Читать книгу Ростовский Куш - Глеб Дибернин - Страница 5

Все эти годы мы притворялись. Все до единого. Притворялись, что власть – это служение. Что чиновник – это опора. Что закон – это не палка, а щит. Мы носили маски.

Кто-то – с лицом радетеля. Кто-то – с лицом борца. Кто-то – с лицом «я тут вообще случайно». А потом однажды – просто перестали. Без крика. Без перформанса. Как будто выключили свет, и каждый остался при своей тени. И выяснилось – маски давно приросли к лицам. Просто теперь не было смысла делать вид.

Никто больше не притворялся, что не ворует. Потому что воровать – стало нормой. До этого были ритуалы. Оправдания.

– «Я не знал, что жена оформила на себя участок.»

– «Я не вникал в сметы, просто подписал.»

– «Я работаю по указке – мне не положено думать.»

Но потом – просто тишина. И в этой тишине зазвучала правда. Не вслух. Не с трибуны.

А в подмигивании. В молчании. В том, как они выходили из кабинетов и не закрывали за собой двери.

Вот, например, Борисыч.

Легенда. Эталон этики. Глашатай морали.

На всех заседаниях комиссий он первым поднимал руку и говорил:

– Уважаемые коллеги, мы обязаны жить по совести.

У него был брат. Неофициальный. В личных делах не значится. На деле – четырежды амнистированный, дважды скрывавшийся от следствия, с правом парковаться у мэрии в тапочках.

Когда журналисты начали копать, оказалось, что прекращения уголовных дел брату подписывали люди из команды Борисыча.

– Совпадение?

– Ростов не верит в совпадения.

Профессор Сомов.

Гуру морали. Седой. С тростью. В пыльном пиджаке.

На лекциях – Платон, Кант, Соловьёв. На деле – «сдай зачёт и бутылку». Он жил не стипендиями. Он жил на влиянии. Не брал откаты – просил подарки. Не хищник – паразит. Не злой – просто старый. И очень одинокий. Он не нуждался в деньгах. Он хотел знать, что без него нельзя.

А вот «добрый дядька» Коля, глава экологии. Каждый год вёл «санитарную вырубку».

На телевидении его хвалили:

– Бережёт природу, спасает леса.

На деле – продавал дубы на мебель. Мебель делали в Подмосковье. Выручка – кэшом. В сумке. Когда его спрашивали, где пропал лес, он отвечал:

– От клеща спасали.

Клещ – реальный парень из природного департамента. Прозвище. "Впивается и не отпускает."

Ещё один. Директор земельного комитета. Агроном по образованию. Продавал поля под застройку, называя это реформой сельского хозяйства.

А бабка в столовой. Помнишь ту, что щи разливала? В списке учредителей фирмы по озеленению парков.

Я проверил. Реестр. Печать. Подпись. Бабка. Учредитель. С портретом Ленина на стене и двумя ООО на балансе.

Все были в теме. Абсолютно все. А я – как дурак. Всё надеялся на правила. На остаток человеческого. Я думал – есть граница. Есть черта, через которую не переходят. Ошибался.

Когда начался откат, платить никто не захотел. Мерседес чиновника стал слишком заметен. Пошли разговоры. Полетели анонимки.

И вот – заседание. Всех вызвали. Всех, кто когда-то улыбался друг другу за столом с кофе и бумажными пирожками.

Я сидел в конференц-зале администрации. Стены серые. Воздух мертвый. Слева – герб. Справа – флаг. Впереди – Иванов. Стоял. Молчал. Потом заговорил. Тихо. Без давления.

– Хватит.

Это слово разрезало воздух. Будто кто-то включил ультразвук.

– Забыли, – продолжил он, – зачем мы здесь?

– Государственное дело. Казачество. Патриотизм. Служение.

– А вместо этого – сливки на пляже. Квартиры на тёщу. Анонимки на друг друга.

Он не повышал голос. Он не угрожал. Он предлагал сделку. Все поняли. Без протокола. Без подписи. Без бумажки. Либо ты – с нами. Либо ты – корм.

Я вышел на улицу. Сел в машину. Открыл список контактов. Смотрел на имена. На тех, кого называл друзьями, коллегами, партнёрами.

И понял: их нет. Были роли. Были функции.

Нас держала не идея. Нас держала взаимная выгода. И когда один терял ценность – его убирали. Как карточку из колоды. Без слов.

В ту ночь я понял: я больше не верю. Не в команду. Не в казачество. Не в порядок. Я – сам по себе.

И я начал план. Тихо. Методично. Без бумаг. Без доверенных лиц. План побега. План исчезновения. План перерождения. Я не знал, чем он закончится. Но знал: оставаться – значит гнить. А я, как ни странно, ещё хотел жить. Пусть даже – под чужим именем.