Читать книгу Эжени флиртовала… Женщины времен Июльской монархии - Ги Бретон - Страница 5

В конце августа 1830 года Тьер вошел в Государственный совет.

– Теперь, – сказала ему госпожа Досн, – ты должен стать депутатом!

Как раз в октябре депутат от департамента Буш-дю-Рон господин де Боссе подал в отставку. Адольф решил воспользоваться представившимся случаем и открывшейся вакансией для того, чтобы получить депутатский мандат. «Но, – указывает Морис Реклю, – ему мешал имущественный ценз закона о выборах 1819 года. Ибо Тьер, несмотря на авторские гонорары журналиста, жалованье государственного советника, успех его книги “История революции”, разбогатеть так и не сумел и поэтому не был достаточно состоятельным кандидатом в депутаты, чтобы заплатить “квантум” налогов, которые предусматривались имущественным цензом. Что же ему оставалось делать? Как было вот так вдруг взять да и превратиться в капиталиста или в богатого землевладельца?»[20]

У Адольфа в голове немедленно созрел план. Он помчался к Софи и начал объяснять ей суть проблемы.

Но не успел он произнести и двух фраз, как она тут же все поняла и решительно прервала его:

– Господин Досн поможет нам в этом.

И действительно, 18 октября Общественно-частная компания «Участки Руджиери и Сен-Жорж», контролируемая мужем Софи, передала Адольфу огромное только что отстроенное здание под номером 3 по улице Нев-Сен-Жорж стоимостью в сто тысяч франков.

Таких денег у Тьера, конечно, не было. Но он не задумываясь подписал вексель, который господин Досн, всегда по-рыцарски щедро относившийся к друзьям жены, никогда так и не предъявил к оплате…

Став домовладельцем, молодой государственный советник тут же помчался в Экс, выставил свою кандидатуру и 21 октября был избран депутатом.

А 2 ноября он стал помощником государственного секретаря…

И довольная госпожа Досн собственноручно приготовила ему с любовью рагу из телятины.

23 ноября 1830 года Адольф Тьер, так складно разглагольствовавший в салонах и перед зеркалом в спальне госпожи Досн, впервые в жизни взошел на трибуну.

Его хвастливая речь просто шокировала Собрание.

Морис Реклю привел мнение только трех народных представителей.

– Он похож, – сказал один из них, – на цирюльника с юга, ходящего из дома в дом и предлагающего свое мыло…

– Вы разве его видите? – спросил другой депутат. – Ведь трибуна скрывает его до самых плеч, а его огромные очки закрывают все остальное. Этот бедолага Лафитт решил стать большим человеком и поэтому обзавелся заместителем, которого не увидишь невооруженным глазом…

– И правда, его совсем не видно, – поддержал разговор третий. – Но зато его слышно. Какой акцент! Малыш Адольф говорит на таком французском, на котором изъясняются торговки рыбой в его родном городе…

Подобные критические замечания возмутили госпожу Досн. Усадив маленького Адольфа к себе на колени, она стала его утешать:

– Начиная с сегодняшнего дня я постараюсь организовать с помощью мужа небольшой двор.

Я приложу все силы к тому, чтобы эти люди обожали меня, подчинялись мне и слепо за мной следовали. И тогда, для того чтобы понравиться мне, они станут помогать тебе. Когда я скажу: «Прекрасно сказано», они все будут аплодировать тебе.

Когда я произнесу: «Он очень умен», все начнут восхвалять твою гениальность. Короче, желая угодить мне, все они станут твоими придворными…

Маленький Тьер успокоился, вытер слезы и, поскольку у него было доброе сердце, увлек любовницу на канапе и выразил ей свою признательность…

В июле 1831 года Тьер снова поднялся на трибуну Национального собрания. На сей раз (друзья госпожи Досн уже успели обработать Собрание) речь его произвела на депутатов большое впечатление. Раздаривая направо и налево двусмысленные улыбки, раздавая обещания и идя на уступки, Софи навязала-таки Собранию своего маленького любовника.

А Тьер, после того как завоевал трибуну, практически ее не покидал. На каждом заседании он брал слово, как гномик вскарабкивался на трибуну, цитировал Вергилия, Тацита, Руссо, Вольтера, упивался собственными фразами и своим необычным марсельским говорком нейтрализовал самых непримиримых народных представителей.

В конце июля 1832 года для того, чтобы вознаградить усилия Тьера, госпожа Досн решила взять его вместе с мужем и дочерьми на отдых в Тун, близ Милана.

Спустя несколько недель они все находились уже в Вескене, давая соседям возможность полюбоваться умилительной картиной прекрасной и дружной семейки.

Никогда раньше Тьер не был столь счастлив, как во время этих восхитительных каникул. Каждый день они подолгу гуляли. И тогда Адольф получал сразу два удовольствия. Одной рукой он поглаживал Софи, а другой, если можно так выразиться, жестикулируя, беседовал с господином Досном о политике.

Но это идиллическое существование было неожиданно прервано появлением королевского гонца. Луи-Филиппу для того, чтобы повести борьбу против министра Дюпена, чье возраставшее влияние начало беспокоить короля, срочно потребовался человек без комплексов. И поэтому король призвал к себе Тьера. Поняв, что удача наконец-то улыбнулась ему, Тьер обнял госпожу Досн, вскочил в карету и, не переводя дух, примчался в Тюильри.

– Только вы один можете помочь мне сформировать новое правительство, – сказал ему Луи-Филипп.

В этот момент Тьер очень сожалел о том, что рядом с ним не было Софи и что она не слышит эту сладостную фразу. Он немедленно осведомился, чем именно мог бы быть полезен монарху.

– Избавьте меня от Дюпена, который так и рвется в президенты. Уговорите Сульта, подберите людей, и вы получите портфель.

Спустя неделю новый кабинет министров был сформирован. Тьер получил в нем пост министра внутренних дел…

Не успел любовник госпожи Досн как следует освоиться в министерском кресле, как ему пришлось заняться чрезвычайно тонким делом: надо было арестовать одну из самых известных и титулованных женщин Франции. Этот арест, как казалось Тьеру, должен был помочь ему окончательно завоевать доверие короля и добиться монарших милостей. Женщина, против которой он намеревался бросить всю полицию королевства, была не кем иной, как герцогиней Беррийской, матерью герцога Бордосского, ставшего после отречения Карла X королем Генрихом V…

Надо сказать, что эта красавица-герцогиня на протяжении последних нескольких лет очень досаждала Луи-Филиппу. После Июльской революции она уехала вслед за королевской семьей в Англию и, наладив связи с легитимистами[21], стала плести нити заговора с целью свержения Июльской монархии и возведения на трон своего сына.

21 января 1831 года, узнав о ее планах, Карл X официально разрешил ей называться регентшей королевства, «как только она прибудет во Францию».

Она покинула Англию 17 июня и переправилась в Роттердам. Затем пересекла Германию, Тироль, Ломбардию, Пьемонт и 8 июля прибыла в Геную под именем графини де Саган.

Король Сардинии Карл-Альберто отказался (по просьбе Луи-Филиппа) предоставить убежище этой очаровательной заговорщице, и та была вынуждена остановиться в таверне Масса. Там она прожила всю зиму, принимая вандейцев, легитимистов, бывших офицеров Карла X, изъявивших желание принять участие в заговоре против узурпатора. Встретилась она и с сотнями секретных агентов. И всем говорила с верой в будущее:

– Мы победим, поскольку поставили перед собой самую прекрасную и благородную задачу!.. Ну у кого во Франции хватит мужества отказать матери, которая потребует наследство для своего сына от имени шестидесяти королей и восьми веков славы?.. А значит, для того, чтобы вернуть трон Генриху V, достаточно, как остроумно заметил господин де Шатобриан, «опрокинуть горшок домашней монархии»…

У этой тридцатичетырехлетней женщины в жилах текла кипучая неаполитанская кровь. Произнося политические речи перед своим маленьким двором в Масса, она заприметила одного молодого адвоката из Нанта по фамилии Гибур, которого вскоре сделала своим дежурным любовником.

И это позволило ей успокоить нервы накануне выступления в великую экспедицию…

24 апреля 1832 года она с горсткой верных людей поднялась на борт отплывавшего во Францию корабля. В три часа утра 30 апреля корабль высадил ее на пустынном берегу неподалеку от Марселя. Там ее уже ждали, спрятавшись в сосновом лесочке, несколько легитимистов. Они подбежали к герцогине.

– Мы опрокинем горшок! – только и сказала она встречавшим.

После чего провела остаток ночи в одиноко стоявшем деревенском доме, оставив марсельцев (не читавших Шатобриана) в крайнем изумлении и некоторой тревоге…

Утром следующего дня герцог д’Эскар, уже присвоивший себе помпезный титул «генерал-губернатора Юга», сообщил герцогине весьма неприятное известие: попытка восстания, предпринятая марсельскими легитимистами, провалилась.

– Полиции Луи-Филиппа теперь известно, что ваше высочество находится во Франции, – добавил он. – Теперь нас начнут преследовать до того, как мы перейдем к активным действиям.

Затем, выражая беспокоившую его мысль, вздохнул:

– Помимо всего прочего, корабль, доставивший нас сюда, уже уплыл…

Мария-Каролина посмотрела ему в глаза:

– Но, мсье, о возвращении в Италию не может быть и речи! Юг не пошел за нами? Что ж, мы отправляемся в Вандею…

И, надев на голову широкополую соломенную шляпу, пешком отправилась в сторону Нанта.

Ее путешествие через Лангедок было полно приключений. Ночуя то под деревом, завернувшись в одеяло, то в замке у друга, она проделала путь от Марселя до Пласака, используя все возможные средства передвижения: верхом на лошади, в повозке, на лодке, в карете, а то и верхом на муле… Конной полиции надо было быть просто слепцами, чтобы не замечать эту странную путешественницу, которая повсюду появлялась с двумя пистолетами и кинжалом за поясом…

Но некоторые меры предосторожности все же были приняты. В Эксе маркиз де Вильнев затребовал паспорт для поездки в Нормандию, заявив, что должен вместе с женой отправиться навестить больного родственника. Таким образом, герцогиня выступала в роли госпожи де Вильнев. Эту роль она играла очень убедительно и правдиво, причем до такой степени, что люди, ее не знавшие, очень легко в это верили. Поскольку с момента своего отъезда из Экса она была любовницей маркиза…

И это очень помогало ей вжиться в роль…

Мария-Каролина умела сочетать приятное с полезным, политику с любовью и приключения с любовными романами… «Будучи великородной принцессой, – пишет нам Артюр Брюн, – она считала, что ранг ее позволяет ей пользоваться такими привилегиями и такой свободой поступков, которые считались бы преступными со стороны женщины простой и которые были для этой принцессы не чем иным, как признаком отличного здоровья и высокого происхождения…»[22]

Таким образом, за время путешествия герцогиня вела себя, как пылкая маркиза.

Наконец, 7 мая, избежав тысячу опасностей и неоднократно оказываясь на грани катастрофы, она прибыла в десять часов вечера в замок Плассак, где ее с почтением принял маркиз де Дампьер.

Итак, первая ее цель была достигнута: она добралась до Вандеи…

И сразу же созвала совет.

– Мы снова соберем бойцов армий Шаретта, Кадудаля и господина де ла Рошокаклейна. И все вместе изгоним прочь герцога Орлеанского, незаконно занявшего французский трон. А затем коронуем на царство моего сына…

Собравшиеся вокруг нее легитимисты в сомнении качали головами. Сведения, которыми они располагали об облавах полиции, проводившихся по всей Вандее по распоряжению правительства, а также сообщение о прибытии нескольких полков королевских войск приводили их в пессимистическое настроение. Кое-кто из них попытался было раскрыть глаза Марии-Каролине, но она их оборвала:

– Двадцать четвертого мая мы беремся за оружие!

Спустя несколько дней под именем Пти-Пьер, в одежде вандейского пастуха, она покинула замок Плассак и отправилась в Фонтене-ле-Комт, Бурбон-Ванде, Монтегю. Несмотря на наличие десяти полков, посланных для ее поимки, она переходила от фермы к ферме и пыталась поднять крестьян на восстание. Эта ее экспедиция стала непрерывной чередой приключений преимущественно любовного характера.

Вот что поведал об этом Марк-Андре Фабр: «Однажды утром после изнурительной ночной скачки она, совершенно разбитая, остановилась на одной ферме, где ей была приготовлена постель. Едва она начала засыпать, как из соседней комнаты донесся чей-то незнакомый голос. Офицер королевской армии объявил, что тот, кто выдаст герцогиню живой или мертвой, получит награду в пятьсот тысяч франков. Вдруг дверь ее комнаты распахнулась. Мария-Каролина решила, что ее выдали.

– Ну-ка, вставай, бездельник, – заорал хозяин фермы. – Уже семь часов, а коровы еще в стойле! Живо собирайся, а не то я задам тебе трепку!

И он швырнул на кровать принцессы рваную одежду пастуха»[23].

Вышедшую из дома «Пти-Пьер» окликнули солдаты:

– Эй, ты, маленький бандит, ты как-то странно ходишь! Иди-ка выпей с нами стаканчик!

Не моргнув глазом, мать Генриха V выпила сидра с защитниками Июльской монархии…

В другой раз хижина, в которой она собиралась заночевать, была окружена солдатами. И ей ничего не оставалось, как броситься в холодную болотную воду, где она и просидела до самого рассвета.

Наконец, 21 мая, Мария-Каролина встретилась с вандейскими вождями, собравшимися на совет в Мелье. Там ее ждало большое разочарование.

– Соберите к 24-му ваши пятнадцать тысяч бойцов, – сказала она им.

Шуаны явно смутились.

– Нам удалось набрать не больше сотни крестьян. Вандея устала от гражданской войны. Сегодня ведь не девяносто третий год… Все думают только о спокойной жизни…

Мария-Каролина, однако, не захотела признать свое поражение.

– Ладно, – сказала она просто. – Я отправляюсь за войсками в Бретань.

А для того чтобы доказать себе самой свое бодрое расположение духа и свою веру в будущее, она провела бурную ночь в постели с господином де Вильнев…

Пока герцогиня Беррийская продолжала жить в нереальном мире грез, в Париже Комитет легитимистов во главе с Шатобрианом, Фитц-Джеймсом и Идом де Невилем пребывал в полной растерянности. Безумное предприятие Марии-Каролины грозило навсегда скомпрометировать и опозорить дело Бурбонов.

Надо было сделать так, чтобы Мария-Каролина отказалась от плана восстания и как можно скорее вернулась в Англию. Комитет поручил Беррье сообщить это решение герцогине.

Знаменитый адвокат прибыл в Мелье 21 мая. Сильно волнуясь, он протянул герцогине письмо Шатобриана.

Обеспокоенная герцогиня, торопливо сломав печать, прочла:

«Гражданская война, как печальное и достойное сожаления событие, в настоящее время невозможна. Она заставила бы напрасно пролиться крови многих французов и отвратила бы от дела законных королей всех, кто мог бы его поддержать».

– И он – тоже! – вздохнула Мария-Каролина.

– Прислушайтесь к голосу разума, мадам, – сказал Беррье. – Я вас умоляю. Вот паспорт, по которому вы сможете уехать в Англию!

– Нет, мсье! Отступать уже невозможно! Что обо мне подумают люди?!

Шесть часов кряду Беррье, призвав на помощь все свое красноречие, пытался ее уговорить. В три часа утра он, наконец, покинул ее, уверенный, что все же добился своего.

Но едва он отправился назад в Париж, Мария-Каролина бросила клич к восстанию и назначила дату выступления: в ночь с 3 на 4 июня.

На сей раз многие тысячи вандейцев, проникшись сочувствием к пламенной принцессе, стали готовиться к войне. И когда пробил набат, в Клиссоне, Лору, Вале и в Эгрефейле отряды крестьян, распевая роялистские песни, потрясая косами и ружьями, устремились на войска узурпатора. Их было в общей сложности три тысячи против пятидесяти тысяч солдат регулярной армии.

И началась ужасная бойня. Побоище, которое длилось шесть дней…

Безумное предприятие обернулось трагедией и полным провалом.

Смертельно перепуганная герцогиня Беррийская 9 июня, переодевшись в крестьянскую одежду, отправилась в Нант в сопровождении своей верной подруги мадемуазель де Керсобьек, пообещавшей найти ей надежное убежище.

Вечером того же дня она укрылась в Нанте в мансарде дома № 3 по улице От-дю-Шато.

И очень скоро вновь обрела спокойствие. А уже на другой день приняла у себя господина Гибура. Того самого молодого адвоката, который был ее любовником в Масса. В его крепких объятиях она и забыла все политические неурядицы…

Дом, где скрывалась от полиции герцогиня Беррийская, находился в довольно тихом квартале далеко от центра города. Очень скоро у Марии-Каролины появились свои привычки. Сидя за маленьким столиком белого дерева, стоявшим между кроватью и камином, она проводила свои «аудиенции».

Естественно, для того, чтобы попасть в мансарду, где располагалась «регентша королевства», надо было предъявить белую петличку. И все было предусмотрено на случай возможного обыска. За камином был тайник, в который можно было попасть, отодвинув в сторону укрепленную на петлях наподобие двери чугунную плиту. Мария-Каролина была очень довольна этим убежищем, в котором в случае необходимости могли поместиться четыре человека.

Каждый день с улицы От-дю-Шато отправлялись «посланцы» с зашифрованными письмами, которые они доставляли в Англию, Италию, Россию, Испанию, Португалию, Голландию. Из маленькой мансарды миниатюрная принцесса старалась привлечь внимание Европы к своему делу и получить финансовую поддержку для того, чтобы свергнуть Луи-Филиппа.

Одного из ее эмиссаров звали Симон Дейц. Мария-Каролина познакомилась с ним в Масса. Он был кельнским евреем, но потом принял христианство и сумел добиться расположения и милостей Ватикана. В июле герцогиня отправила его просить у дона Мигуэля Португальского сорок миллионов франков. Посланец вернулся с весьма обнадеживающим обещанием и решил, что герцогиня, в которую он был влюблен, согласится в знак признательности предоставить в его распоряжение на уголке кровати то, чем она некогда наградила его из каприза в кустах Лангедока…

И он со всей почтительностью намекнул ей на это. Герцогиня в ответ холодно взглянула на него:

– Довольствуйтесь той ролью, которую я вам отвожу в моих делах, – сказала она.

Дейц, в груди которого «зародилась жгучая ненависть»[24], молча поклонился и ушел, оставив Марию-Каролину полностью уверенной в том, что она вскоре сможет возвести своего сына на французский трон с помощью сорока миллионов франков, которые придут из Португалии.

Поражает наивность и доверчивость, с которыми она, по словам оставшегося неизвестным современника, позволяла себе «почесывать свою штучку с помощью любовника господина Гибура, не заботясь ни о чем другом, что всегда исключает возможность получить естественное удовольствие»[25].

А пока герцогиня Беррийская, сидя в мансарде в Нанте, плела нити заговора, Луи-Филипп начал терять терпение:

– До тех пор, пока она не будет арестована и выдворена из Франции, – говорил он, – ни одно правительство не будет чувствовать себя уверенно.

11 октября маршал Сульт сформировал новый кабинет министров, в котором портфель министра внутренних дел по приказу короля был отдан господину Тьеру.

И маленький Адольф сразу же решил заняться Марией-Каролиной. Он направил в Нант префектом энергичного Мориса Дюваля с приказом перевернуть вверх дном всю Бретань.

Но приказ этот господин Тьер отдать несколько поторопился, поскольку в одно прекрасное утро он получил письмо от незнакомого человека, который назначал ему свидание в девять часов вечера на Елисейских Полях «для передачи сведений государственной важности».

Удивившись, он показал его префекту полиции. Тот был категоричен:

– Не ходите. Это – ловушка!

Адольф Тьер кивнул и, едва префект полиции вышел из его кабинета, достал из ящика стола и зарядил пару пистолетов. Вечером, в назначенный час, он подъехал в карете на место встречи. В тени деревьев его поджидал какой-то человек. Сунув обе руки в карманы, министр приблизился к незнакомцу:

– Вы желали переговорить со мной, мсье?

Я к вашим услугам. Но давайте лучше сядем в карету, там нам будет спокойнее и удобнее…

Незнакомец отпрянул, как бы намереваясь бежать.

– Вот этого делать как раз не следует, – сказал ему Тьер. – Если вы не сядете в мою карету, мои люди силой заставят вас это сделать.

– Останемся лучше здесь, – предложил Тьеру незнакомец.

– Нет. Поедем в министерство. И не заставляйте меня прибегать к насилию.

Незнакомец сел в карету.

Приехав в министерство, он назвал себя.

Это был Симон Дейц, решивший отомстить герцогине за оскорбление, нанесенное ему две недели тому назад в Нанте…

Он поведал Тьеру о том, что был одним из тайных агентов Марии-Каролины и что ему известно убежище герцогини.

– Через несколько дней я должен вручить герцогине важные документы. Следовательно, я увижу ее. Хотите, я выдам ее вам?

– Сколько? – спросил министр.

– Пятьсот тысяч франков.

– Вы их получите!

24 октября Дейц прибыл в Нант в сопровождении комиссара полиции Жюли. Сразу же по прибытии он отправился на улицу От-дю-Шато, чтобы убедиться в том, что герцогиня по-прежнему скрывается там.

И в мансарде произошла сцена, лишний раз доказывающая, что судьба – великолепный драматург.

Дейц вручил Марии-Каролине два письма. Одно было от Берье, другое – от банкира Жожа.

Вскрыв письма, герцогиня увидела, что они были написаны симпатическими чернилами. Обработав письма реактивами, она стала их читать. Сворачивая второе письмо, она произнесла спокойным голосом:

– Банкир советует мне быть начеку, поскольку один человек, которого я считаю надежным, продал меня господину Тьеру за миллион франков…

И добавила с улыбкой:

– Этим человеком можете быть и вы!

Дейц смутился и пробормотал что-то невнятное в ответ…

Спустя десять минут он распрощался и ушел. Спускаясь с мансарды, он, проходя мимо открытой двери в столовую, увидел стол с семью приборами. Зная, что владельцы дома, девицы Гини, жили одиноко, он сделал вывод, что стол был накрыт для ужина герцогини и близких ей людей.

Он помчался к Жюли:

– Вы можете действовать. Однако поторопитесь: она знает, что ее предали!

Немедленно был отдан приказ, и тысяча двести солдат под командой генерала Дермонкура[26]окружили квартал, где находилось убежище Марии-Каролины.

Во время этой операции с доносчика на всякий случай не спускали глаз.

Вот как генерал Дермонкур описывает начало этой операции:

«Было около шести часов вечера. Погода стояла великолепная. Из окна своей квартиры герцогиня могла видеть, как на тихом небе вставала луна и в ее серебристом свете начали вырисовываться темные контуры древнего замка. Но тут господин Гибур, подойдя к окну, увидел блеск штыков приближавшейся к дому колонны солдат под командой полковника Симона Лорьера». В ту же секунду, отпрянув от окна, он закричал:

– Спасайтесь, мадам, спасайтесь!

Мадам немедленно помчалась наверх по лестнице[27].

Добравшись до своей мансарды, герцогиня и трое ее самых близких друзей: Менар, юная Стилит де Керсабиек и, естественно, дорогой ее сердцу Гибур, отодвинув чугунную плиту, пробрались на четвереньках в тайник.

Вот как Гибур излагает продолжение этой комичной сцены:

«Едва мы задвинули плиту, как в дом ворвались солдаты. Комиссар, который их возглавлял, сразу поднялся на мансарду, которую узнал по описанию предателя.

– Ага, это – зал для аудиенций, – воскликнул он.

Во всех помещениях были выставлены часовые, все улицы были перекрыты, все шкафы в доме открыты, пол и стены простуканы, во всех каминах был разожжен огонь, в том числе и в том, позади которого находилось наше убежище. Хозяйки дома, где скрывалась герцогиня, хранили присутствие духа. Они спокойно сидели за столом, а кухарка отказалась давать полиции какие-либо показания. После шести или семи часов бесплодных поисков префект дал указание уйти всем, за исключением нескольких человек, которые остались в комнатах.

Двое жандармов расположились в мансарде. Эти два молодчика для того, чтобы убить время, стали рассказывать друг другу похабные истории. К огромной радости Марии-Каролины.

– Как жаль, что я не смогу запомнить всего этого, – прошептала она с улыбкой».

Но радовалась она преждевременно, поскольку вскоре перед «узниками» встали серьезные проблемы. Ночь была сырой и холодной, и сидевшие в тайнике люди вскоре начали дрожать от холода. Прижавшись друг к другу, четверка замурованных заговорщиков принялась грызть куски сахара, которые Менар сообразил сунуть в карман.

Часам к десяти жандармы тоже замерзли и решили развести огонь в камине.

Мария-Каролина обрадовалась:

– Теперь-то мы согреемся!

Увы! Их убежище вскоре наполнилось густым дымом, и в нем стало невыносимо жарко. Обливаясь потом, задыхающиеся Мария-Каролина и ее друзья стали менять положение, «переворачиваясь с неимоверным трудом», как писал Гибур.

Чугунная плита раскалилась докрасна, и от ее жара загорелось платье герцогини. Все перепугались.

– Предоставьте это мне, – сказала Мария-Каролина.

И совершенно спокойно погасила огонь, помочившись на платье.

К одиннадцати часам жандармы уснули, огонь постепенно погас и положение затворников стало более или менее терпимым. Так прошла ночь…

– Может быть, утром они отсюда уберутся, – сказала тихо Мария-Каролина.

Но едва наступил рассвет, проснувшиеся жандармы снова развели огонь в камине. И сразу же убежище заговорщиков наполнилось ядовитым дымом.

«На этот раз, – пишет нам Гибур, – все надежды рухнули, герцогиня сдалась».

Толкнув ногой плиту камина, она крикнула:

– Погасите огонь, мы сдаемся!

С черным от копоти лицом, покрасневшими от дыма глазами, в обгоревшем платье, она на четвереньках выползла из камина. Оказавшись в комнате, она встала и заявила крайне изумленным жандармам:

– Я – герцогиня Беррийская. Вы – французы и люди воспитанные, и я вверяю себя вашей чести!..

Спустя несколько дней Дейц явился в министерство внутренних дел и потребовал обещанные ему пятьсот тысяч франков.

Тьер вручил ему пачку банкнот.

Но держал он их кончиками пальцев…