Читать книгу Секретный дьяк - Геннадий Прашкевич - Страница 12

– Ох, рада, батюшка! – всплеснула руками соломенная вдова. – Ох, рада видеть!

– Не лукавь. – Думный дьяк Матвеев, грузный, как перегруженный морской бот, приземистый, плечистый, в новом кафтане, в парике с косичками, который он сразу по-домашнему стянул с головы, неторопливо перекрестился на образа и покачал седой головой, заодно с укором глянув и на Ивана. – Ох, матушка, играешь с огнем!

– Да о чем ты? – испугалась вдова. – Или случилось что?

– Не лукавь, не лукавь, – строго покачал головой думный дьяк. – Опять принимаешь кликуш да странниц? Опять стаями они у тебя пасутся? Забыла, что сказал государь? Кликуше, коль поймана в первый раз, плетей всыпать, а попадет на кликушестве второй раз – ободрать кнутом. А коли уж и этим не уймется, рвать язык, чтобы кликать впредь неповадно было!

– Да разве кликуши Богу не угодны?

– Они Отцу Отечества не угодны!

– Ох, Петрович, – вздохнула добрая соломенная вдова, как бы случайно, как бы одним своим хорошеньким синеньким глазом осторожно косясь в не задернутое окно закрытой террасы. Там два человека, сопровождавшие коляску думного дьяка, уверенно, как пастухи старых гусынь, грубо гнали со двора святых странниц. Странницы подбирали на ходу длинные полы ношеного не первый год платья и печально вскрикивали. – Ох, Петрович, ох, батюшка, знаю, умен ты, но мне-то откуда знать такое? Ты вот придешь, расскажешь – я только и запомню. Или Ванюша что прочтет – тоже запомню. Но ведь одна я, совсем одна на свете живу, батюшка, от кого узнавать новости, как не от странных людей? Как могу оттолкнуть убогих? Ходючи по свету, они много слышат. Опять же, видения случаются.

– Видения? – еще строже свел темные брови дьяк. – У меня, матушка, тоже некоторые видения. Как веки сомкну, так качается перед глазами любезный князь Гагарин Матвей Петрович. Небось, проезжала, матушка, мимо Юстиц-коллегии, видела большой столб, видела, как истлелое тело обкручено цепями, чтобы раньше времени не развалиться? А ведь Матвей Петрович, матушка, так тебе скажу, был нам не чета. – Этим ужасным нам Кузьма Петрович незаметно, но все-таки подчеркнул свое доброе расположение к сестре и к племяннику. – Князь, губернатор сибирский, его сам государь любил, вот кем был Матвей Петрович Гагарин! А теперь мертв и числится вором. А ты, матушка? Коль уж сказано громко: не воруй! – держись правил. А то начнут все своевольничать. Сама подумай! Случись что, никто тебе не поможет. И отсутствующий маиор не поможет. Пройдется жгучий кнут по мяхкому телу – за непослушание, за то, что, нарушая государев указ, привечаешь кликуш. Что, ободранная, скажешь возвратившемуся маиору?

– Ой, страшное говоришь!

– А ты бойся, бойся, матушка. Помни и бойся. И чаще ходи к молитве. Во время молитвы возжигай больше лампадок перед иконами. Они озарят иконы и как бы восполнят недостаток внутреннего рвения. – Думный дьяк покачал головой. – Тебя, матушка, конечно, не повесят на столбе перед Юстиц-коллегией, но нежную спину тебе пожгут, ох, пожгут веничком подпаленным. – И быстро повторил вопрос: – Что потом возвратившемуся маиору скажешь?

Вдова так и замерла. Представила, наверное, неукротимого маиора Саплина, вдруг вернувшегося домой, и спину свою, круто исполосованную кнутами. А думный дьяк между тем, не глядя на сестру, налил анисовки. Выпятил толстые губы: ишь, рюмки серебряные, черненные – сами просятся к губам. Хмыкнул, неодобрительно покосился на Ивана, тоже неловко наполнившего рюмку, и сразу выпил. Зажмурившись, аккуратно подцепил из глиняной чашки скользкий гриб. Все делал как бы еще с некоторым укором, как бы упрекая за некоторые нарушения, но уже отходя сердцем.

И сам перевел разговор, поглядывая теперь на Ивана:

– Ты тоже будь готов. Блюди себя. Скоро много будет работы.

И объяснил хмуро отведя сумеречный взгляд к невысоким окнам:

– Государь сейчас особенно смотрит на Восток. Войну со шведом, слава Богу, славно закончил, только дел у него меньше не стало. Часто говорит государь о Востоке и думает о нем. Думаю, что скоро понадобятся новые ландкарты и новые чертежи и маппы. Не подведи меня, Иван, держи под рукой инструмент, в любой момент может понадобиться. И главное, блюди себя. Не дай тебе Бог, Иван, забыть про мои слова.

Иван согласно кивнул. Горячее живительное тепло, будто прижался животом к изразцам жарко протопленной печи, враз охватило изнутри. Он даже перестал слышать думного дьяка. Дожил, дожил! – счастливо стучало в сердце. Дал господь, дожил! А завтра… Ну что ж, завтра… Завтра опять что-то случится…

И вдруг вспомнил: мешок!

Но сейчас это воспоминание испугало его меньше.

Подумаешь, мешок! Вот тоже мне, велика пропажа! Казачий десятник сам виноват в своем проступке. Зачем отмахнул ножом ухо ярыге? Зачем схватился махать портретом Усатого?

Подумал тепло: наверное, еще одну рюмку выпью.

И подумал с некоторым одобрением даже: ведь не с кем-то он сейчас сидит, и не в кабаке; и выпьет рюмку сейчас не с кем-то, не с ярыгами подозрительными, а с самим Кузьмой Петровичем, с думным дьяком, с дядей родным. Кузьма Петрович плохому не научит. Да и остановиться ему, Ивану, в питии отнюдь не великий труд. Ему, Ивану, все по плечу. Он только одну еще поднимет и остановится.

Почти не слыша думного дьяка, он кивал, простодушно глядя на него светлыми, от крепости настойки повлажневшими глазами. И опять кивал. Чего, дескать. Конечно, понимаю. Понадобятся новые редкие маппы, выполним. Понадобятся новые ландкарты, вычертим. Я, Иван Крестинин, дьяк опытный, знаю дело. Но что-то вдруг дошло до него. Что-то в голосе думного дьяка прозвучало не совсем так, как обычно. Что-то прорезалось темное, тревожное. И добрая вдова это отметила.

К счастью, думный дьяк тянуть не стал, сам объяснил внутреннюю заботу:

– Людей в стране не хватает, матушка. Государь нынче везде ищет умелых людей. Народу вроде много, а умелых не хватает. Один – дурак, другой – лентяй, третьего вообще надо держать под замком, чтоб глупостей не наделал. Самых лучших, матушка, извела война. Вот и срываем с мест то одного, то другого нужного человека. Каждому бы сидеть при своем главном деле, развивать его, а мы хватаем нужного на своем месте человека и шлем туда и сюда, потому что никак по-другому не получается. А особенно… – Думный дьяк выпуклыми блестящими глазами уставился на Ивана, будто осуждая его. – А особенно не хватает людей ученых, решительных. Вот наш маиор хорошо знал воинское дело, не просто певал военные песни… – Думный дьяк опять многозначительно покосился на Ивана. – Вот наш маиор обучал волонтеров воинскому делу, приносил этим большую пользу отечеству, а все равно пришлось отправить его в Сибирь, потому как на тот момент не нашлось под рукой у государя более надежного человека… А сейчас… – задумчиво повторил думный дьяк. – Сейчас, когда закончилась война, умных и умелых людей особенно не хватает. – Выпятив толстые губы, вяло пожевал гриб и добавил несколько растерянно: – Государь же говорит, что нынче пора находить славу государству не только через кровавые баталии, но и через разные искусства и науки.

И опять несколько растерянно пожевал гриб.

Добрая вдова испуганно переспросила:

– Так и сказал? Да к чему б это?

Думный дьяк нахмурился:

– А к тому, матушка, что ты слова мои запоминай да сама не будь дурой. Ни с кем не делись сказанными мною словами. Ни с сенными девками, ни с дворней, ни тем более с клюшницами своими беззубыми. А сама готовь письмо. В том тебе поможет Иван. – И кивнул, как бы разрешая на этот раз окончательно: – Готовь теперь большое письмо. Все расскажи о своей жизни, что хотела бы рассказать своему маиору. Бог даст, будет через некоторое время твой неукротимый маиор держать письмо в руках.

– Да как? – одними губами выдохнула вдова.

– Бог милостив, – выдохнул и Матвеев. – Ждем тайного указа – в Сибирь посылать людей. Готовится тайная экспедиция, матушка. За золотом, за серебром, за мяхкою рухлядью, за рыбьим зубом. Помнишь, как ходил на Камчатку Волотька Атласов? Только сейчас дело затевается куда серьезнее, государь сам ищет людей. Не по приказу воеводы якуцкого, и не по приказу прикащика анадырского, и не по своеволию пойдут люди в Сибирь, а по приказу самого государя и с его помощью. И пойдут дальше, чем ходил даже Волотька Атласов. Смотришь, непременно кто-то встретит в снегах твоего маиора.

– В Сибирь? – тревожно перекрестилась вдова. – А я так слышала, что затевается поход в Персию.

– Не дай тебе Бог, матушка, повторить такое, – окончательно рассердился думный дьяк. – Не доведут тебя до добра глупые странницы да нелепые кликуши. Крикнут слово государево, и попадешь в Тайный приказ!

– Молчу, молчу! – испуганно вскрикнула вдова, мелко перекрестив рот. – Молчу, Петрович. Ты меня прости. Ты говори, как говорил, я теперь никаким твоим словам мешать не стану.

– Ждем специального гонца из Сибири, – помедлив, объяснил Матвеев. – Как получим новости, так впрямую займемся походом. Тебе, матушка, большего знать не надо, я и без того лишнего наговорил. Хватит Сибири быть страной чужой и далекой. Пойдут в Сибирь сильные люди, а твой неукротимый маиор напротив вернется. Не верю, чтобы такой человек где-то пропал, поддался дикующим.

– Найдете маиора? – с глубокой верой выдохнула вдова.

– Найдем, матушка. Крещеная кровь не пропадает.

И глянул внимательно на вдову:

– Вижу, халат на тебе апонский? Тот, который оставил Волотька Атласов?

– Тот самый, – впала в краску соломенная вдова. – Волотька… Только теперь надеваю редко… Берегу для своего маиора… Вот только как защемит сердце, так надену. В нем как бы по-особенному чувствую… – Быстро перекрестила грешный рот. – Как надену, так сразу вспомню Волотьку. Каким был, когда приезжал. Он же останавливался у маменьки, я хорошо помню… – Соломенная вдова мечтательно возвела глаза горе́: – Помню, Волотька был как медведь, покойная матушка сильно над ним смеялась. Но ловок. Всех служанок перещипал, глаза как синька. Ты помню, маменьку предупреждал, что, значит, зверовиден тот казачий пятидесятник, в обществе никогда не бывал, может не угодить, непристойные слова употребляет в беседе, дак Волотька ведь и не знал других слов, для него все были приличными, – вдруг разгорячилась вдова. – Только маменька сразу поняла Волотьку. Чего не рычать медведю, коль приспособлен к рычанию? А особенно подарки Волотькины всем пришлись по душе. Бобры, лисицы красные. Только вот помню, батюшка, что некоторые соболи были без хвосты и Волотька так маменьке объяснял: камчадалы, среди коих побывал, по дикости своей собольи хвосты подмешивают в глину, чтобы, значит, горшки покрепче лепить, чтобы глину с шерстью вязало. Мы сильно дивились. А халат этот… Волотька говорил, что это из Апонии халат… Называл хирамоно… – Вдова покраснела, выговаривая трудное слово. – Говорил Волотька, что халат выменял у истинного апонца. То ли на серьгу выменял, то ли на деревянную ложку. Сейчас не помню.

И спросила с любопытством:

– Ишь, Апония. Далеко, наверное?

– Да кто ж ее знает, матушка? Говорят, где-то на солнечном восходе, но туда никто пока не ходил, – ответил думный дьяк. – Может, пойдут, даст Бог. Многие ведь живут, не думая ни о чем таком, а государю интересно. Он сильно сейчас смотрит в сторону Апонии.

Добавил загадочно:

– Все узнаем…

И добавил:

– Помнишь, матушка, находился при Волотьке один агарянин – маленький, тощий человечек? С тем агарянином сам государь беседовал. Понимал, что вот пусть и маленький, а знает, наверное, путь в Апонию. А сейчас… – Вздохнул тяжело: – Сейчас все по новой надо начинать, матушка… Все по новой… Правда, сейчас всем наконец будет легче… – И так объяснил мысль: – Кончена война. Мир вечный.