Читать книгу Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл - Страница 38

В момент установки «Серны» на бригантину мы, как я полагаю, уже прошли как минимум двести лиг к западу от точки, где тогда находился оставленный «Арктурион». Хотя насколько далеко, а также в какую сторону, к северу или к югу от экватора, я не могу сказать ни с какой абсолютной уверенностью.

Но то, что мы не удалялись на значительное расстояние от линии экватора, казалось очевидным. И самой звёздной ночью не обнаруживалось никакого признака видимости противоположных полярных созвездий, хотя мы часто просматривали северный и южный горизонт в их поисках. Насколько вид неба возле линии горизонта зависит от географической широты, мог сказать только человек, долгое время эти небеса изучавший.

С учётом моего предположения относительно нашей долготы, на которую я только что здесь сослался, и учитывая тот минимум пути, который нам удалось проделать на «Парки», нам теперь оставалась какая-то сотня лиг под парусом, и мы увидали бы страну, которую искали. Но не было никакой возможности сказать, сколько именно времени мы могли бы продолжать плавание, не видя землю. Успокаиваясь, лёгкие бризы и потоки делали каждый расчёт сомнительным. Не имелось никакого точного метода оценки нашего продвижения на запад, кроме того, что называют Точным расчётом, – с ежечасным вычислением узлов, – как и того, что исходные данные были взяты от воображаемого отклонения от нашего курса из-за океанских потоков, которые время от времени в этой части Тихоокеанского региона обладают очень большими скоростями. Сейчас во многих отношениях мы не могли не чувствовать себя в большей безопасности на борту «Парки», чем на борту

«Серны». Чувство опасности притупляется с увеличением числа тех, кому эта опасность угрожает. Тот, кто готов отчаяться при опасности в одиночестве, мужает сердцем в присутствии товарища. Во множестве товарищей – больше самообладания и взаимного утешения.

Однако на бригантине было много источников беспокойства и беспокойств, неизвестных мне на китобойном судне. Правда, теперь у нас между палубой и бездной имелось пятьсот славных досок на каждой планке нашего маленького жизнерадостного корабля. Но «Парки» требовал большой заботы и внимания; особенно ночью, когда бдительное наблюдение было обязательно. При безответственности на нашем китобойном судне мы, возможно, подошли бы близко к мелководью или рифам, а потому подобная небрежность или безрассудство теперь могли бы оказаться фатальными для всех нас.

Хотя в радостном солнечном свете, проплывающем через сверкающее море, меня мало беспокоили серьёзные предчувствия, в часы темноты они выглядели иначе. И предчувствия, словно губка водой, подпитывались небрежностью Ярла и Самоа в период их ночных вахт. Несколько раз я был охвачен смертельной паникой и внимательно рассматривал тёмный горизонт, когда, пробудившись от дремоты, обнаруживал рулевого, в чьих руках в то время были сосредоточены наши жизни, стоящего спящим у румпеля, подобного скульптуре дракона с открытым от удивления ртом, которая была грубо вырезана на нашем носу.

Сам я, побывавший на борту других судов и много раз дремавший у руля, злился оттого, что пребывал в почти полной неспособности извести эту беспечность в моих товарищах. Мне казалось, будто объяснение последствий данной ситуации должно стать достаточным, чтобы предотвратить подобное поведение на борту нашего судна.

Облик Самоа, спящего на вахте, был почти ужасен. Его большие опаловые глаза были полуоткрыты, и отражённый свет от нактоуза мерцал между его веками, как языки пламени. И венцом зрелища были его гигантский рост и дикие черты лица.

Напрасно я протестовал, просил или угрожал: случайная сонливость моих товарищей-путешественников оказалась неизлечимой. С этой целью я напомнил своему Викингу, что сон в ночных вахтах на таком судне, как наше, сильно отличается от подобной беспечности на борту «Арктуриона». На его борту наше местоположение в океане было всегда известно, и наше расстояние от земли тоже; и если морякам ночью разрешалось быть сонливыми, то главным образом потому, что капитан хорошо знал, что можно обойтись без чрезвычайной осторожности.

Хотя во всём остальном Небожитель показал себя как самый верный союзник, но только в этом вопросе он оказался либо упрямо тупым, либо безумным. Или, возможно, снова оказавшись на двухпалубном судне, подобное которому укачивало его раньше, он был убаюкан обманчивой безопасностью.

Для Самоа его сонливость была сонливостью одного удара во сне, приносящего мечту или смерть. Он казался нечувствительным к опасности, которая нам угрожала. Часто я с сожалением отсылал сонного дикаря вниз и принимался самостоятельно рулить до утра. В дальнейшем я считал обязательным для себя дневной сон, чтобы легче было стоять и смотреть ночью; хотя и Самоа, и Ярл должны были регулярно стоять на вахте по четыре часа каждый.

Уже было упомянуто, что Аннэту тоже стояла за штурвалом; но это было только днём. И, отдавая должное леди, я должен подтвердить, что в этом она показала себя с лучшей стороны. Поскольку, несмотря на постоянное самолюбование лицом сирены в стекле нактоуза, который смутно очаровывал её взгляд, Аннэту оказалась самой дисциплинированной среди всех остальных, кто стоял у рулевого колеса. Действительно, она гордилась своим заданием, всегда готовая к своей очереди, с изумительной точностью вычисляя приближающиеся часы, когда подходила их очередь. Её хронометр был и нашим – солнцем. Ночью им, должно быть, была одна из звёзд, для чего она часто пристально глядела на особую часть неба, как будто через телескоп в обсерватории.

Вследствие некоего странного рассуждения она тешила себя понятием, что тот, кто стоял за штурвалом бригантины, и являлся капитаном в течение этого периода. Действительно, она давала себе полную свободу за штурвалом: экстравагантными жестами отдавала неразборчивые приказы о поднятии парусов или выкидывала за борт что-нибудь, чтобы увидеть, как быстро идёт корабль. Всё это очень развлекало моего Викинга, которого несколько раз охватывал смех, настолько громкий и здоровый, что нельзя было не отметить такие случаи занесением их в хронику.

И всё это говорится про Аннэту для того, чтобы предварить то, что далее будет сказано. Наблюдение за сонливыми Ярлом и Самоа, которое так часто ночью удерживало меня вне моего гамака, вынуждало меня отдыхать днём, когда я как раз предпочитал вовсю бодрствовать, и поэтому я решил позволить Аннэту стоять вахту по ночам; она несколько раз просила меня об этом, чтобы дистанцироваться от сонливого супруга, одновременно воздерживаясь от всяческих размышлений о Ярле, к которому она в последнее время прониклась чрезвычайным расположением.

Теперь Калмычка выстаивала свои первые ночные часы с восхищением, если не сказать с превеликим бдением. Для простого управления судном не требовалось использование её достаточно активного ума. Иногда и внезапно у неё возникала потребность бросить румпель, чтобы схватиться за поручень, конец которого вёл вниз, в каюты, где она подкрепляла себя глотком или двумя воды и кусочком булочки, а затем продолжала стоять у руля, глядя далеко вперёд и преисполнившись важности от своей службы. При любом необычном колебании парусов или сильной тряске палубы я свистал всю команду. Найдя Аннэту такой неутомимой, я с готовностью побудил её выстаивать по два часа за Ярла и Самоа, и, когда она стояла у руля, я разрешал себе дремать на груде старых парусов, распростёршись каждый вечер на квартердеке.

Небожитель же часто убеждал меня «свёртывать паруса» каждую ночь, дабы остановить движение судна до утра; этим планом он, возможно, хотел гарантировать спокойный сон для всех. Но, как оказалось, такой курс был бы чрезвычайно неблагоразумным. Если не двигаться по воде, быстрые течения, с которыми мы столкнулись, непрерывно стали бы нести нас в восточном направлении, поскольку, вопреки нашему предыдущему опыту, они, казалось, недавно полностью изменили своё направление; явление, безусловно, необычное около линии экватора в Тихом океане. И оно оказалось тем, что продлило наш проход на запад. Даже при умеренном бризе я иногда полагал, что импульс ветра немного больше встречного движения потоков, и настолько, что с большим количеством надутых парусов мы в действительности оказывались стоящими в одной и той же точке океана.

Экваториальные течения Южных морей считаются самыми таинственными из глубинных тайн. Откуда они прибывают, куда идут, кто знает? Скажите нам, какой скрытый закон регулирует их поток. Независимо от теории, которая приписывает им почти обязательное направление с востока на запад, вызванное восточными ветрами с экватора и сопутствующими действиями полярных потоков, эти течения всегда переменчивы. Невозможно наверняка знать период их изменений или предсказать его.

Но, однако, трудно объяснить определённую причину океанских потоков в любой части мира одним из благотворных эффектов, что кажется достаточно очевидным. И хотя обстоятельства, на которые здесь ссылаются, возможно, известны каждому человеку, то его можно будет расспросить, наделены ли они вообще той важностью, которую заслуживают. Объяснение здесь основано на постоянном смешении и очистке морской воды из-за течений.

То, что океан, согласно популярной теории, обладает специальным очищающим реагентом в своих солях, должно быть подвергнуто некоторому сомнению. Не может явно отрицаться, что те самые соли, что могли бы испортить его, не являются результатом оживлённой циркуляции внутренних его частиц внутри потоков. Морякам известно, что морская вода, оставленная в ведре в тропическом климате, очень скоро становится совсем отвратительной и не имеющей никакого сходства с дождевой водой.

Но я не строю теорий. И, возражая вышеупомянутому заявлению, позвольте мне добавить, что упомянутая порча морской воды, оставленной в ведре, может возникнуть в немалой степени из-за присутствия разложившихся в ней фрагментов животных.