Читать книгу Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии - Ги Бретон - Страница 3

12 августа 1822 года около восьми часов утра на лугу Монмартра двое мужчин с пистолетами в руках стояли друг против друга. Их секунданты держались чуть поодаль.

Один из дуэлянтов был высоким крепким краснолицым мужчиной пятидесяти лет. Бывшего солдата Империи звали господином Боннафу.

Другой – коротышка, в очках, закрывавших пол-лица, выглядел лет на двадцать пять. Звали его Адольф Тьер…

Причиной их ссоры, естественно, явилась женщина. В Эксе, где Адольф Тьер изучал право, он влюбился в мадемуазель Боннафу и даже пообещал на ней жениться. Но потом, переехав в Париж для того, чтобы там сколотить себе состояние, и познакомившись с молодыми женщинами, чье материальное положение вполне могло послужить его честолюбию, он быстро позабыл о юной провинциалке. И тогда господин Боннафу сел в дилижанс и прибыл в Париж, чтобы потребовать от юного Растиньяка[1] выполнения данного им обещания.

Поскольку Адольф заявил, что его положение редактора газеты «Конститюсьонель» не позволяет ему пока обзавестись женой, старый «ворчун»[2] вызвал его на дуэль.

Вот поэтому-то двое мужчин, едва не ставших один зятем, а другой тестем, и встретились утром на той лужайке.

По сигналу одного из секундантов господин Боннафу выстрелил первым, но промахнулся. А Тьер, как хороший игрок, после этого просто послал пулю в воздух. Дуэль закончилась.

В карету Адольф Тьер сел с задумчивым и немного грустным выражением на лице. Он подумал о том, что с этим ударом молнии, прокатившимся в небе Монмартра, безвозвратно ушла его жизнь юного провансальца.

Его кошачьи глазки за овальными стеклами очков заблестели.

– Теперь, друзья мои, – сказал он, – пора завоевывать Париж…

Для того чтобы достичь своей цели, маленький марселец, в чьих жилах текла греческая кровь[3], готов был использовать любые средства, в том числе и те, что могли предоставить женщины[4]. Единственным препятствием в этом была его застенчивость. Приобретенный им любовный опыт не был еще достаточно большим, и он боялся показаться неискушенным тем красавицам-аристократкам, чьей протекции он так хотел добиться. Будучи по натуре дотошным до мелочей (как в учебе, так позднее и в политике), Тьер решил брать уроки у опытных в любви женщин. Приняв такое решение, он стал почти каждый вечер появляться в компании с девицами, чья добродетель была под большим вопросом. Эти нежные милые создания, сами того не подозревая, вложили в руки маленького журналиста оружие, которое он вскоре пустит в ход для завоевания парижских салонов.

Прилежный и смышленый ученик, Адольф Тьер вскоре превзошел своих наставниц. Он сам начал придумывать довольно смелые задачи и решать их с таким мастерством и ловкостью, что смог бы удивить даже самих составителей известной «Камасутры». И лишь только тогда он осмелился начать ухаживать за женщиной из высшего света.

Спеша претворить в жизнь свои планы, он сразу же выбрал для себя очень высокую цель и повел атаки на Доротею Курляндскую, герцогиню де Дино, которая была племянницей и время от времени любовницей Талейрана.

«Она была, – писал Андре Жермен, – на несколько лет старше его; для человека, начинающего в литературе и политике, подобная женщина была чем-то вроде блестящей добровольной повинности»[5].

Естественно, навыки, приобретенные в постелях дам из Пале-Рояля, очень понравились красавице-герцогине. И вот как-то утром, после особенно насыщенной любовью ночи, она отправилась к своему дяде и принялась расхваливать ум маленького провансальца и глубину его политических взглядов.

Старый лис, разумеется, сразу же догадался, какими скрытыми достоинствами журналиста объясняется восторг прекрасной Доротеи. Но, учуяв и то, что этот честолюбивый и неразборчивый в средствах молодой человек мог стать прекрасным орудием в его борьбе за возвращение к власти, бывший министр подавил в себе ревность.

В тот момент, а дело происходило в 1826 году, Талейран тайно готовил свержение Карла X. Подбрасывая идейки журналистам из оппозиционных газет, возбуждая недовольство масс режимом, множа число разочарованных людей, он надеялся раз и навсегда добиться изгнания Бурбонов из Франции.

Маленький Тьер, у которого в руках был такой рупор, как «Конститюсьонель», мог оказать неоценимую услугу. Талейран встретился с ним, легко очаровал и, наконец, с улыбкой произнес:

– Настанет день, мсье Тьер, и вы станете министром… Но для этого нужно, чтобы Пале-Рояль перебрался в Тюильри…

В Пале-Рояле с женой и детьми проживал как простой буржуа Луи-Филипп Орлеанский, сын Филиппа Эгалите. Намек бывшего епископа Отунского был поэтому ясен любому. Для того чтобы смогли осуществиться честолюбивые помыслы Адольфа Тьера, следовало сделать так, чтобы Карл X перестал быть королем и чтобы на трон взошел герцог Орлеанский…

Молодой журналист прекрасно понял, что именно он должен был делать и чего от него ждали.

С этого момента он яростно, ядовито и, следует признать, умно стал критиковать решения, принимавшиеся последовательно менявшимися премьер-министрами Карла X. Его узнали широкие читательские массы, перед ним открылись двери многих салонов, он стал модным полемистом.

В 1829 году, догадавшись, что во время правления монарха, чей приход к власти он исподволь готовил, буржуазия займет главенствующие позиции и постепенно отстранит аристократию от власти, Адольф Тьер решил, что ему следует на всякий случай поскорее заручиться поддержкой представителей этого недоверчивого класса.

И тогда он стал любовником госпожи Досн, жены крупного биржевого маклера, нажившего огромное состояние на спекуляциях земельными участками.

Защитив себя от нападок правых и центристов этими двумя очаровательными и умными женщинами, маленький Тьер понял, что ему нет никакой необходимости искать себе половину…

Госпожа Досн помогала мужу сколачивать состояние, деля ложе со всеми крупными финансистами того времени.

Она была, что называется, женщиной с головой.

Как прилежная разночинка, она записывала имена своих любовников в специальную книжечку и ежемесячно подводила итоги того, чего она от них смогла добиться. Те из любовников, которые не оказались достаточно полезными, лишались, по выражению ее близких друзей, доступа «к конфетке Софи»…

Молодая женщина давно уже мечтала открыть у себя политический салон и принимать дома государственных деятелей, дипломатов, журналистов. Маленький Тьер, как ей казалось, мог дать ей все это[6].

Правда, она не знала того, что и юный Адольф, гулявший по Парижу в привлекающих всеобщее внимание жилетах и очках, щеголявший своим акцентом и красноречием, не находившим пока применения, очень рассчитывал извлечь выгоду из связи с ней.

Несколько недель они разыгрывали комедию любви. Но Тьер, чей темперамент с годами становился все горячее, исполнял свою роль с таким рвением, таким блеском, такими глубокими изысканиями «в деле доставления удовольствия», что госпожа Досн, восхищенная, очарованная, «урчащая от удовольствия», влюбилась в него всерьез.

– Я сделаю тебя величайшим государственным деятелем Франции, – сказала она ему однажды после того, как он очень хорошо потрудился.

Будущий освободитель страны отблагодарил ее подходящим обстановке жестом…

1 января 1830 года Тьер вместе со своими приятелями Минье, Арманом и Карелли стал содиректором новой оппозиционной газеты «Насьональ», которую финансировал Талейран.

В этой ежедневной газете, выступавшей на стороне герцога Орлеанского, с первых же номеров стали публиковаться статьи, содержавшие яростные нападки на режим. «С первого же номера, – писал Сент-Бев, – газета начала революционную осаду».

Госпожа Досн, естественно, была в восторге:

– Эта газета прославит тебя на всю страну…

Продолжай в том же духе! Нападай на этого короля, который только сидит на троне, а государством не правит. И задай-ка взбучку Полиньяку, чье пребывание на посту министра является оскорблением всех и вся в нашей стране[7].

Неловкая политика Карла X неожиданно помогла Софи подтолкнуть своего любовника к власти.

26 июля 1830 года в газете «Монитер» были опубликованы известные королевские указы, временно отменяющие свободу прессы. Все оппозиционные газеты тут же дружно выступили против указов. Узнав об этом, Софи воскликнула:

– Адольф, пришло время действовать! Лети скорее к себе в редакцию и возглавь борьбу: говори, кричи, требуй, делай все, чтобы все видели и слышали только тебя одного… И тогда ты выиграешь.

Тьер помчался в «Насьональ», редакция которого находилась на улице Св. Марка, протиснулся сквозь толпу собратьев по перу, обсуждавших, что им следует предпринять, кого-то толкнул, кого-то лягнул, закричал громче других, влез на стол и произнес речь и в конце концов получил от собравшихся задание сочинить текст протеста.

Ему дали большой лист бумаги, и он дрожащей рукой написал на нем то, что много раз говорил своей любовнице во время бесконечных бесед на политические темы после изнурительных занятий любовью. И первым поставил свою подпись.

«В этот самый момент, – отметил Морис Реклю, – он входил в историю. А выйти из нее ему суждено было спустя сорок семь лет, причем через парадную дверь».

27 июля, продолжая находиться в состоянии возбуждения стараниями госпожи Досн, Тьер собрал в салоне газеты «Насьональ» многочисленную группу избирателей, а затем увлек их к Казимиру Перье, «чтобы попытаться призвать парламент к действию». После чего он снова вернулся в редакцию газеты, написал яростный призыв к населению взяться за оружие и отправился спать. А в это время в Пале-Рояле и на площади Победы раздались первые выстрелы.

Наутро 28 июля главные улицы столицы были перегорожены баррикадами, над которыми развевались трехцветные флаги. В это прекрасное летнее утро ожидалось прибытие в Париж королевской гвардии. Когда гвардейцы вступили в город, на их головы полетело все, что было у парижан под рукой: булыжники мостовой, кирпичи, предметы мебели, бутылки… Затем началась стрельба. Спустя полчаса разгорелись ожесточенные бои на улице Сен-Антуан, на площади Бастилии, в районе Мадлен, перед городской ратушей и у ворот Сен-Дени. «Ружейные выстрелы, стоны раненых, вопли женщин, барабанная дробь, призывные крики, – писал Мишле, – были апофеозом этого гимна, наспех сочиненного народом на слова, которые ему не надо было подсказывать: “Да здравствует Хартия! Долой ордонансы! Долой Бурбонов!”».

Послушав из-за закрытых ставней этот тревожный гул, Адольф удовлетворенно потер руки и закрылся в своем рабочем кабинете. Он просидел там весь день. А в это время парижане и военные убивали друг друга.

Вечером маленький Тьер вздрогнул от выстрела орудия. Глазки его беспокойно забегали за огромными стеклами очков, голова почти полностью вжалась в плечи, а лицо скрылось за огромным галстуком – он услышал отзвуки революции, разгореться которой он же и помог. И эти отзвуки нагоняли на него страх.

В десять часов вечера Руайе-Коллар сообщил ему, что оставаться в столице стало небезопасно. До смерти перепуганный пламенный трибун быстро собрал чемодан, надвинул на глаза шляпу, вскочил в фиакр и велел гнать в направлении Понтуаза.

В Бессанкуре он сделал остановку, чтобы немного передохнуть на постоялом дворе.

Но едва он лег в постель, как на лестнице послышался сильный шум. Натянув простыни к подбородку, бедный Адольф задрожал от страха, но тут услышал, как знакомый голос за дверью произнес:

– Мсье Тьер! Проснитесь!..

Это был его слуга, которого послали вдогонку друзья Тьера, чтобы сообщить маленькому журналисту, что успех революции был несомненен и что опасаться больше было нечего.

Тьер мгновенно преобразился. Нахмурив брови, он сделал устрашающее лицо:

– Мы немедленно возвращаемся в Париж и поможем этим героям!

29-го, на заре, он прибыл в столицу. Как раз в момент триумфа восставшего народа: Тюильри был взят, королевская гвардия сложила оружие, над городской ратушей реял на ветру трехцветный стяг.

Маленький человек велел ехать к госпоже Досн. Та слегка пожурила его за то, что он сбежал из Парижа в тот самый момент, когда власть была у него почти в руках.

– Теперь отправляйтесь к Лафитту. Все будет решаться там.

Тьер помчался к банкиру, в доме которого собрались все лидеры оппозиции для того, чтобы решить, что делать дальше. Кто-то предложил вступить в переговоры с Карлом X, находившимся в своей летней резиденции Сен-Клу.

Адольф яростно выступил против этого:

– Хватит с нас Бурбонов! – закричал он.

Затем, схватив за руку своего приятеля Минье, он понесся в типографию газеты «Насьональ» и быстро написал прокламацию в поддержку герцога Орлеанского:

«Карл X больше никогда не должен возвратиться в Париж, где он пролил кровь своего народа. Республика принесет нам многочисленные беды и рассорит со всей Европой. Герцог Орлеанский был под Жеммапом. Герцог Орлеанский шел в огонь под трехцветным знаменем, и только он один может еще носить эти цвета. Никого другого нам не надо. Герцог Орлеанский уже определил свою позицию: он принимает Хартию, чего мы всегда хотели. Он получит корону из рук французского народа».

Когда эту прокламацию уже запускали под пресс, Минье выразил сомнение:

– Все это прекрасно, но мы не предупредили самого герцога Орлеанского.

Тогда Тьер изменил последние две фразы:

«Герцог Орлеанский не определил свою позицию: он ждет, когда мы выскажем ему свои пожелания».

На другой день, 30 июля, эти прокламации были расклеены по всему Парижу. И пока зеваки с некоторым удивлением читали ее, господин Тьер, надев белые чулки, туфли и свою большую шляпу, сел на пони, позаимствованного у сына маршала Нея, и после многочисленных происшествий приехал в замок Нейли, летнюю резиденцию герцога Орлеанского.

Его приняли герцогиня Мари-Амелия и сестра Луи-Филиппа мадам Аделаида.

– Его королевского Высочества нет дома.

Марселец, отчаянно жестикулируя, стал объяснять, что должен непременно увидеться с герцогом, и как можно скорее. Мадам Аделаида слегка замялась. Ей было непросто объяснить, что братец ее, едва заслышав первые выстрелы, поспешил укрыться у одного знакомого лесничего в Ренси.

– А в чем, собственно, дело? – спросила она.

Тьер знал, что мадам Аделаида имела очень большое влияние на принца.

– Палата депутатов, – сказал он, – решила назначить герцога Орлеанского главнокомандующим войсками королевства. Надо, чтобы Его королевское Высочество немедленно прибыли в Париж.

Изумленные женщины и не подумали спросить у господина Тьера, кем он был послан к представителю младшей ветви династии и кто именно направил его в Нейли. Счастливая забывчивость! Ведь маленькому журналисту было бы очень трудно признаться в том, что инициатором его поездки была всего лишь госпожа Досн…

Вечером того же дня герцог Орлеанский вернулся в Пале-Рояль.

А 9 августа он стал королем Франции…[8]

Преисполненная радости госпожа Досн расцеловала своего маленького Тьера.

Уж теперь-то у нее будет превосходный и самый известный политический салон в Париже…

Спустя три недели после революционного праздника «Трех храбрецов» парижане, изгнавшие последнего представителя рода Бурбонов и развесившие повсюду трехцветные флаги, перестали интересоваться политикой[9].

И пока маленький Тьер, получивший пост генерального секретаря министерства финансов, старался стать министром и добивался назначения господина Досна, мужа своей любовницы, главным казначеем министерства, все жители улицы пели, танцевали, объедались мороженым и проявляли громадный интерес ко всяческим сплетням. К тому же парижанам представился случай посмеяться над одной забавной историей.

25 августа, в День святого Людовика, жена одного адвоката по фамилии Бодез устроила небольшой прием. «Нельзя не похвалить эту даму за желание отпраздновать день ангела своего мужа, – пишет поведавшая об этой истории госпожа Васси. – Но увы! Она была большой проказницей и надумала пригласить на праздник в честь мужа и своего любовника, молодого биржевого маклера. Эта ее затея явилась причиной ужасного скандала»[10].

Во время приема мэтр Бодез предложил гостям посмотреть его коллекцию механических игрушек. Все с радостью согласились.

– Некоторые из них, – сказал он с гордостью, – очень похожи на те создания, что сотворила сама природа.

Госпожа Бодез заявила, что останется в салоне для того, чтобы приготовить новые прохладительные напитки.

– Я вам помогу, – заявил галантный маклер.

«И вот все гости пошли за адвокатом. Целый час мэтр Бодез демонстрировал восхищенным гостям, как работают его механические игрушки: клюющая зерно курица, поющие птицы, куклы, танцующие медленный танец, бегущие собаки, игроки в шахматы».

– Но это – пустяки, – сказал адвокат, откашлявшись. – Пойдемте, я покажу вам мою самую прекрасную механическую игрушку, чьи движения доведены до совершенства.

Подведя гостей к маленькому будуару, он толкнул дверь:

– Смотрите же!

Наступила гнетущая тишина. Зрелище, открывшееся взорам пораженных гостей, было вовсе не тем, на которое рассчитывал адвокат. На канапе лежала пара, совершавшая «очень естественные движения». Но это были не механические игрушки, а госпожа Бодез и маклер, решившие доказать друг другу свое расположение.

Кончилось все тем, что мэтр Бодез крепко выругался, вернув тем самым любовников к реальности. И начался концерт, сопровождаемый дикими воплями, потоками слез, отчаянной беготней к разбросанным по всей комнате предметам одежды…

Вечер был испорчен…

Эта история достигла ушей короля, и он очень долго над ней смеялся. Потому что Луи-Филипп обожал разные альковные истории и каждое утро министр внутренних дел вручал ему составленную Тайной канцелярией сводку об интимной жизни Парижа.

Так он вскоре узнал все мельчайшие подробности любовной связи господина Тьера и госпожи Досн.

Так он узнал, в частности – и был очень доволен этим, – что господин Тьер любил расхаживать совершенно голым перед лежавшей в постели любовницей и в этом одеянии Адама импровизировал, произнося совершенно серьезные речи на важнейшие политические темы.

Это его поведение очень забавляло госпожу Досн, обожавшую контрасты.

Произнеся несколько речей в стиле Лафитта, барона Луи, господ Броглио, Дюпона де Лера, Моле и Казимира Перье, пылкий Адольф снова нырял в постель и с яростью набрасывался на довольную красотку Софи…

После чего, обессиленные и изможденные, они заводили разговор о будущем монархии…

– Она сделает его министром, – сказал однажды Луи-Филипп своему премьеру Гизо.

– Этого вульгарного коротышку? Никогда!

– Вот увидите… Народу нравятся фривольные паяцы…

И король расхохотался… От альковных историй короля на некоторое время отвлек разразившийся в Париже скандал.