Читать книгу Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл - Страница 26

Судно называлось «Парки», из Лахины, деревни и гавани на побережье Мови, одного из Гавайских островов, где оно было построено из деревьев местного леса и из фрагментов кораблекрушений, оставшихся на берегах. Имя ему было даровано в честь великого вождя, самого высокого и самого благообразного джентльмена на всех Сандвичевых островах.

Со смешанной европейской и местной командой, общим числом около тридцати человек (но всего лишь четырьмя белыми, включая капитана), «Парки» приблизительно четыре предыдущих месяца плыл от своего порта в южном направлении в поисках жемчуга, раковин жемчужниц, морских огурцов и других подобных существ.

Самоа, уроженец Островов Навигатора, часто ходил в море и был хорошо сведущ в подводном лове жемчужниц и подводных тайнах. Уроженец Лахины на борту корабля немедленно стал приближённым командира: капитан заключил договор с Самоа на его услуги в качестве водолаза.

Женщина, Аннэту, была уроженкой отдалённого, малоизвестного острова, находящегося к западу, откуда её, ещё довольно юной, вывез командир судна, идущего из Макао в Вальпараисо. В Вальпараисо её покровитель оставил её на берегу; вероятней всего, насколько я понял позже, из-за возможных неприятностей.

Случилось то, что случилось, когда из девственного цветка Аннэту ушёл покой, оставив только крепкое тело и ещё более крепкую душу. Самоа, Мореход, безумно влюбился в неё. И, полагая, что леди, на его взгляд, храбра, как и он сам, и, несомненно, хорошо приспособлена к превратностям супружества в море, замыслил, по сути, самоубийство – проще говоря, женитьбу на ней, – и двое стали единым целым. И некоторое время спустя в качестве жены Аннэту сопровождала на бригантине своего господина Самоа. Как и Антоний, полетевший в объятия любовницы Цезаря, так и Самоа чувствовал в себе силу от одного только тщеславия. И продолжение было тем же самым. Но не для тяжкой жизни, в противовес Клеопатре, покорившей своего прекрасного откровенного друга, бедного Марка, Королева Аннэту завоевала своего пленника с его луком и его копьём. Но всё в своё время.

Они покинули свой порт и, перейдя Тропик и Линии, наткнулись на группу островов, где принялись искать раковины, которые во множестве и были найдены. И здесь – довольно странно, чтобы не сказать более, – они столкнулись с несколькими чолос, или метисами испанцев и индейцев, наполовину состоящими из испанцев, а наполовину – из помеси дикого индейца и дьявола, племени, от Вальдивии до Панамы печально известного своей недобросовестностью и подлостью.

Здесь метисы, давно оставившие суда, привёзшие их на острова, поднялись высоко во власти среди уроженцев острова. Узнав это, капитан «Парки» был очень удовлетворён; он, неосведомлённый бедняга, никогда прежде не присоединился бы ни к кому из представителей этого предательского народа. И, без сомнения, он предполагал, что их влияние на островитян будет служить его интересам. Во всяком случае, он сделал подарки чолос – тем, кто, в свою очередь, снабдил его дополнительными водолазами из числа уроженцев острова. Большой любезностью было также то, что они указали на лучшие места для поиска раковин. Одним словом, они были чрезвычайно дружественными, часто подходили к бригантине и дружелюбно обедали с капитаном в каюте, разделяя совместную трапезу.

Все эти благие дела продолжались до того момента, пока однажды утром полукровки не пригласили капитана пойти с ними в его китобойной шлюпке к мелководью на другой стороне острова, находящемуся на некотором расстоянии от той точки, где стояла бригантина. Они столь быстро устроили эту поездку, что ни один человек из Лахины, что были под командой Самоа, которому капитан очень доверялся, не был оставлен опекать «Парки»; остались только трое белых из команды для управления парусом при небольшом ветре.

И вот обречённый бриг стоял на якоре посреди глубокого гладкого круглого залива, открытый со всех сторон, окружённый самыми красивыми рощами. На одной стороне находился выход к морю; возможно, длина якорного троса была больше той, что нужно было для швартовки бригантины. Час или два после того, как китобойная шлюпка ушла и оказалась полностью вне поля зрения, уроженцы в мелководьях были замечены отплывающими от берега; некоторые в каноэ, а некоторые вплавь. В пирогах на виду были уложены хлеба и бананы, в последней посудине – кокосовые орехи; всё это по приближении судна они настоятельно потребовали обменять на ножи и топоры.

От их действий, подозревая некое предательство, Самоа предпочёл уклониться и приказал им уйти, объясняя, что никакой обмен не может иметь место до возвращения капитана. Но тут один из дикарей украдкой выбрался из воды и, проворно пробежав от ватерштага к бушприту, метнул копьё, так вогнав его в фок-мачту, что оно зазвенело. Сигнал крови! С ужасающими криками, вытащив оружие, до настоящего времени скрытое в каноэ или под плывущими кокосовыми орехами, дикари перепрыгнули через низкие борта бригантины, через фальшборт, и с дубинами и копьями с беспредельной свирепостью напали на ошеломлённую команду.

После слабого сопротивления лахинцы, отбивавшие атаку у снастей, были настигнуты и убиты.

При первой тревоге Аннэту, однако, сумела убежать к передней мачте, выше которой она не смогла подняться и куда дикари не рискнули сунуться. Хотя за своими орехами полинезийцы поднимаются на пальмы, как белки, однако же с первого взгляда они переоценили высоту мачты судна, как фермеры Кеннебека.

Оценив силы нападающих, Самоа помчался в каюту за оружием, а в ней обрушился на двух молодых дикарей. Но после отчаянного мгновенного боя, в котором его рука была искорёжена, он спрыгнул вниз, в каюту, немедленно обезопасив себя от внимания других нападавших, оказавшихся наверху. В каюте, во время шума бойни, он спокойно перевязал руку, затем, выложив на фрамугу три заряженных мушкета, принадлежавших капитану, неустрашимо ждал нападения.

Цель уроженцев, как кажется, состояла в том, чтобы разбить бригантину о береговые коралловые рифы лагуны. И с этим намерением некоторые из них спрыгнули в воду и перерезали якорные канаты. Но отлив повернул нос «Парки» в сторону моря – к выходу, и дикари, чувствуя это, неуклюже устанавливали фортали и потащили в кормовую часть парус, таким способом устанавливая фок, ранее выпущенный для просушки.

Тем временем старый седовласый вождь спокойно стал за руль, силясь направить судно к берегу. Но, неправильно управляемая, бригантина, быстро скользящая по воде, уже прошла большой путь к выходу из гавани. Видя это, главари, числом шесть или восемь, прибежали помогать старому седому бородачу у руля. Но тут для них пробил чёрный час. Внезапно, пока они поворачивали руль, в них были быстро разряжены три мушкета из окна в крыше каюты. Двое из дикарей упали замертво. Смертельно раненный старик, судорожно хватаясь за руль, навалился на него и упал, и дикая паника при виде своих лидеров, необъяснимым образом убитых, заставила островитян прыгнуть за борт и убраться на берег.

Услышав резкий удар, Самоа вылетел на палубу; увидев поднятый фок и повёрнутый к морю нос бригантины, он крикнул Аннэту, всё ещё находящуюся наверху, чтобы та спустилась к ярдовому топселю и освободила там холст паруса. Его команде повиновались. За то, что она сделала в тот день Аннэту заслужила золотой медали. Распустив паруса и выпустив топсель, она позволила ветру надуть их; в данной операции она помогла Самоа, который встал у руля.

Фок и передний топсель были теперь более-менее сносно установлены, и, когда судно потянуло в сторону моря, бриз посвежел. И хорошо, что это произошло: восстановив силы после первой неудачи, дикари предприняли преследование по горячим следам; некоторые в каноэ, а некоторые, как и прежде, вплавь. Но вскоре главный топсель был отдан бризу, который всё продолжал свежеть, увеличившись ещё на четверть. И с этой храброй демонстрацией парусов «Парки» благородно шёл к выходу из гавани, и громко кричал Самоа, как только женщина отстрелила последний парус, разделённый до того канатом на длинные выпуклости. Дикари не смогли поплыть наперерез кораблю. И это было к лучшему, так как плыть на каноэ там было почти одинаково трудно. Но беглецы всё ещё не были в безопасности. В полное преследование теперь пустилась китобойная шлюпка с командой из чолос и четырёх или пяти островитян. После чего отпали сомнения в том, что все белые, кто на ней недавно ушёл утром, были уничтожены предателями-метисами и что захват бригантины был заранее обдуман; Самоа теперь уже не видел никакой другой возможности, кроме как увести опустевшее судно подальше от этой земли.

Теперь на вёслах сидели дьяволы, решившие исправить свою ошибку. Тем временем Аннэту была всё ещё занята наверху, освобождая меньшие паруса, которые ей удалось частично установить.

Сильный бриз с кормы уже заполнил нижние паруса, их било и качало в воздухе, как воздушные шары, в то время, когда их поднимало вверх, а каждая штанга дрожала и прыгала. И, словно напуганная чайка, удирающая от морских ястребов, небольшой «Парки» устремился вперёд, храбро разрезая морскую воду.

С раненой рукой, обмотанной пеньковой петлёй, Самоа стоял у руля; мушкеты, перезаряженные, были уложены перед ним на нактоузе. Учитывая, что бригантина и так была не очень удачно построена и имела плохо приспособленные паруса, ставшие более неуправляемыми из-за силы бриза, преследователи полагали, что, в конце концов, несмотря на хороший старт, беглецы ещё могут стать добычей охотников. Судно постоянно отклонялось от прямого курса, и лодка приближалась. Раздражённый её видом и, возможно, думая больше о мести за происшедшее, чем о будущей безопасности, Самоа доверил руль Аннэту, поставил свои мушкеты на фальшбортах и посвятил им много времени, уверенно целясь и разряжая один за другим в приближающегося противника.

Трём выстрелам ответили громкие насмешки дикарей, которые размахивали своими копьями и насмешливо жестикулировали, в то время как их главари, чолос, гребли вёслами.

Лодка продолжала нагонять бригантину, и мушкеты снова были перезаряжены. И, поскольку следующий выстрел не заставил себя ждать, наступила пауза, по окончании которой, как молния, передний чолос вскочил со своего места с веслом в руке и упал в море. Раздался жестокий вопль, и один из островитян прыгнул в воду, схватив погружающееся тело за длинные волосы; затем мёртвого и живого втащили в лодку. Набравшись храбрости от этого фатального выстрела, Самоа стрелял ещё и ещё, но не с подобным верным результатом, а только лишь задев оставшегося метиса, который, присев позади своих товарищей, умолял их повернуть лодку и идти к берегу. Встревожившись судьбой своего собрата и, по-видимому, убоявшись беспристрастного огня Самоа, малодушный злодей отказался выставить свои конечности выше планшира.

Хорошо бы сейчас было преследователям начать своё спасение, но несчастный случай этому воспрепятствовал. В тот момент, когда лодка накренилась и поражённый чолос упал за борт, два весла выскользнули в воду и уже не плавали на поверхности вместе со схваченным смертью метисом, пропав из виду, поскольку утонули в море. Двое из островитян поплыли, чтобы вернуть их, но, напуганные треском выстрела поверх их голов, сразу же повернули назад, спешно вернулись и едва успели увидеть, как один из их товарищей прижимает к своему телу руку, получив пулю от Самоа.

Этого было достаточно: пронесясь мимо злополучной лодки, они быстро добрались до берега, сопровождаемые остальными; кто-то прыгнул за борт, оставив в лодке тех, кто, как оказалось, уже не мог плавать, – раненого дикаря и мертвеца.

«Груз теперь далеко, и остаётся только мстить за моего славного товарища», – сказал Самоа самому себе. Но это было не всё. Увидев всю эту расплату и осознав своё одиночество, он быстро положил передний топсель к мачте, подняв повыше, и снова открыл огонь по лодке, каждой выпуклости моря, приходящейся всё ближе и ближе к ней. Тщетны оказались все усилия убежать. Раненый человек с мертвецом на руках кидался из стороны в сторону, а чолос, сжимавший весло, в безумии крутился в лодке, в то время как выстрел следовал за выстрелом. Самоа стрелял с такой скоростью, с какой Аннэту могла заряжать оружие. Поочерёдно и чолос, и дикарь упали мёртвыми на своих товарищей, наклонив лодку поперёк до почти полного затопления, в каковом виде она и уплыла прочь.1