Читать книгу Ростовский Куш - Глеб Дибернин - Страница 9

Когда началась подготовка к казачьему сходу, город словно впал в коллективный психоз. Причём не тот, что лечится медикаментозно, а тот, что получает гранты.

На народность. На традицию. На "скрепу, восстанавливаемую по архивным лекалам".

Я видел, как бетонные джунгли на глазах превращаются в декорации исторического романа, снятого по пьяной смете.

Площадь Ленина заливали светом прожекторов. На её бетонной груди устанавливали сцену – трёхъярусную, с LED-панелями, будто для шоу Ольги Бузовой в Чите.

Перед администрацией – надутые павильоны с гербами и портретами казаков, у которых лица – как у бюджетников в пятницу: усталость, пот, дух.

На въезде в город появился баннер: "КАЗАЧЬЯ ДУША – ГОРДОСТЬ РОССИИ!"

Я смотрел на это, стоя в пробке, и думал: «Гордость – вряд ли. Но смета точно впечатляет.»

Ростов преображался. Фальшиво. Злобно. Симметрично.

– Плитка – ровная, как протокол.

– Фонари – антикварные, но светят холодом офиса.

– Деревья – как будто приклеены на клей «Момент».

На каждом углу – таблички на английском: "House of Council", "Street of Liberation", "Kazachiy spirit avenue".

Один дворник с горьким лицом пробормотал:

– Даже улицы теперь стесняются говорить по-русски.

Я усмехнулся. Это был не город. Это была открытка, отправленная невесть кому, с надписью: “Смотрите, как у нас красиво, пока не понюхаете.”

Евгений К., старый знакомый, поставлял люки и лавки. Сделанные из неизвестного материала. Наверное, из воздуха, легализованного через подряд.

У него был дар: делать из всего что угодно, кроме совести.

Скамейки теперь имели имена. Я лично видел паспорта изделий.

“Слава предкам” – гранит, вес 260 кг, цена 380 000.

“Спокойствие вовеки” – дерево+металл, цена 420 000.

“Скамейка” – просто скамейка. Но с Wi-Fi модулем.

Самое сильное впечатление на меня произвёл подземный люк, замаскированный под пень. Когда его открыли, оттуда повалил такой запах, что казаки из радиуса двух кварталов начали перекрещиваться и отступать назад, повторяя:

– Это точно… родовая память… исчезает…

А потом пошли репетиции. И здесь – начался настоящий экзистенциальный трэш.

Дети, в платках, орали хором:

– “Ой, то не вечер!”

Девушки, в платьях, сшитых, как оказалось, из старых занавесок, размахивали руками, как антенны на крыше девятиэтажки.

Казаки – с пластиковыми саблями. Один даже кричал:

– Мне каску дали от реконструкции Курской дуги!

Под звуки гармошки один заместитель мэра, широко улыбаясь, сказал мне за кулисами:

– Жека, это же… феерия!

– Духовное возвращение!

Я молча смотрел, как в углу два школьника пытались отобрать друг у друга нагайку,

и не ответил.

Потом придумали инсталляцию.

– Поставим юрт.

– Пустим дым.

– Один казак крестится.

– Другой подписывает дарственную на землю.

На это ушло три миллиона. Юрт стоил двести тысяч. Остальное – “транспорт, логистика, духовная часть”.

Всё это называлось: “Проект духовного наследия в цифровую эпоху”.

Однажды вечером нас позвали в ресторан. Там был официальный приём.

– Шашлык.

– Презентация под “Левый берег Дона”.

– Ансамбль из трёх женщин и одного деда с аккордеоном.

На экране – слайды: “Казачество – культурный код региона”, “От сабли – к цифре”, “Наследие будущего”.

Когда появилась надпись: "Казачество – скрепа будущего", я не смог больше смеяться.

Я просто взял рюмку. И впервые за год выпил молча.

Город сиял. Флаги. Знамёна. Бордюры под золото. Даже голуби – как будто натренированы.

А внизу: – в подвалах; – в старых канцеляриях; – в кабинетах, где пахнет сыростью и госзаказом – кипела настоящая жизнь. Сход был не кульминацией. Он был антрактом. Перед настоящим представлением. Без грима. Без казачества. С настоящим мясом и настоящими ножами.

Я стоял в стороне и понимал: эта феерия – не про традицию. Это – обои на прогнившей стене. Но стена трескается. И скоро изнутри полезет то, что на ней не рисовали.