Читать книгу Секретный дьяк - Геннадий Прашкевич - Страница 14

Пагаяро!

Думный дьяк прислушался к лепету вдовы.

– Ох, Волотька! – лепетала вдова. – Маменька-покойница все спускала Волотьке. Старинного склада был человек. А я боялась Волотьку, по младости лет думала – вдруг укусит! Зубы у него были большие, по краям выщерблены, будто впрямь грызся с кем-то. И пахло от него необычно. Как точно – сказать не могу, но пахло. Может, зверем. И взгляд – чистый дьявол. Я все присматривалась к Волотьке, может, есть у него и рожки? Только зачем рожки к такой медвежьей силе? Боязно было, а тянуло к Волотьке. Он даже знамение шире, чем другие, от души клал.

Со значением глянула на Ивана:

– Вот только на язык был не сдержан…

– И то, матушка, – подсказал Матвеев. – Ты тоже попридержи язык.

И так же, как добрая вдова, пожалел Ивана. Хорошо помнил гадание старика-шептуна (о том гадании знали все Саплины, да Матвеевы, да выжившие Крестинины), только давно перестал верить в то гадание – племянник поднялся слабым. Только в канцелярии и хорош, хоть там прозвали его Пробиркой. По-настоящему ему бы сабелькой махать, шагать по жизни рядом с неукротимым маиором Саплиным, а он…

Слаб, слаб. Особенно на винцо.

В самом нутре Ивана прячется слабость.

Русская вечная слабость. Такому никогда не дойти до края земли, даже дикующую не полюбить. А государь, как никогда, нуждается в умных людях. Жадно присматривается к каждому человеку. Сын плененного крестившегося еврея? Служил при дворе боярина Хитрова? Сидел в лавке московского купца? Да какое кому до этого дело, если это сам умный Шафиров? Сын выехавшего из Литвы органиста лютеранской церкви? В детстве свиней пас? Да какое кому до этого дело, если это сам Ягужинский? Сын вестфальского пастора? Начинал толмачом в Посольском приказе? Да какое кому до этого дело, если это сам мудрый Остерман?

О графе Остермане Андрее Ивановиче Матвеев подумал особо.

Оракул – так прозвали графа. И было за что. Умел Андрей Иванович предугадывать большие события, умел быть осторожным. Особо отмечен государем во время Прутского похода – на многое уговорил турков. Если надо, строго круглил бровки, внимательно всматривался в человека карими глазами, совсем как сова. А может, лисица. Некоторые так и звали его – лисица-немец. Судьба не раз сводила думного дьяка с графом Андреем Ивановичем, особенно по секретным делам, всегда встречались с приязнью.

Ладно, не о том речь…

Вздохнув, взглянул на Ивана.

Вот тоже способен. Ко многому способен. Но слаб, слаб. Всегда может перетолмачить немецкую книгу, учинить любую самую сложную ландкарту, но слаб, слаб. Не чета маиору Саплину.

Невольно мыслями перекинулся на маиора.

Как узнать, где сейчас маиор? Сибирь велика.

Два года назад под величайшим секретом государь Пётр Алексеевич послал к Камчатке специальный наряд – геодезистов Евреинова да Лужина. Дал им задание, о котором не знали даже в Сенате: без шума прибыть в Охотск, там служивый человек Кузьма Соколов, отправленный еще ранее, довершит строительство большого судна. На указанном судне плыть через Ламское море к югу, приглядываясь к каждому новому берегу. Государь хоть и раздражается необъятными пространствами собственного отечества, но распространять пространства всегда готов. А для этого люди нужны. Уверенные сильные люди. Теперь, когда шведы не висят на загривке, можно подумать о многом, о чем раньше и мечтать не смели. Та же Апония. Вдруг даст серебро, золото? Вдруг начнется с Апонией хороший торг? А лаской не дадутся, пушкой пугнуть.

Матвеев вздохнул, еще выпил рюмку. Кириллов Иван Кириллович, сенатский секретарь, открыл недавно по секрету, что в бумагах царя уже несколько лет лежит проект о разыскании свободного морского пути от Двины-реки до самого Амурского устья и до Китая. Не зря приглядывается государь к Востоку. Твердолобую Европу не обхитришь, к большому океану сквозь нее не проскочишь. Значит, остается Сибирь. Даже заныло сердце. Боялся, ткнет однажды государь прокуренным желтым пальцем в маппу: а ты, дескать, почему еще здесь, Матвеев? Почему бы тебе не сходить в Сибирь? Знал: если так вот ткнет пальцем, не откажешься. Это ведь только Волотька Атласов ничего и никого не боялся, скор был на ногу. Сегодня здесь, завтра там. Пушку на санки и пошел до края земли. Где остановился, там и окружил себя стенами. А где остановился, там ему и добыча. Страстно любил добычу, даже у своих отбирал. За то и был зарезан казаками. Жалко, конечно, он, думный дьяк Матвеев, большие виды имел на Волотьку. Знать бы, кто зарезал такого крепкого.

Вздохнул. Сказал, поднимаясь:

– Готовь, матушка, письмо маиору.

Сказал так, будто грех какой отпустил сестре.