Читать книгу Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл - Страница 43

После ухода с «Парки» у нас установилась спокойная погода, перемежавшаяся лёгким бризом. И, скользя по морской глади, ещё недавно покрытой бурной пеной, я не смог избежать собственных раздумий о том, насколько удачно сложилось, что буря настигла нас на бригантине, а не на «Серне». Хоть она и обладала высоким достоинством и как китобойная шлюпка по размеру была сопоставима с морским ботом, тем не менее в серьёзном шторме чем больше ваше судно, тем в большей вы безопасности. Почему-то тысяча беззаботных душ, находящихся в линкоре, насмехаются над самыми ужасными ураганами, хотя в действительности они могут находиться в меньшей безопасности в своей Трое с деревянными стенами, чем те, кто спорит с бурей в клипере.

Но мало того, что я поздравлял себя со спасением от гибели, но также и с перспективой на будущее. Для штормов, происходящих так редко в этих морях, один его приход – почти верная гарантия очень спокойной погоды на много недель, которая должна установиться.

Теперь день следовал за днём, и никакой земли. И постоянно казалось, что вдруг мы, должно быть, проплыли мимо самого отдалённого возможного западного предела цепи островов, которую мы искали; это потаённое подозрение твёрдо сидело во мне. Однако я не мог не подпитывать скрытую веру в то, что всё сложится хорошо.

На девятый день мои опасения прошли. В сером цвете рассвета была замечена крепко спящая крачка-глупыш, взгромоздившаяся на пик нашего паруса. Эта чудачка была верна своей сути любопытной домашней птицы, имя которой происходило от её сонливости. Её оперение было белоснежным, её клюв и лапы были кроваво-красными; последние были похожи на небольшие панталоны. В хитрой попытке изловить птицу Самоа ухватил три хвостовых пера; встревоженное существо улетело с криком и оставленными перьями в его руке.

Плывя дальше, мы часто пересекались с путями огромных низко пролетавших стай других диких птиц, главным образом тех разновидностей, которые редко улетают далеко от земли: крачек, фрегатов, моллинье, рифовых голубей, болванов, чаек и т. п. Они затмевали небо; их крылья шумели так же непрерывно, как одновременно опадавшие десять тысяч листьев. Как будто из-за шор просматривался морской берег, покрытый галькой. На нём находилось несметное число птиц с более широкими крыльями. В это время высоко над всеми взлетел в воздух смелый «водолаз», или морской бумажный змей, обладающий действительно замечательной силой зрения. Мало кто из летучих рыб в воде ощущает её на высоте, которая может быть почти четыреста футов. Спирально спускаясь и крича, головой вперёд водолаз бросается вниз, врезаясь в воду, и, на мгновение целиком исчезнув, наконец выныривает; его добыча уже крепко схвачена его когтями. Но когда он уносит её наверх, на смелого бандита сразу нападают другие хищные птицы, стремящиеся вырвать у него его добычу. И вы видите, что рыба, выхваченная из его когтей, уже падает в воздухе, пока снова не оказывается пойманной в самом процессе падения своим стремительным преследователем.

Оставляя эти достопримечательности за кормой, мы вскоре подобрали слизистую шелуху кокосового ореха, плывшую посреди зелёных уток. И вскоре после этого увидели две или три ветви дерева и одинокий ствол пальмы, который, когда мы приблизились, выглядел будто совсем недавно начавший своё бесконечное путешествие. Как только полдень миновал, тёмно-красная дымка, опирающаяся на западный горизонт, была почти затемнена. Однако мы сомневались, что позади этой тусклой драпировки качались ветви деревьев.

Мы были теперь в приподнятом настроении. Самоа временами мурлыкал какую-то свою языческую частушку, а Ярл был в десять раз более полон решимости вместо своего прежнего спокойствия; его глаза исполнились ожиданием и пристально вглядывались вдаль с нашего судна. Внезапно, затенив лицо рукой, он на мгновенье остановил свой пристальный взгляд, а затем, вскочив на ноги, произнёс, растягивая слова: «Вижу корабль!»

Откинутый к самому дальнему краю неба, он выглядел небольшим пятнышком, мелькающим каждый раз, когда мы приподнимались на гребне волны. Он был похож на одну из множества птиц, показывающую через раз своё оперение: словно летящая вниз к морю молочно-белая крачка.

Но скоро мы больше не замечали птиц. Пятнышко оставалось пятнышком, явно парусом, но слишком маленьким для судна. Было ли оно шлюпкой, возвращавшейся с охоты на кита? Далеко ли за кормой находилось судно, которому она принадлежала, и было ли оно покрыто туманом? Так казалось вначале.

Однако мы со спокойствием ожидали более близкого подхода незнакомца, уверенные, что в течение некоторого времени он был бы не в состоянии заметить нас вследствие того, что мы находились в том месте, которое моряки называют

«поляной солнца», или в той части океана, на которой лучи солнца вспыхивают со специфической интенсивностью.

Поскольку парус был почти полностью развёрнут, отсутствие у него белого блеска вынудило нас усомниться, было ли оно действительно китобойным судном. Теперь же он казался жёлтым, и Самоа объявил, что это должен быть парус некоего островного судна. И точно. Незнакомец оказался большим двойным каноэ, которое используется полинезийцами для плаваний между отдалёнными островами.

Уполуан теперь настаивал на встрече, к которой Ярл не был расположен. Оценив ситуацию, я распорядился зарядить мушкеты, затем установили парус к ветру – мы устремились вслед за каноэ, идя теперь под прямым углом к нашему предыдущему курсу.

Здесь стоит упомянуть, что от различных весёлых тканей и других вещей, приготовленных для обмена капитаном

«Парки», я получил разительно улучшенный костюм для себя, создав его свободным, расцвеченным и восточным по виду. Я был похож на Эмира. И при этом мой Викинг не забывал следовать моему примеру, хотя и с несколькими собственными модификациями. С его длинными запутанными волосами и гарпуном он был похож на морское божество, что появляется на корабле, впервые пересекающем экватор. Татуированный Самоа носил ещё и клетчатую юбку, и тюрбан, напоминая одного жёлто-коричневого леопарда, хотя все его пятна находились в одном месте. Помимо этого нашего одеяния для чрезвычайных ситуаций, мы могли бы выложить и показать на нашей шлюпке нанкинские водолазные шаровары и шелка.

И вот уже в полной красе показалась пара огромных неуклюжих носов, грубо вырезанных и идущих по воде со значительной скоростью; огромный парус растягивался, удерживая ветер, словно сумой. Корабль оказался полным мужчин; и от противоречивых криков, которые долетали до нас, и по резко изменившемуся курсу каноэ стало ясно, что мы произвели немалую сенсацию. Они, казалось, не определились, каким курсом следовать: то ли заняться встречей, то ли избежать её; считать нас друзьями или врагами.

Поскольку мы подошли ещё ближе, отчётливо видя их лица, то громко приветствовали их, приглашая свернуть их паруса и позволить нам остановиться у них. Но никакого ответа не получили; их смятение усилилось. И теперь, в пределах менее чем двух длин судов, они уже неслись прямо наперерез к нам, пристально глядя на нас со смешанным любопытством и страхом.

Их судно было приблизительно тридцати футов длиной, состоящее из параллельно отстоящих приблизительно на один ярд пары каноэ, очень узких, по всей длине соединённых крепкими поперечными древесными брусьями с шагом в четыре планшира. На эти брусья была установлена платформа или возвышение, вполне сухое; а на корме – арочная каюта или шатёр, позади которого были установлены два весла с широкими лопастями, заканчивающихся грубыми акульими хвостами, которыми судно управлялось.

Мачта, державшая жёлтый парус, представляла собой изогнутый ствол, косо поставленный в мачтовом створе, зелёная кора которого всё ещё не была очищена. Тут и там имелись небольшие пучки мха. Высокий, крючковатый нос этого каноэ, в котором стояла мачта, напоминал грубый алтарь, и повсюду вокруг него было разложено множество разных фруктов, включая кокосовые орехи, уже очищенные. Эти орехи как бы формировали своего рода пределы алтаря.

Передний бим, пересекая планширы, простирался приблизительно на двенадцать футов вне описанного возвышения; и через одинаковые интервалы были закреплены крепкие тросы, ведущие к верхней части мачты и отвечавшие за работу парусов. Бриз теперь посвежел; и, дабы перевесить уходящую в воду подветренную сторону судна, пятеро мужчин стояли у этого длинного бима, удерживая пять парусов. Однако они не уравновешивали давление паруса, и вследствие противоположного наклона двойного каноэ эти живые статуи были подняты высоко над водой; их внешность поражала страстным нетерпением и очевидной опасностью их положения, поскольку безумные брызги от водореза летели прямо на них. Внезапно островитяне бросили своё судно по ветру, в то время как мы подняли наши вёсла, боясь потревожить их своим приближением. Но, приветствуя их снова, мы сказали, что являемся друзьями и у нас есть дружеские дары для них, если они мирно разрешат нам подойти. Как я понял, там раздался мощный шум; пока же я предложил Ярлу и Самоа сесть на вёсла и очень плавно приблизиться к незнакомцам. После чего, среди шумов и криков, некоторые из них поспешили к самой дальней стороне от возвышения, заняв положение с выгнутыми руками вдоль голов, как будто для прыжка в воду; другие угрожали нам дубинами и копьями, и среди них был один старик с бамбуковой решёткой на голове, формирующей своего рода деревянную площадку для его волос, установленную как тент, с заплетённой позади неё широкой петлёй.

При этой демонстрации враждебности Самоа бросил своё весло и поднял мушкет, прицелившись в старика, который, по его мнению, казалось, угрожал нам из пустого хвастовства. Но я быстро отвёл дуло его мушкета и запретил малейшие знаки враждебности, приказав моим компаньонам, однако, сохранять бдительность.

Мы уже прекратили грести, но после нескольких минут шума в каноэ островитяне побежали к рулевым вёслам, развернули судно по ветру и быстро поплыли прочь от нас. Со всей поспешностью мы подняли наш парус и также налегли на вёсла, скоро настигнув их и обнаружив закрытую общину.