл, что боюсь высоты. Кажется, что мне двенадцать и мир вот-вот меня проглотит с потрохами, как коллега Жизель впервые проглотила мою сперму. Ее звали мадам Сати. После я называл ее просто Сати. Ей нравилось, она чувствовала себя моложе.

Посещение такого мероприятия объединяет и политических противников, и обиженных близкими, и рядовых борцов за сохранение экологии, – главное, война с безразличием. Люди приходили и приходили, а мне так же, как и в начале вечера было одиноко. Вот бы доброго объятия! Интересно, а Богу наверху тоже иногда одиноко и ему так же, как и мне, хочется объятия? Я бы его обнял. Может, даже выпил бы с ним стаканчик и сказал: «Старик, ты такой ничего себе старик, старик хоть куда, спускайся к нам. Правда, сегодня не самый подходящий вечер для тебя, но есть и приятное». Отдохни хорошенько – ты, наверно, устал. Человеческие головы – не легкая ноша. Замечтался и не заметил Валери. Она слегка потрясла лестницу, чтобы я обратил на нее внимание:

– Почему ты не предупредил, что здесь соберутся извращенцы в нижнем белье?

– Они не очень-то извращенцы, – объяснил я, спускаясь с небес, – стилизованная вечеринка.

– Стиль чего?

– Стиль рая или ада. Смотря как воспринимать. Тебе не обязательно раздеваться.

– Почему же. Я с удовольствием. Неплохая вышивка, – ткнула она в мои трусы, почти касаясь пальцем члена.

– И не пытайся! Не дамся так просто.

– И в мыслях не было! Проводишь меня в ванную?

Она попросила расстегнуть ее платье. Под ним совсем не оказалось белья.

– Ты всегда забываешь надеть трусики?

– Особая ткань, под ней все противно топорщится и некрасиво выглядит.

– Не можешь же ты голой выйти туда?

– Вообще-то могу, но раз ты смущен…

– Не настолько я и смущен, чтобы тебя отговаривать.

– И стояк у тебя крепкий.

– Извини.

– Чего уж там! Обычно мужчины произносят это слово в прямо противоположной ситуации.

Она притянула меня к себе за галстук и поцеловала.

– Эй-эй! Я обещал, что сегодня не будет секса.

– Кому?

– Себе.

– А минет считается сексом?

– Фактически я его таковым никогда не считал. В данной ситуации…

Я присмотрелся к своему отражению, украдкой взглянул на лицо Валери и удивился. Почему люди в преддверии и во время оргазма корчат такие мученические рожи? Если отснять гримасу в любовной конвульсии и сравнить с фотографией в процессе жестокого вбивания в ладонь трехдюймового гвоздя, то вряд ли найдутся отличия. Может, боль и страдания так же приятны, как секс? Или, наоборот, секс отвратителен так же, как и физические ощущения наносимых увечий? Ведь отличается маска паяца грустная от веселой, почему же нет разницы между оргазмом и болью?

В сумочке у Валери белье все же было. Одевшись, мы вышли из ванной. Вечеринка была в самом разгаре. Я пошел за выпивкой.

– У тебя столько книг!

– Это не книги.

– Разве?

– Путеводители.

– Какая разница?

– Не переношу книг. Их вымышленные правды вызывают привязанности.

– В путеводителях…

– В путеводителях прячется мнение автора. Субъективное мнение автора по поводу чужого творения. Два разных человека, возможно, существовавших в разные эпохи, не могут выдумать правду. Она просто есть.

– Ты так много читал, что начал создавать вокруг себя собственный мир?

– Да, потому и забросил книги. Только путеводители.

– Был во всех этих краях?

– Откуда же мне тогда знать правду?

Я бы еще поразмышлял вслух, но вошли Патрисия и Мишель.

Смерил их взглядом: потрясающие тела, грация и шпильки, если это стилистически возможно поместить в одно предложение. Плевать! Валери улыбнулась и ушла танцевать. Я жаждал провести указательным пальцем от щиколотки до виска каждой из сестер. Касаться и касаться, наслаждаясь их совершенством. Как в картинной галерее, полотно или два ценных висят рядом с маленькими и невзрачными, так и они здесь не совсем к месту. Они не были голыми: их белье – беспощадный шедевр, уникальней самого модного платья. Они не были чокнутыми, хотя бы сейчас. Меня еще или уже не заботил секс, хотелось растратить на их рассматривание все свое зрение. Я вмиг заболел отцовской привязанностью и братской заботой к девушкам. Плохой знак. Я влюбился.

Он говорит, что влюблен, не верьте ему. Гаспар часто влюбляется. В большинстве случаев он всего-навсего хочет. Если он орет, что любит, значит, долго влюблен и не может получить желаемого. Добившись того, чего требовало его самолюбие, – тут же бросает. Я мечтаю полюбить по-настоящему. Так, чтобы было очень чисто: без ревности и без обязательств. Отдаться полностью и взять все целиком, что предполагает ответное чувство. Едва в него влюбляются или еще хуже любят, его отталкивает эта девушка так, что он не способен с ней даже переспать. Вот такой вот замкнутый круг.

Мы оказались в спальне.

– Mon amour, кто эта женщина?

– Какая из них?

– Та, стоявшая рядом с тобой, когда мы вошли.

– Знакомая.

– Знакомая, которая чуть не перегрызла нам глотки?

– Не преувеличивай.

– Она так посмотрела, будто вы вместе уже десяток лет!

– Ревнуешь?

– Ревновать Гаспара? Ха-ха!

– Что произошло в первую нашу встречу?

– Не понимаю, о чем ты.

– В этой ситуации не понимаю ничего я. К тому же, ничего не помню.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты кратко пересказала события того вечера.

– Мы попили чай, и ты ушел.

– И все?

– Да. Ты долго еще собираешься болтать?

Она подошла ко мне и приблизила губы к моим.

– У тебя лицо, как у ангела.

Как бы глупо не звучало, женщины падают в объятия именно после водопада «стандартных» фраз. Если захочешь отличиться и завернешь комплимент в оригинальную упаковку, она задумается, а этого нам сейчас не нужно.

– Спасибо. Продолжай, – Мишель улыбнулась.

– Ты самая лучшая. Да, да, я слегка обкурился, это не меняет сути…

– Игра?

– Какая?

– Такая же шаблонная, как и твои слова.

– Я, между прочим, искренен.

– Не важно. Правила просты: не прикасаемся друг к другу руками. Кто не выдержит, исполняет желание. Пробовал?

– Да.

– Подробнее.

– Тебя это заводит?

– Иногда.

– Врешь. Тебя заводит то, что я до предела возбужден тем, что ты меня хочешь.

– Может быть.

Она медленно сняла трусики и повернулась спиной ко мне.

– Начала играть?

– Еще нет. Ты торопишься?

– Кроме общих мыслей о быстротечности жизни, нет.

– Хочешь потрогать, как сильно она течет?

– Жизнь?

– В какой-то степени да.

Она плавно терлась об меня и разговаривала почти шепотом.

– Сядь.

Мишель присела на кровать, я встал напротив нее и скрестил руки на груди.

– Раздвинь ноги. Шире. Какая она на вкус?

– Медовая.

– У меня аллергия на мед.

Она прикрылась простыней.

– Пошел к черту!

– Обиделась?

Я лег рядом с ней и поцеловал в шею, коснулся ее живота.

– Проиграл.

– Мы разве не прекратили?

– Все средства хороши. Желание!

– И?

– Лишить тебя девственности.

– Ну, уж нет! – я покачал головой, не веря ее словам.

– Поздно. Принесу бутылку из-под ликера.

– Ты здорова? – я вскочил на ноги.

– Согласна на искусственный член. Есть?

– Я не l’homme-fille24!

– Разве я предлагаю деньги?

– Все! Довольно!

– Струсил?

– Рехнулась?

– Хочешь, чтобы я перестала?

– Не хочу играть, но ты продолжай.

– Мне нравятся трусливые любовники.

– В качестве ручных зверьков?

– Хочешь быть моим?

– На пятнадцать минут?

– Сомневаюсь, что ты теперь продержишься столько.

Умопомрачительно. Иначе, чем совокуплением, это не назовешь. Бешеная женщина рвала меня, сдирала кожу, пролезла в душу и с издевательским смехом предала величайшему из блаженств. Равнозначно нежная и заботливая, неподдающаяся обузданию и власти, глава племени и пленница. Я проваливался в сознании, терялся из собственного вида, летел на седьмое небо и ухал в ад. Я прекратил сопротивление волнам, крушившим представления о сумасшедшем сексе, впервые по-настоящему отдался воле женщины и был вознагражден неимоверной ночью, длившейся всего час, на время которого я перестал быть магом, предсказателем и тем более богом, я подарил все ей.

Она и есть тот бог.

Если умеет совершать подобное со мной.

Вот оно, похмельное утро. Не знаю, как вы, я обожаю такие утра. Люблю дурачиться в еще пьяном состоянии, мне лучше танцуется и поется, я весельчак и задорный шут. Хорошо, если со вчерашнего осталась капелька выпивки и от нее не сильно тошнит. Тогда можно продолжить прогонять по венам жизнь, тратя ее бессмысленно и с легкостью мага, исполняющего ваши желания. Они просты и не навязчивы: стаканчик пива, пластинка старого Ленни и куриный бульон. Можно добавить свежего воздуха и затушенную накануне сигарету.

Я вышел на террасу в плюшевом банном халате с фужером игристого вина, закурил и улыбнулся ветру и полуденному солнцу. Вдруг разорвало счастье! Я набрал в легкие воздуха и крикнул: «Твою мать!». Почувствовал, как сзади подошла девушка и обняла меня. Мы постояли, приглаживая внутри вздыбившуюся шерсть нежданной радости. Я повернулся, и рай неожиданно закончился.

Сейчас вы поймете, что всегда происходит так, как я захочу. Помните, сегодня я уже что-то успел крикнуть? Угадайте легкую молодежную загадку: кто чаще всего заявляется наутро после правильной вечеринки к вам домой?

Жизель уже полчаса звонила и стучала в дверь. Злая, как непозавтракавший бульдог, опрометью, едва Жак впустил ее, помчалась в ванную. Сразу выскочила оттуда с воплем: «Говно! Говно!». Комната была занята до сих пор сношающимися бритоголовыми в фаллосных трусах. Причем в абсолютно уединенной компании, без единого женского полового органа. Я вошел туда и обомлел: кровь, фекалии, кривые рожи бывших заключенных, ныне крупных бандитов. Что им подсыпали, куда, и не переубивают они друг друга и нас, как свидетелей, когда их отпустит?

– Ребята, вам пора! – повторял я уже в десятый раз.

На помощь подоспел какой-то качок, похожий на эскимоса, он вытряхивал их друг из друга и на лестничную клетку.

Я отыскал Жака и попросил его найти пару девиц, чтобы вычистить квартиру. Затем мы с эскимосом принялись аккуратно будить остальных: девушки просыпались быстрее, парни – после того, как на них опрокидывали литр ледяной воды.

И, конечно, что за пьянка, если она не заканчивается вызовом «скорой». Одна восприимчивая мадмуазель едва дышала. Валялась в бюстгальтере на моем любимом коврике около софы и, казалось, доживала свои последние минуты. По ее наивному сдобному личику я понял, что ей около пятнадцати. Подруга пожала плечами. Среди вновь открывших глаза нашелся врач, пообещал доставить ее в госпиталь без всяких вопросов. Соврет, что нашел на улице. Урод хочет воспользоваться девочкой. Мы застегивали ее блузку, и ее стошнило. Теперь дойдет сама.

Люди испарялись вместе с парами спирта в воздухе моей квартиры. Жак жарил групповую яичницу, что-то рассказывая Жизель. Она сидела на столе рядом с плитой, болтала ногами и как-то молодо улыбалась.

– Гаспар! Ты что тут устроил? Сколько можно пить?

– Привет! И я рад тебя видеть. Ты по делу?

– Конечно! Тебя проведать!

– Короче, оставлю вас. Жак, я до вечера занят.

Я подошел к Мишель.

– Все хорошо?

– Mon amour! Лучше не бывает! Ты как?

– Вроде ничего. Можно я позже зайду к вам?

– Пату, ты не против?

– Должна быть? Гаспар, тебе не трудно принести с собой книгу? Ты обещал.

– Какую?

– Ты читал на лестнице. Про Антарктику.

– А! Нет проблем.

Я сел на кровать. Достал из-под нее бутылку виски, отхлебнул добрых пару глотков, снял чехол с пишущей машинки и начал вспоминать сказки детства, подаренные Жизель.

«Вторая столица в карьере – еще больше первой. Я ощущала себя маленькой внутри этого города, слишком маленькой. Прибытие в аэропорт, я ждала свершений, надеялась, что перечеркнула события предыдущего опыта, стану работать так, как миллионы людей в мире: без членов в моем влагалище. Добиться всего самой! Я ждала человека из агентства по трудоустройству, обещавшего работу горничной. Пила кофе и мечтала. Девочка, совсем юная и глупая. Меня поселили в приличный дом со всякого рода строителями. Мы ели вареный картофель и жаловались на отсутствие денег. Одна лодка, идущая ко дну. Чудилось, что буду обожать город и людей. Проступил тот свет, которого давно не хватало. Уверяли, что если продержусь вдали от родительского дома три месяца, то не захочу никогда туда возвращаться. Они оказались правы, не зная, что я уже полгода там не была. Аргументом служили деньги. Дура. Окончила бы провинциальный университет и получила бы малооплачиваемую работу, при этом имела бы общепринятое счастье. А сейчас как мне его испытать? Через неделю, так и не найдя работы, выла от одиночества и звонила подругам, рассказывала душещипательные истории про герцогов и замки. Я поймала себя на том, что много думаю, причем вслух. С ума схожу. Стало жутко. Закурила. Поднимала с асфальта сухие сигаретные окурки, вытряхивала горелый табак и скручивала из газетной бумаги папиросы. Через месяц объявился мужчина из агентства. Привел к похожему на сутенера негру. Тот окинул меня взглядом, попросил на утро прийти в колготках, выдал адрес. Резко сделалось все равно на все, я пошла. Опять сосать – зато безбедно. Долго не готовилась, просто пришла.

Мне выдают зеленую форму горничной: мешковидное платье на размер больше и передник с двумя вместительными карманами. В раздевалке толпятся двадцать женщин разного возраста. Я самая молодая и хилая. Показывают, где брать тележку, выписывают шесть номеров – на все пять часов. Крепкий кофе в столовой и скоро обед. Мастер-класс от грузной латиноамериканки и вперед. Гостиничный номер примерно тридцать квадратных метров, чаевые и прочие остатки того, чем можно поживиться, уже забрали старшие по званию. Сначала постельное белье – им потом можно мыть ванную. Простынь и наволочки легко поддаются смене, а покрывало не поднять. Трачу на него четверть часа. Пылесосить легко. На кафеле в туалете не должно виднеться разводов – это труднее. Я в поту и уже устала. Обед. После него еще пять комнат, другие девушки уже убрали по четырнадцать. Во втором номере не смыто. Это моя работа, но меня рвет. Кровать в свежей моче. Иду вниз, выяснить, как быть с матрасом. Говорят переходить в другую комнату. Здесь пепельница. Включаю телевизор, закуриваю. И так становится жалко себя, так все внутри сжимается от отвращения к жизни. Смотрю на окно, прыгнуть бы вниз, а оно не открывается. Номер готов. В коридоре встречает напомаженный мужчина и манит к себе знаком Свободы и Независимости с цифрой пятьдесят. Как думаешь, соглашаюсь? Я независима, я в жопе.

Несколько месяцев в отеле каждый, кто хотел меня поиметь, платил по полсотни баксов, а я твердила: «Я буду жить, буду жить!». Дома рыдала в подушку, вымывала из вагины дрянь, которая все сильнее и сильнее из меня лилась и воняла, но я жила. Однажды моя начальница меня застукала и с позором выгнала. Заработанное потратила уже в другой стране на лечение сразу от четырех болезней, одна из них – нервное истощение».

Выпил еще. В сумке отравленной грудной клетки – хаос, бедлам: мятые, рваные, испачканные плевками и жидким навозом чувства. Копнуть сверху – изрезанное неудачами прошлое. Следующий пук хлама обязательно прокричит о предательстве и злом умысле. За ними обжорство гнилыми правилами. Дальше? Интересно, что бы мог значить бывший тетрадный лист, скомканный и изуродованный чернилами, давно расплывающимися подо льдом слез? Ах, да… Попытки несуществующей дружбы. Была. Объятая пламенем жажды общения затмевала на время глаза, расслабляла рассудок, внезапно оказывалась несовершенной, плодила подвох и бесчестие; руки в свободном полете облепляли истину, душили и, как из тюбика, выдавливали предательство. Себя. Его. Нас вместе и того, что нам жизненно важно. И уже не спасти. Не переплавить обрывки в искусство, светлое, ценное и заветное.

И последнее. Старательно спрятанное и, пожалуй, опасное, острое упущение. Моя любовь. Классически непостоянная, взрывная и скользкая. Тьфу на нее! Не одобряю всечеловеческой слабости: погрязнуть в ком-то! Заплатить пухлому белому ворону, а у дятла с рогами и копытцами принять тот товар. За блестящим пунктиром праздничного банта – треск, крапива и нож. Распорядись ими сам! Хочешь – пропей!

Вытряхну соринки детства и прочие сувениры из сказок, чтобы вовсе не осталось в огромном мешке воспоминаний, окуну в прохладную воду прозрачного озера, смою пыль сомнений и кляксы попыток, подвешу на сук дерева – пусть солнце сожжет микробов сжирающей изнутри неуверенности.

Пустой и готовый принять новое, я вдыхаю химический воздух и жмурюсь.

Вперед! Гадьте в мое дохлое, вычищенное дотла сердце!