Читать книгу Секретный дьяк - Геннадий Прашкевич - Страница 10

А дальше – понятно.

Оно ведь как в таких случаях?

В кабаке шум. Ярыга, который с носом как руль, винца потребовал. Ему в винце отказали, он затих, но Иван случайно увидел: ножичком острым, маленьким этот пропившийся уже полураздетый ярыга незаметно срезал сзади медные пуговки с простого кафтана, в каком сидел рядом с ним казачий десятник. А вот ведь и продаст, все равно не хватит на выпивку, – пожалел ярыгу Иван. А десятник как раз провел рукой по кафтану. Ткань вроде топырится, а медных пуговок начищенных, веселых, нет. Зато рядом ярыга с большим носом, сильно разделившим его глаза, довольно сжимает пальцы в кулак.

Вот и началось! – весело подумал Иван.

И угадал. Ох, угадал. Десятник каким-то своим особенным звериным, наверное, сибирским чутьем правду почувствовал и, почти не оборачиваясь, внезапно поймал за ухо человека с носом-рулем и уже своим выхваченным из-за пояса ножичком коротко отхватил ему ухо. Почти под корень. «Вишь, носатый, – сказал обиженно, показывая отрезанное ухо своему приятелю. – Что удумал! Пуговицы красть!»

– Да ты што! Да ты што! – опоздав, растерялся вор. Одной рукой он зажимал обильно сочившуюся кровью рану, другой протягивал казаку пуговки. – Да вот они твои пуговки… Пошутил я… Пришей обратно…

– Ну, тогда и ты пришей! – не оборачиваясь, десятник бросил обидчику его отрезанное ухо.

С того и началось.

Первым, как и следовало ожидать, пострадал одноухий.

Его сразу чем-то ударили, – болезного всегда поучить полезно.

Самого Ивана завалили под стол, там он и лежал, пока наверху ломали столы и лавки. А хуже всего получилось с десятником: когда стража набежала, он портретом Усатого, строгим государевым портретом, дерзко сорванным со стены, отмахивался от ярыжек, решивших его убить. Понятно, слово государево крикнули. Десятника увели, и спутника увели, и носатого-одноухого, а из пьянствовавших ранее кто-то сам собой разбежался, а кого с силой вышибли за дверь. Ивана, впрочем, хозяин пожалел – узнал его. Когда все ушли, попинал сапогом: «Вылазь из-под стола». И теперь уж самолично выбил из кабака, запустив вслед казачьим мешком. Убирайся, мол, и борошнишко свое забирай! Решил, наверное, что мешок принадлежал Ивану.

А у Ивана сил не нашлось. Как упал, так и лежал на улице.

Тогда хозяин вернулся, сочувственно выгреб из Иванова кармана последние денежки и опять же от доброго сердца телегу нанял: отвезите, мол, болезного в Мокрушину слободу, к домику соломенной вдовы Саплиной.

Ивана и привезли.

Вместе с чужим мешком.

И сейчас, после слов доброй вдовы, Ивана ледяным холодком обдало. Да что же там в том мешке? И где теперь тот казачий десятник?