Читать книгу Секретный дьяк - Геннадий Прашкевич - Страница 11

– Да ты, голубчик, совсем бледный, – изумилась вдова. – Сядь на лавку, сделай милость, не дай Господь, упадешь.

И пожаловалась:

– Вот день какой! Сперва кликушу, странницу божью, существо убогое бедное бьет падучая, теперь ты бледнеешь.

И обернулась к окнам террасы, прислушалась к некоему новому сильному шуму, родившемуся во дворе, даже удивленно прижала ладонь к тому месту на грудях, где билось доброе вдовье сердце.

– Кто ж это так рано изволят быть?

Даже красивым ротиком шевельнула, на коем когда-то сам государь поцелуй сердешный запечатлел.

Иван не успел ответить. По ржанию сытых лошадей, по особенному стуку коляски вдова сама догадалась: «Так это ж Кузьма Петрович! Дьяк думный!» Не сказала – брат родной или как-то еще, а именно так – дьяк думный и еще уважительно по батюшке, сама побледнела даже: «Вдруг он привез весточку от маиора? А, Ванюша? Ну, зачем молчишь, скажи что-нибудь. Ты ведь когда-то знавал Сибирь. Может оттуль донестись какая-то весточка?»

– Может, матушка, – кивнул Иван.

А вдова от неожиданной мысли всплеснула руками:

– Ванюша, голубчик! Ну зачем ездят туда в Сибирь? Это же далеко! Там, наверное, и народов не существует таких, чтобы к ним надобность была ехать. Всякие нехристи, агаряне, язычники. Я слышала, они золота не приемлют, деревянным харям молятся, лепят идолов из глины. Ну зачем туда ехать?

– А земли государевы расширять? Это как? Разве ж, матушка, не обязаны мы преуспеть в расширении земель государевых? – довольно мрачно ответил Иван, хотя сердце его наконец дрогнуло – ведь не может так быть, ведь совсем не может так быть, чтобы родная сестра ничем не встретила брата, пусть даже утром! Да поставит она наливку! Дожить бы. И несколько веселея от такой мысли, от души пожалел далекого, потерянного в Сибири неукротимого маиора Саплина: его, небось, давно съели дикующие. Пусть маиор и мал ростом, только голодному и от малого откусить всегда найдется.

Однако вслух сказал:

– Нынче государь многого хочет, Елизавета Петровна. У него на все обширный взгляд. Кузьма Петрович говорил, что даже особенное посольство на двух фрегатах посылают на остров Мадагаскар к пиратам. Хотят принять пиратов в русское подданство, пускай наладят торговлю с Индией.

Сам не понимал, что несет:

– Может, уплыли уже фрегаты.

– Ох, страсти какие! – испуганно перекрестилась вдова, с жалостью разглядывая Ивана. Она понимала причину его бледности, но не шла навстречу, хотела по доброте преподать Ивану урок. – Ох, да с чем же это к нам думный дьяк пожаловали? С какой новостью?

Крикнула громко:

– Нюшка! Неси померанцевую! И анисовую неси!

Объяснила, несколько понизив голос, будто секрет:

– Кузьма Петрович любит анисовую.

Хотела добавить – как государь, но забоялась.

– И индюшку неси! Индюшку взгрей! – крикнула. – Неси паштеты, грибки, яблоки моченые! Нюшка! – Укорила Ивана: – Это ты у нас путаешь девку. Она теперь смеется невпопад и в голове одни глупости. – И заговорила, заговорила, руки прижимая к грудям, ясно, без всяких обиняков показывая, что в их разговоре главное: – Вот земли, говоришь, расширять, а разве мало у нас земель? И в ту сторону лежат, и в эту, и в другую! К соседям под Москву съездить и то, подумай, сколько дён понадобится! Мыслимо ли иметь такую обширную страну?

– Нельзя не расширять, – уже увереннее возразил Иван. У него даже плечи слегка расправились. – Страна живет, пока расширяется. Посмотрите, сколько указов издано государем в последние годы, и почти все о Сибири, о прииске новых землиц, о серебряных рудах. Да и души живые! В Сибири-то. Вы сами подумайте, матушка Елизавета Петровна, кому-то надо эти души спасать! Ведь пока не было в Сибири веры христианской, никто на всей той огромной земле от сотворения мира не слыхивал гласа псаломского.

Теперь, когда девка Нюшка, глупо хихикая в ладошку, выставила на стол и анисовку, и померанцевую, Ивана пробило потом. От слабости, от собственного ничтожества, конечно. Незаметно перекрестился и сказал себе – все! Сейчас сниму ужасную тяжесть с сердца, и все! Ни глотка больше! Не надо мне теперь такого. Никаких этих наливок не надо, никакого винца. Только один глоток. Для общего здоровья. Но, конечно, большой глоток, на всякий случай поправил он себя. Единый не сокрушит.

У него даже во рту пересохло.

Больше никогда в жизни ни в один кабак ни ногой!

Вообще ни в один! – твердо решил. Ни по каким праздникам!

Сейчас сделаю один глоток и – все! Отныне жить буду тихо, ни в чем не обманывая добрую вдову. Это же хорошо тихо жить! – обрадовался он. Зима, к примеру. Снег упадет. Холод такой, что птички мерзнут на лету, разбиваются о дорогу, как стеклянные, а в деревянном дому соломенной вдовы Елизаветы Петровны тепло, изразцовые печи истоплены. При огне можно неспешно беседовать с доброй вдовой. О неукротимом маиоре Саплине, потерявшемся в ужасной Сибири, о разных чудных вещах, о знамениях божьих, о звездах с хвостами. А можно вслух читать книгу «Хронограф». Вдова любит, когда ей читают вслух. Добрая вдова живо представляет себе далекое. Ей читаешь, а она все как будто перед собой видит. Будто перед нею открываются пространства… Вот пробивается сквозь снега маиор верхом на олене, как на рогатом коне, и стрелы дикующих густо летят… О чем бы ни читал Иван, добрая вдова все приводила к неукротимому маиору…

Один глоток, и – все!

Начну новую жизнь – тихую, пристойную.

В канцелярии думного дьяка много деревянных столов, шкапов, шкапчиков, полок; из всех тайных мест выброшу припрятанные шкалики, чтобы не было соблазнов. Или отдам те шкалики подьячим. В каждом шкапу теперь, как положено, буду хранить только маппы и книги.

Даже жаром обдало от таких добрых мыслей.

Ясно представил. За окнами – дождь, сырость, потом мороз, стужа, а в канцелярии сухо, тепло. На столах и на лавках развернуты чертежи далеких земель и морей, даже тех земель и морей, что пока известны только по слухам. Толмачи шевелят губами, писари скрипят перьями – одни перекладывают на русский язык немецкие да голландские книги, другие переносят на чистые листы разные куншты, чертежи, маппы. А он, Иван Крестинин, особенный дьяк, занимается совсем особенным чертежом, ну, может, секретным, на котором указаны пути, ведущие в Сибирь и дальше Сибири.

Повел плечом, возбуждаясь. Он, как Иван Кириллович Кирилов, дождется своего часа. Иван Кириллович начинал когда-то в Ельце простым подьячим, а теперь сенатский секретарь. Усатый умеет подбирать к делу людей. Лучшие в России маппы на сегодня вычерчены Иваном Кирилловичем. Когда Усатому однажды понадобилась большая и точная маппа сибирских земель из-за того, что китайцы и русские начали ссориться из-за перебещиков-мунгалов, именно Иван Кириллович рано утром положил перед государем нужную подробную маппу, выполнив ее всего за одну ночь.

Снова подумал о теплой печке, о пуржливой долгой зиме.

Известно, под обогревателями тепло, к изразцам можно прижиматься всею спиною. А если совсем озябнешь… Нет, нет! – оборвал себя Иван и быстро перекрестился. Это бесы ему подсказывают, что следует делать, если у печки совсем озябнешь… А пока так добродетельно крестился, добрая вдова набросилась на глупую девку Нюшку, заворожено застывшую в раскрытых дверях: та глаз не могла отвести от Ивана.

– Ну, выпялилась, бесстыжая! Иди, встреть Кузьму Петровича. Видишь, я в простом.

– Да брат же, поди, – дерзко ответила Нюшка. – Простят.

«У, бесстыжая!» – пригрозилась добрая вдова, но Нюшка бесстрашно фыркала, указывала на Ивана: «А чего они все время щипаются и щипаются? Ровно гуси». И все показывала, показывала взглядом на Ивана.