Читать книгу Загадочные женщины XIX века - Ги Бретон - Страница 7

Вечером 15 марта императрица, бывшая на последнем месяце беременности, начала кричать, что сейчас родит.

Во дворце поднялась суматоха.

Врачи, принцы, вельможи, которым было положено присутствовать при рождении императорского дитя, метались и бегали в разные стороны. Случайно вернувшаяся к этому времени из Испании госпожа де Монтихо громко давала советы, которые никто не слушал. Император со слезами на глазах семенил из зала в зал…[22]

Самые смешные в истории роды начались…

Вначале один из хлопотавших над Евгенией врачей, господин Жобер де Ламбаль, вдруг почувствовал расстройство желудка, потерял сознание и рухнул на ковер. Пришлось быстро отнести его в соседнюю комнату и привести в чувство.

Потом стало плохо заплаканному императору. Его увели в гостиную, уложили на канапе. Он продолжал вздрагивать всем телом от рыданий.

Наконец, в три часа утра Евгения, громко вскрикнув, родила императору наследного принца.

Доктор Конно побежал за императором:

– Сир… Родился мальчик!.. Идите же, сир!..

Шатаясь от волнения, Наполеон III бросился в комнату императрицы, но зацепил носком ботинка за край ковра и упал в объятия Конно. На помощь доктору устремились стражники. Они-то и донесли монарха до кровати Евгении, которая была в легком обмороке. Очнувшись, она слабым голосом спросила:

– Ну что? Девочка?

Император упал на колени и пробормотал:

– Нет!

Глаза императрицы заблестели от радости:

– Значит, мальчик?!

Ничего не соображавший Наполеон III снова отрицательно замотал головой:

– Нет.

Евгению охватило отчаяние.

– Так кто же тогда родился?

Вперед поспешно выступил доктор Дюбуа:

– Сын, Ваше Величество, сын!..

Императрица прервала его:

– Нет! Родилась девочка, но вы это от меня скрываете. Я желаю знать правду!

Доктор поднял новорожденного и продемонстрировал всем присутствующим «части тела, благодаря которым младенец является принцем мужского пола».

Все захлопали в ладоши.

И тут император, придя внезапно в крайнее возбуждение, вскочил и помчался в сторону гостиных, где его ждали, сбившись в одну нетерпеливую толпу, сановники, придворные и дворцовые слуги.

– Сын! У меня родился сын! – крикнул император. Опьянев от радости и будучи не в состоянии управлять собой, он бросился к первому попавшемуся, обнял его и облобызал…

Увидев перепуганные лица людей, он взял себя в руки и вспомнил о своем императорском достоинстве. Смутившись, он пробормотал:

– Я, к сожалению, не могу расцеловать вас всех!.. Но хочу поблагодарить вас за ваше участие!

Потом, на ходу утирая глаза, он вернулся в спальню императрицы…

Можно было бы предположить, что вся эта буффонада закончилась. Но не тут-то было.

В четыре часа утра господин Фуль, управляющий делами императорской семьи, объявил о том, что он закончил оформление свидетельства о рождении. И с поклоном протянул документ первому принцу крови – Наполеону.

Но Плон-плон был ужасно недоволен: до самого последнего момента он надеялся на то, что Евгения все-таки родит девочку. Но появление на свет принца, отнявшего у Плон-плона титул законного наследника престола, навсегда отдалило его от трона…

Зло сверкнув глазами, он отказался подписывать свидетельство о рождении.

Удивленный господин Фуль стал настаивать, сказав, что подпись Его Высочества просто необходима. В ответ Его Высочество замотал головой и топнул ногой:

– Нет!

И за этим последовало совершенно неожиданное: Плон-плон стремглав вылетел из гостиной.

Началась необычная погоня. Принц Мюрат, Морни, Фуль и председатель Государственного совета Барот бросились вслед за принцем Наполеоном с криками:

– Ваше Высочество! Ваше Высочество! Подпишите!

Но Плон-плон, несмотря на свою дородность, продолжал бегать по дворцу. Наконец беглец и его преследователи оказались в маленькой гостиной, где дремала на диванчике принцесса Матильда. Топот шагов заставил ее проснуться.

– Что здесь происходит?

Господин Фуль почтительно объяснил, что Его Высочество не желает подписывать свидетельство о рождении имперского принца. Она пожала плечами:

– Вы что же это, братец, не понимаете, что подпишете вы этот документ или нет, от этого абсолютно ничего не изменится? Имперский принц уже родился! И тут вы бессильны что-то сделать!..

После этих слов принц Наполеон был вынужден взять в руки протянутое господином Фулем перо. Но вместо подписи он в раздражении поставил внизу документа огромную чернильную кляксу. Управляющему делами императорской семьи пришлось довольствоваться этой своеобразной подписью…

Госпожа Кастильоне, узнав о рождении престолонаследника, очень обрадовалась. И подумала, что теперь, когда императора перестали глодать заботы относительно беременности императрицы, он сможет принадлежать любовнице и душой, и телом.

Уверенная в своей неотразимости, Вирджиния с того дня начала вести себя крайне нахально. Она стала появляться при дворе в таких смелых декольте, что однажды вечером полковник Галифе, указав на ее почти полностью обнаженную грудь, сказал:

– Теперь я отлично узнал этих великолепных повстанок! Но смотрите, графиня, как бы одежды мужчин не стали сегодня им слишком тесными!..

Фраза была пошлой, но заставила Вирджинию улыбнуться. По правде говоря, она любила сальные шутки. Как-то раз на вечере у госпожи де Порталес господин Вимеркати, протягивая ей коробочку с леденцами, спросил:

– Графиня, не желаете ли пососать?..

– Смотря что, – ответила Вирджиния и залилась похотливым смехом.

У стоявших рядом ко многому привыкших придворных отвисли челюсти…

Майским утром 1856 года Вирджиния проснулась в дурном настроении. Отбросив простыни из черного шелка[23], она поднялась с кровати, сняла ночную рубашку и, подойдя к большому зеркалу, принялась разглядывать свое тело. Разглядывала она его долго, с любовью. Полюбоваться, действительно, было чем: об этом теле мечтали все мужчины при дворе. Устремленные к небу груди[24], чуть выделяющийся живот, безупречной формы бедра, волнующий зад, «курчавый лесок»… Она вздохнула…

Дело было девятого мая. Следовательно, прошло уже ровно четыре месяца с того дня, как она впервые увидела Наполеона III, а желание его обладать ею проявлялось лишь в подергивании себя за ус, в блеске взгляда или неожиданной краске смущения на лице. Но ни разу еще монарх не попытался увлечь ее на канапе. Мало того, он не допускал в отношении ее ни одного из тех быстрых, но точных жестов, которые говорят больше, чем поэма, и которые супруга кремонца посчитала бы за великую честь…

Знавшая галантную репутацию французского императора, Вирджиния была крайне удручена его сдержанностью.

Что же ей следовало предпринять для того, чтобы вывести Наполеона III из состояния этой удивительной сдержанности? Молодая женщина подумала, что самым простым способом будет показать ему, что не одно только ее смазливое личико, но и все остальное представляет собой «лакомые кусочки» для императора.

А поскольку госпожа Кастильоне полумер не признавала, то она решила отправиться в Тюильри в такой одежде, которая не смогла бы скрыть ни одной части ее тела.

Предприятие это было довольно смелым. Но удачным. Вот что говорит граф де Моньи, очевидец этого появления в императорском дворце едва одетой графини:

«Никогда не забуду того костюмированного бала в Тюильри, на котором она появилась полунагой, словно античная богиня. Это было как взрыв, как революция. Она представляла собой римлянку периода упадка: ее густые шелковистые волосы были распущены и лежали на великолепных плечах, разрез на боку платья позволял увидеть почти всю ногу, затянутую в шелковый чулок, от начала бедра до совершенной формы ступни, на каждом пальце которой было надето по перстню. На ногах ее были почти невидимые крошечные сандалии. Впереди нее шагал, раздвигая толпу, граф Валевский, а вел ее под руку граф де Фламаран, выглядевший довольно импозантно и привлекательно, даже несмотря на то, что он давно уже вышел из галантного возраста. Она прибыла во дворец к двум часам ночи, когда императрица уже удалилась, и появление ее вызвало невообразимый переполох. Ее окружили, все стали толкаться, стараясь получше ее рассмотреть. Женщины, потеряв голову и совершенно позабыв правила этикета, взобрались на банкетки для того, чтобы все видеть. Что же касается мужчин, то они все были буквально загипнотизированы»[25].

Поскольку женщины встали на канапе и банкетки, а к лицам мужчин прилила кровь, можно себе представить, что император тоже не остался равнодушным. Прищурившись, он внимательно оценил то, что Вирджиния до сих пор от него скрывала, и принял правильное решение.

На следующий день он, движимый врожденной склонностью к водевилю, отправился к императрице, чтобы попросить ее пригласить госпожу Кастильоне на прогулку в загородную резиденцию.

Спустя три недели лакей в ливрее императорской прислуги принес Вирджинии письмо следующего содержания:

«Дорогая мадам,

По поручению императрицы я должна передать Вам приглашение посетить в пятницу Вильнев-л’Этан и сообщить, что Вас просят быть в закрытом платье и шляпке, поскольку предстоит прогулка по озеру и парку. С радостью жду встречи с Вами в этом райском уголке, дорогая мадам. Прошу Вас принять выражения искренней дружбы…

Эмили де Лас Марисмас»

Из этого письма Вирджиния поняла, что ей удалось ускорить развитие событий.

В пятницу вечером она прибыла в Вильнев-л’Этан в закрытом платье из прозрачного муслина и в шляпке с оторочкой из пуха белого марабу.

«О, этот туалет для прогулок, – написала графиня Стефани де Лапажри, – сколько надо было иметь добродетели для того, чтобы устоять перед ним! А ведь на подобных встречах мужчины отнюдь не терзались угрызениями добродетели!..»

Наполеон III был покорен окончательно![26]Он бросился к Вирджинии и, пока шла церемония открытия ночного праздника, увлек молодую женщину к пруду, где стояли лодки, украшенные венецианскими фонарями. Одна из них была вся усыпана цветами.

– Вот эта лодка – моя, – сказал он. – Не желаете ли сплавать на остров?

Вирджиния села в лодку, а император взялся за весла.

Спустя минуту они уже плыли по молчаливой глади пруда.

Увидели их снова только спустя два часа. У Наполеона III была несколько помята прическа, а прекрасное платье Вирджинии выглядело не столь свежим…

Все гости, естественно, стали шутить на этот счет, а граф де Вьель-Кастель на другой день написал в своем «Дневнике»:

«На последнем празднике в Вильнев-л’Этан графиня Кастильоне надолго заблудилась на острове посреди маленького озерца. Вернулась она оттуда, как мне сказали, несколько помятой, и императрица не смогла скрыть своей досады…»

Бедная Евгения. Ведь это было ее задумкой: потребовать, чтобы все приглашенные женщины были в закрытых платьях. Но она не предусмотрела опасности, которую таила в себе прогулка на лодке…

Начиная со следующего дня всем парижанам стало известно, что император стал в загородных полевых условиях любовником госпожи Кастильоне. Вскоре все стали распевать вот такую песенку:

Эта песенка очень понравилась Вирджинии…

Хотя госпожа Кастильоне любила слушать сальные анекдоты и сама была не прочь поговорить на фривольные темы, она во время любовных игр с императором не допускала ни единой пошлости.

В постели с ним она представляла, что выполняет задание родины, и получала наслаждение с серьезным видом, а когда монарх просил ее оказать ему одно из тех удовольствий, которые дарят друг другу только любовники, она, не отказываясь, устремляла взор на родной полуостров…

В перерывах между занятиями любовью она очень ловко переводила разговор на свою страну, говорила о недостатках поделенной на несколько государств Италии, очень правдоподобно плакала и следила за реакцией Наполеона III.

А ночью в Турин отправлялось зашифрованное донесение.

Таким образом, как сообщил нам Ален Деко, «она смогла привить императору чувство симпатии к Италии и очень часто информировала Кавура о состоянии ума и настроениях французского монарха…».

Эта тайная деятельность продолжалась вплоть до самого июля.

Ибо потом Наполеон III уехал из Сен-Клу на воды в Пломбьер.

А Вирджиния осталась скучать в Париже.

Но она зря полагала, что осталась одна. Ибо министр внутренних дел, с недоверием относившийся к этой слишком уж красивой и шумной итальянке, приставил к ней своих соглядатаев. За ней всюду следили, ее разговоры записывались, за встречами ее подглядывали. Дошло до того, что стали вскрывать ее письма, что, впрочем, не принесло никаких результатов, поскольку красотка была очень хитра. Она сумела всего лишь улыбкой добиться от Генерального управляющего почт, чтобы ее корреспонденцию доставляли в посольство Королевства Сардинии. Для большей безопасности она соблазнила секретаря этого посольства графа де Пулига.

Этот милый человек был до такой степени влюблен в нее, что написал ей:

«Я расстался с Вами, испытывая такую боль в сердце, что на улице почувствовал, что мое лицо все залито слезами… Когда я Вас покидаю, мне кажется, что все струны моей души сейчас лопнут вместе с внутренностями».

Естественно, этот идолопоклонник никогда бы не осмелился передать полиции письма из Пьемонта, приходившие на имя Вирджинии…

Все лето, несмотря на неусыпную слежку, графиня продолжала поддерживать переписку с Кавуром, не давая карт в руки всех подозревавшего министра внутренних дел.

Вернувшись из Пломбьера, Наполеон III незамедлительно доказал Вирджинии, что разлука нисколько не охладила его пыл. Продемонстрировав это с юношеским задором, он отправился перевести дух в Биарриц. По возвращении оттуда он, по-прежнему влюбленный, пригласил госпожу Кастильоне в Компьень[28].

Двор был поражен. Это означало, что любовница императора будет жить под одной крышей с императрицей? Но что на это скажет Евгения?

Евгения не сказала ничего.

Несмотря на чувство ревности и огорчение, она решила, что разумнее всего будет промолчать. Тем более что она прекрасно знала своего легкомысленного и непостоянного в своих привязанностях муженька и была поэтому уверена в том, что госпожа Кастильоне не сможет надолго занимать его сердце.

Для Вирджинии месяц, проведенный в Компьене, был сплошным праздником. Днем весь двор восхищался ее нарядами, а ночью император по достоинству оценивал их отсутствие. Когда все ложились спать, он пробирался в комнату Вирджинии и демонстрировал ей великолепный образчик мужской силы…

Поскольку все относились к госпоже Кастильоне как к официальной фаворитке, она возомнила себя мадам Помпадур. С некоторых пор ее высокомерие вышло за рамки приличия. Некий журналист написал восторженные слова об ее красоте, а она добавила – совершенно серьезно – следующие строки:

«Всевышний не знал, что делает, когда производил ее на свет. Он так прилежно ее лепил, что когда закончил, потерял голову, увидев этакое великолепие…»

Она разрешила сфотографировать свои ступни, щиколотки, руки и плечи, носила свою красоту по различным салонам так, будто речь шла о церковной раке, которую все должны были почитать. Дошла в своей смелости до того, что стала носить такие же прически и украшения, как и императрица. С женщинами она вообще перестала разговаривать.

Такое поведение, разумеется, возмущало весь двор. И лукавая госпожа Меттерних однажды вечером выразила общее мнение всех придворных, сказав в адрес госпожи Кастильоне, что та – «скотина, которую следовало бы прирезать».

Над этой фразой посмеялись. Это было не самое крепкое выражение, но оно было высказано к месту. Доказательством этому вскоре послужили три фразы, великолепные по своей глупости, которые итальянка написала на своей фотографии: «Рождением своим я равна самым высокопоставленным дамам. Красотой своей я их превосхожу. Умом своим я их сужу!»

Раздраженный такой чопорностью Мериме, в чьи обязанности в Компьене входило крутить ручку механического пианино, под музыку которого танцевал двор, заявил как-то вечером:

– Как она мне надоела! Ее наглость выводит меня из себя, и мне часто хочется задрать ей юбки и нашлепать по заднице. А потом поглумиться над ней…

И со смехом добавил:

– Впрочем, как знать, не вызовет ли это у нее другую реакцию!..

Автор «Коломбы» был прав: госпоже Кастильоне требовалось, чтобы ее отшлепали по попке…

К несчастью, ни у кого не поднялась рука на то место, которое так нравилось Его Величеству императору Франции!..

На зиму двор вернулся в Париж, где Вирджиния продолжила свои выходки, к большому неудовольствию императрицы, которая тоже начала выказывать признаки раздражения. Доказательством этому был ее поступок во время бала в министерстве иностранных дел. Госпожа Кастильоне прибыла на него в костюме «Червонной дамы». Евгения, посмотрев на платье фаворитки, сплошь усеянное большими сердечками из красного бархата, задержала взгляд на одном из сердечек, расположенном в «малоподходящем месте», и произнесла громко:

– Что-то низковато расположено сердце!..

Придворные дружно расхохотались.

Госпожа Кастильоне, однако, и бровью не повела. С высокомерным и презрительным выражением на лице она прошла в другую гостиную, где представила себя, как какую-то святыню, на обозрение гостей, которые с трудом скрывали ухмылки.

За этими выходками в высшем свете Вирджиния все же не забывала о главной цели своего приезда во Францию. В постели она продолжала возбуждать интерес императора к итальянскому вопросу. Время от времени, прижавшись к нему всем телом, она с нежностью говорила о роли, которую могла бы сыграть Франция в деле объединения ее родины. И Наполеон III начал всерьез подумывать о вооруженном вмешательстве…

Когда Вирджиния была в Париже одна, любовники встречались в снятом супругами Кастильоне особняке под номером 28 на авеню Монтеня.

Но однажды, апрельской ночью 1857 года, когда император выходил из дома графини и садился в карету, которая ждала его у дверей, на него набросились трое неизвестных мужчин. Он едва успел вскочить в карету и крикнуть: «В Тюильри!»

Один из нападавших попытался было схватить лошадь под уздцы, но кучер ударом кнута заставил его отказаться от этого намерения. Потом кнут прошелся по спинам двух остальных нападавших. Те с воплями скрылись, и карета смогла доехать до дворца без приключений.

Сжавшись в комок на сиденье кареты, Наполеон III пережил несколько очень неприятных минут.

На следующий день весь Париж уже знал о том, что монарха едва не убили около дома любовницы.

Легко можно себе представить семейную сцену, которую в тот день закатила Ее Величество…

Полиции не составило особого труда задержать тех троих мужчин, которые напали на императора.

Ими оказались итальянцы, чьи фамилии были: Тибальди, Грилли и Бартолотти. Они были членами тайной организации, руководимой революционером Мазини.

Некий авантюрист по фамилии Жиро был связником этих троих с Ледрю-Ролленом, который из лондонской ссылки осуществлял общее руководство заговором.

Но в самый последний момент этот политический деятель, сказать про которого, что он был смехотворен, напыщен и трусоват, значило бы не сказать ничего, в порыве какого-то непонятного безумия и отчаяния выдал Жиро императорской полиции. Когда связника арестовали, то тот, решив, что предан «всем социализмом», быстро сообщил имена своих сообщников…

Таким образом, политические деятели республики 1848 года в очередной раз, сами того не желая, сыграли на руку Наполеону III…

Национальность трех участников покушения, естественно, развязала языки недругам госпожи Кастильоне:

– Эта итальянка, вне всякого сомнения, замешана в заговоре!.. Ведь им откуда-то было известно, что император именно в тот день будет в доме номер 28 на авеню Монтеня!..

Узнав о таких разговорах, Вирджиния пришла в ужас и заперлась в своем доме. Был ли у нее разговор на эту тему с императором? Может быть, но в дневнике она об этом не обмолвилась ни словом…

Как бы там ни было, но когда в августе начался судебный процесс над тремя итальянцами, Наполеон III посоветовал Вирджинии съездить в Англию…[29]

Разумеется, обвиняемые ни разу не упомянули о госпоже Кастильоне, и вскоре улыбающаяся графиня, успевшая в Лондоне соблазнить герцога д’Омаля, с облегчением возвратилась в Париж.

Была ли она в действительности замешана в этом заговоре? В это трудно поверить, поскольку нет никаких причин, которые могли бы толкнуть ее в апреле 1857 года, когда она пользовалась особым расположением императора, на его убийство. Однако генерал Эстанселен сделал однажды волнующее признание. В одном из опубликованных Аленом Деко писем генерал написал:

«Не помню, писал ли я уже Вам о том, что некий приставленный к императору полицейский предложил известному мне лицу[30] организовать убийство большого хозяина[31] и что эта личность была связана с графиней Кастильоне? И знаете ли Вы, что было сказано во время этого диалога?

– Что бы вы сказали, если бы я убил императора?

– Ничего!..

Я лично ничему не удивляюсь. Здесь речи нет о мщении на почве ревности или об убийстве по расчету. Остается только причина политическая… Но какая?»

И генерал Эстанселен делает такой вывод:

«Многое остается неясным в этой столь бурной светской жизни. Впрочем, разве можно узнать правду от женщины? Особенно от женщины, замешанной в политике?»

Так что тайна осталась покрытой мраком.

Вернувшись в Париж, Вирджиния незамедлительно восстановила галантные отношения с императором. Графу Кастильоне пришла в голову благая мысль вернуться в Италию, и поэтому любовники могли встречаться совершенно спокойно.

В октябре графиня снова была приглашена в Компьень, где император и все гости потешались по поводу одного довольно легкомысленного происшествия с женой доктора Карефа, врача Мари Дюплесси.

Вот как об этом происшествии рассказывает летописец тех времен, известный всем Ламбер, говоривший про себя, что он – «посмертный ученик Сен-Симона и Талемана де Рео»:

«Мадам Кореф обладала красивыми зубами, достаточных размеров грудью и хорошо подвешенным язычком. Вся ее маленькая персона была охвачена игривостью, которая не затухала ни при виде собранных весной маргариток, ни на супружеском ложе: ее можно было любить только за то, что она есть.

Маркиз Арран де Лакодамин, долгое время исполнявший обязанности ее верного рыцаря-слуги, продолжал безнадежно вздыхать: дверь черного хода оставалась для него закрытой. Но перед ним широко распахивалась дверь парадная, а то уважение, с которым его принимали в этом доме, казалось ему предвестником нежного чувства.

Будучи мужем отнюдь не ревнивым, доктор Кореф очень часто, уходя из дома, оставлял в замке входной двери ключ, полагая, что, если ни хозяина, ни слуг дома не окажется, визитеру можно будет войти, не дожидаясь, пока слуга объявит о его визите хозяйке.

Однажды утром маркиз так и поступил: ему надо было срочно передать мадам Кореф рекомендательное письмо, о котором та попросила его накануне: она решила помочь одному из своих протеже, сверхштатному служащему какого-то министерства. Дойдя до спальни дамы своего сердца, маркиз остановился в нерешительности, опасаясь разбудить «своего милого друга». Но, услышав голоса, решительно открыл дверь.

И взору его предстало неожиданное зрелище.

Совершенно голая мадам Кореф лежала на кровати в обнимку с молодым протеже, вся одежда которого состояла из висевшего на золотой цепочке медальона со святым Бонифацием…

А сей медальон мало что мог прикрыть, тем более что для того, чтобы иметь свободу движений и не досаждать мадам Кореф, он держал этот медальон в зубах…

Сильно смутившись при виде желанной дамы, «принимающей от другого то, что он так хотел ей дать», маркиз сделал шаг назад. Но при этом задел прислоненную к стене трость. Она с грохотом упала на пол. Любовники вздрогнули и обернулись.

Увидев их замешательство, маркиз скрылся, сделав вид, что он ничего не видел.

Но его замешательство продолжилось на следующий день, когда он встретился с мадам Кореф и та попыталась оправдаться. Видя, что она покраснела, он не смог удержаться от вопроса:

– Скажите, мадам, почему это был не я?..

Ответ молодой женщины был до удивления простым:

– Потому что вы – слишком близкий друг!.. – сказала она, потупя взор.

Но госпожа Кастильоне, видимо, очень скоро забыла про эту историю. Поскольку ее связь с императором неожиданно оборвалась спустя всего лишь несколько дней после этого.

Настал вечер, когда она, явившись на улицу Бак, встретила удививший ее холодный прием со стороны императора. Она немедленно потребовала объяснений. Он сухо ответил, что она «сболтнула лишнего».

Опасаясь ревности императрицы, Наполеон III требовал от своих любовниц хранить в строжайшей тайне их отношения и безжалостно порывал с «болтушками».

Госпожа Кастильоне посчитала, что это – всего лишь преходящий каприз, но на самом деле вскоре окончательно впала в немилость.

Пять недель кряду она напряженно ждала записки, вызова, проявления прощения. Но безуспешно. В конце концов она, униженная, потерявшая всякую надежду, уверенная в том, что не смогла «выполнить» поставленную перед ней задачу, села в поезд, отъезжавший в Италию, увозя с собой в качестве утешения воспоминания о страстных последних ночах, проведенных с императором.

Эти воспоминания были ей так дороги, что спустя сорок два года после этого, составляя завещание и тщательно подбирая свои траурные украшения, она выразила пожелание, чтобы ее похоронили в «ночной рубашке, которая была на ней в Компьене в 1857 году».