Читать книгу Российские солдаты-мусульмане в германском плену в годы Первой мировой войны (1914–1920) - И. А. Гилязов - Страница 9

К началу Первой мировой войны мусульмане являлись второй по численности после православных религиозной группой (более 11 %) населения Российской империи[155] и составляли значительное количество (до 10 % от общей численности армии) российских войск[156]. Об этническом составе мусульман в российских войсках нет конкретных данных – такой учёт при мобилизации в армию просто-напросто не проводился. С первых дней войны были мобилизованы мусульмане Внутренней России (татары, башкиры). В ходе Первой мировой войны в армию были призваны, как принято считать в историографии, от 1 до 1,5 млн военнослужащих тюркского происхождения[157]. Из представителей других мусульманских народов, не подлежащих обязательной мобилизации, были созданы отдельные добровольческие формирования: Текинский и Крымский конные полки туркменов и крымских татар, «Дикая дивизия» (Кавказская туземная конная дивизия), состоявшая из 6 полков – Чеченского, ингушского, дагестанского, кабардинского, черкесского и  Татарского (азербайджанского). С первых дней участия в боевых действиях они получили громкую известность и были удостоены различных военных наград[158].

Отношение российских мусульман к Первой мировой войне – малоизученная в историографии тема. Основным составляющим в поведении российских мусульман во время войны современные исследователи рассматривают их традиционную лояльность властям и влияние двух во многом схожих (когда речь идёт именно о российских мусульманах) идей: общеисламского и общетюркского единства[159]. Известно, что моральный дух общества и армии во время войны определяется многими факторами, среди которых особое значение имеют отношение народа к собственной стране и отношение к врагу, важную роль при этом играют религиозные установки, этнокультурные традиции. Мусульмане традиционно считались лучшими воинами в российских войсках, и сложилось общее мнение о том, что они – «честные, идеальные, храбрые и выносливые», что в самых тяжёлых условиях мусульмане «творили чудеса мужества, покрывая славой русское оружие»[160]. Война с турецким государством, как известно, не была в истории России новым событием, и тюрко-мусульманским воинам уже не раз приходилось идти с оружием в руках против «братьев по религии и крови». Но тем не менее призыв турецкого султана к «джихаду», обращённый в том числе и к мусульманам Российской империи, вызвал серьёзную обеспокоенность в правящих кругах России.

Следует отметить, что после вступления Турции в войну с объявлением «джихада» против Англии, Франции и России, мусульмане действительно оказались перед сложным выбором. Чувства солидарности с турками были сильны в российском мусульманском обществе[161]. Поражение Турции в Балканских войнах 1912–1913 гг. рассматривалось российскими мусульманами как начало конца Османской империи и значительно снизило её авторитет в качестве оплота ислама, но в то же время это означало приближение гибели последнего независимого исламского государства[162].

Уже с появлением первых сведений о том, что Турция готовится нарушить нейтралитет, российская верхушка начала проявлять беспокойство и постаралась оперативно организовать контроль над настроениями мусульманского населения внутри самого государства.

К этой сфере деятельности были привлечены не только административные и жандармские силы, но и некоторые тюркологи, например, Н. И. Ашмарин, являвшийся в годы войны военным цензором. 17 сентября 1914 г. он составил специальную записку на эту тему и адресовал её председателю Военно-цензурной комиссии[163]. Этот аналитический документ отражает ту ситуацию, которая в период войны беспокоила российские власти. Причём здесь речь идёт не только о периоде войны, а делается попытка общего представления о ситуации в татарской мусульманской среде. Ашмарин отметил два, на его взгляд, важнейших периода, на которые можно было разделить рост и развитие «татарской мысли» за последние десятилетия: 1) эпоха «узко-магометанского религиозного направления»; 2) эпоха европеизации и приобщения татар к европейской культуре. Приблизительной гранью между периодами данный тюрколог видит русско-турецкую войну 1877–1878 гг., которая пробудила у российских мусульман интерес к Турции и тем приобретениям, которые Турция переняла из Европы. Отмечая роль И. Гаспринского в пропаганде общероссийского патриотизма, Ашмарин настаивает, что «его ученики пошли дальше своего учителя», что они стали шире смотреть на национальный вопрос, что в среду «интеллигентных мусульман» уже проникла идея о том, что «интересы подчинённых национальностей не всегда уживаются с интересами господствующей народности». Он предостерегает власть, что в настоящий период, когда Россия ведёт войну против Германии, эта идея может создать новых врагов России, и она вполне может отлиться в «определённые формы». Он приводит примеры таких настроений в мусульманской среде – сочувствие татар андижанскому восстанию и военным успехам японцев во время русско-японской войны, стихи, направленные против русских, газетные статьи с комплиментами в адрес немецких офицеров и др. По мнению этого цензора, татары многое делают для того, чтобы доказать свою лояльность, и всё же ещё предстоит выяснить, насколько широк среди них круг людей, действительно преданных России. Особо опасался Ашмарин мусульманских школ, которые, по его мнению, «создавали сторонников Турции». Его огорчало то, что русские чиновники плохо представляют себе мусульманский мир, не знают татарского языка.

С осени 1914 г. за татарским населением губернии и отдельных уездов было установлено довольно жёсткое наблюдение на предмет выяснения его настроений. В одном из приказов Казанского губернатора начальнику Казанского губернского жандармского управления прямо сказано, чтобы ему сообщались все сведения о том, как мусульманское население относится к войне с Турцией[164]. Официально считалось, что перед началом войны турецкое правительство подготовило специальное обращение-воззвание ко всем мусульманским народам воюющих стран с призывом к обязательному участию в «священной войне». По-видимому, речь идёт об известном объявлении «джихада» турецким монархом после вступления Турции в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. В одном из приказов казанского губернатора П. Боярского от 4 ноября 1914 г. говорится, что это воззвание якобы переведено уже на многие языки и широко распространяется среди мусульман[165]. Будто бы в документе говорится о том, что каждый верующий мусульманин должен считать себя воином, «ибо настало время сбросить иго кяфиров, изгнать притеснителей и освободить от них мусульманские земли». Кроме того, мусульмане в воззвании будто бы призываются «не подчиняться распоряжениям христианских правителей, не платить повинностей и бойкотировать христианскую торговлю». Очень важно здесь отметить, что собственно этот документ, о котором идёт речь, в Казанской губернии не был обнаружен, все приведённые сведения были, по словам губернатора, получены из дипломатических кругов. Так что этот приказ является свидетельством того, насколько опасалась российская власть своего мусульманского населения, его можно считать в определённой степени превентивной мерой, поскольку в понимании его автора «подобного рода воззвание, составленное в приподнятом тоне, подкреплённое ссылками на священный для магометан Коран, может в руках злонамеренных элементов послужить орудием к возбуждению среди магометанского населения известного брожения». Потому всем подчинённым предписывалось строго и бдительно следить за настроениями среди мусульман губернии, чтобы описанное воззвание или схожие с ним по содержанию не распространялись на территории Среднего Поволжья.

В конце ноября 1914 г. казанский полицмейстер подводил своеобразный итог наблюдениям и убеждал, что «между мусульманским населением война с Турцией никакого заметного оживления в агитационной деятельности не внесла, хотя симпатии татарского населения и на стороне Турции, но образ её действий по отношению к России мусульмане считают вероломным и высказывают мнение, что Турция, подпав под влияние немцев и евреев, сама себе подписала смертный приговор»[166]. То есть вроде бы полицмейстер успокаивал губернскую власть, но в то же время выражал сомнение: «насколько искренни мусульмане, сказать трудно».

Тогда же, 30 ноября 1914 г., ещё более высокий чин, казанский губернатор, высказывался примерно в том же тоне: «населяющие империю мусульмане различных народностей не остались чуждыми тому общему патриотическому подъёму, каким ознаменовалась происходящая ныне война». Так что «в настоящее время», по мнению губернатора, создались условия, «неблагоприятствующие дальнейшим успехам панисламистской и пантюркистской пропаганды». Одновременно с этими высказываниями губернатор приказывал усилить бдительность, так как, по его словам, «турецкие агенты вовсе не отказались от своих намерений и от возобновления своей деятельности»[167]. Вообще создаётся впечатление, что всем подобного рода документам свойственна исключительная двойственность и мнительность. С одной стороны, они замечают, что среди мусульманского населения вроде бы нет каких-либо серьёзных антироссийских или антирусских настроений, что турецкие заявления не слишком затрагивают их, с другой, однако, во всех таких документах сквозит недоверие к мусульманам; муссируется мнение о том, что они практически в любую минуту могут поддаться уговорам турецких эмиссаров и подняться на борьбу против России и русских. В них в обязательном порядке содержится мысль о «серьёзных опасениях» в том, что идеи панисламизма и пантюркизма в такой момент могут найти сочувствие в мусульманской среде. Вот и приказ казанского губернатора от 30 ноября 1914 г. содержит такие утверждения: «Русское мусульманство в массе своей настроено вполне лояльно, однако трудно поручиться, что агитация пантюркистов и панисламистов не встретит отклика у отдельных лиц и групп, что, в свою очередь, может послужить толчком к возникновению известного брожения среди мусульман вообще». Он предписывал: 1. Установить тщательное наблюдение за появлением в губернии турецких эмиссаров и принять решительные меры по прекращению их «вредной деятельности». 2. Не допустить сбора пожертвований среди мусульман в пользу Турции; 3. Немедленно сообщать обо всех случаях агитации среди мусульман в пользу Турции[168].

Любопытно, что если эмиссаров и не было, то их просто-напросто «выдумывали». Так, например, в октябре-декабре 1914 г. проводилось дознание по поводу сообщения начальника штаба Казанского военного округа генерал-майора Сухомлинова начальнику КГЖУ о том, что в Казанской губернии якобы объявились несколько кавказских мусульман, представляющих какой-то «секретный комитет» из Эриванской губернии и занимающихся агитацией татар против русских. Причём поимённо назывались даже конкретные члены этого «комитета», которые при проверке оказались «мёртвыми душами». Выяснилось в итоге, что никакого комитета в Эриванской губернии не было, а значит и не могло быть его посланцев в Казанскую губернию, а все подобного рода слухи распускают в Эриванской губернии армяне, опасавшиеся сближения азербайджанцев с Турцией[169].

Всякого рода домыслы возникали и в последующем. Так, в декабре 1915 – январе 1916 г. вдруг появился слух о том, что будто бы «делегация от турко-татарского населения России» отправилась в Венгрию с целью «возбудить вопрос о восстановлении в Казани ханства»[170]. При этом делалась ссылка на публикацию во французской газете «Le Temps» именно на эту тему. Якобы была получена телеграмма из Будапешта о том, что делегация тюрко-татарского населения, представляющая 20 млн человек, прибыла в Венгрию и вручила графу Тисса меморандум, в котором «изложена необходимость восстановления в Казани ханства с нейтрализацией территории между Волгой и Каспийским морем, чтобы охранить цивилизации этого народонаселения». После этого делегация якобы намеревалась отправиться в Берлин[171]. И даже эта абсурдная и провокационная по сути мысль подверглась проверке, и под неё фактически «подогнали» даже распространение среди татарского населения Казанской губернии портретов царицы Сююмбике. Как утверждал казанский полицмейстер в своём рапорте губернатору от 16 января 1916 г., это было сделано, «по-видимому, с целью подготовить массы к мысли о возможности воссоздания независимого Казанского ханства»[172]. В итоге начальник КГЖУ констатировал, что по его сведениям подобная делегация от мусульман Казанской губернии в Будапешт, Вену и Берлин не выезжала: «Есть основания утверждать, что вообще из России такая делегация выслана не была». Правда, он не исключал возможности, что «такая делегация могла быть составлена из русских татар, живущих в Константинополе, например, Юсуф Акчура, Абдрашит Ибрагимов и другие»[173].

В июне 1916 г. возник новый казус. В Казань поступил запрос о том, что в Иркутске возник какой-то «татарский комитет», который поставил своей целью оказание помощи Турции и всем воюющим против России государствам, чтобы «достигнуть разгрома России и образовать великое мусульманское государство»[174], а в качестве ближайшей задачи было поставлено всяческое содействие побегам военнопленных – турецких, немецких и австро-венгерских. В нём указывалось, что якобы отделения этого «комитета» существовали во многих городах России, в том числе и в Казани. Опять-таки была инициирована проверка поступившей информации и выяснилось, что никаких сведений о подобном комитете в Казани нет, хотя и были проведены обыски у некоторых татар в Казани и Цивильском уезде, которые будто бы могли содействовать побегам военнопленных. В ответе КГЖУ отмечалось также, что в Казанской губернии были случаи побегов, но нет никаких сведений о том, что содействие побегам оказывал какой-то «татарский комитет».

Наблюдения за настроениями татарского населения и выяснение их отношения к войне и военным событиям осуществлялось разными путями. Казанское жандармское управление, например, имело своих тайных агентов, которые специально работали «по панисламистам и пантюркистам» (правда, они «трудились» на жандармерию и в довоенное время). В одном из дел содержится список таких агентов и упоминаются некие «Житель» и «Теоретик», которые ежемесячно поставляли информацию в КГЖУ[175].

Негласный надзор непосредственно среди населения вели переодетые городовые и жандармы. Так, например, сразу после начала войны по приказу начальника КГЖУ городовой Галиасгар Мухамедзянов был послан в чайные «Болгар» и «Сарай» в Казани, чтобы выяснить обстановку. Он отмечал, что только в чайной «Болгар» посетители проявили интерес к чтению телеграмм из русских газет, а в чайной «Сарай» вообще никто ничего о войне не говорил[176].

Слежение за настроениями населения вели и служащие на местах жандармские офицеры. В архиве сохранилось немало подобных отчётов жандармских унтер-офицеров по Казанскому, Лаишевскому, Свияжскому, Тетюшскому, Чистопольскому, Цивильскому уездам Казанской губернии за 1914–1916 гг.[177] Несколько противоречивы оценки жандармерии, данные настроениям татарского населения в первые месяцы войны, особенно после вступления в войну Турции. Одни сообщали, например, что «нападение на Россию со стороны Турции население встретило спокойно […] подстрекателей и шпионов в пользу Турции не замечается. Мусульманское население высказывает недовольство, что Турция объявила войну России и […] высказывается полным доверием к правительству». Некоторые муллы будто бы выражали сожаление, что Турция была введена в заблуждение Германией, что она сама никогда не начала бы войну, так как «она бессильна и теперь её совсем разобьют». В некоторых же волостях якобы татары говорили, что «им теперь совестно за Турцию, что она пошла воевать вместе с Германией» и что она «побоялась Германии». И в то же время утверждается, что «магометане душевно сочувствуют Турции, но наружно стараются не высказывать своего сочувствия».

Впоследствии, как правило, такие отчёты отмечали, что мусульманское население уездов в основном спокойно восприняло объявление войны Турцией. Например, типична констатация: «Магометанское население […] тихо и спокойно. Каких-либо личностей с целью распространения вредных слухов среди населения, могущих подорвать доверие к местным властям и правительству среди магометан не замечается. Деятельность по сбору пожертвований для беженцев население принимает одинаково, как и русское население».

Весьма красноречивыми по содержанию являются подробные отчёты о настроениях населения Казанской губернии начальника КГЖУ полковника Калинина за 1915–1916 гг.[178] В них, бесспорно, обобщены сведения, постоянно поступавшие к жандармскому начальству на протяжении всей войны. Отношение автора отчётов к татарам представляется достаточно подозрительным и настороженным. Даже отмечая проявления патриотических настроений среди мусульман (повсюду татары говорят о своих единоверцах, которые служат в российской армии; среди них проводится сбор пожертвований в пользу раненых и беженцев), он настойчиво старается внести в свои наблюдения элемент недоверия. В данном случае, например, он упоминает, что «с одной стороны, замечается желание, чтобы пожертвования мусульман шли на нужды мусульман же, а с другой – стремление использовать такое похвальное поведение и добиться от правительства тех или иных льгот, исполнения чисто националистических чаяний». Калинин отмечает, что среди татарского населения распространяются всякого рода слухи и легенды, которые якобы описаны в священных книгах мусульман, о том, что в 1915 г. должен появиться Даджал и что всем татарам пора присоединиться к своим кавказским братьям, которые будто бы присягнули на верность турецкому султану. Приводя многие такого рода факты, порождающие недоверие к татарам, но многие из которых, по его же словам, являются непроверенными, Калинин в итоге вынужден констатировать: «Агитации против войны или правительства в среде татар до настоящего времени не замечалось, как не замечалось и каких-либо попыток противодействовать начинаниям его». То есть он всегда вроде бы подчёркивает, что татары внешне соблюдают спокойствие и поддерживают официальные власти, но всё же «втайне сочувствуют немцам, которые являются союзниками турок». Или же: «Симпатии их на стороне наших врагов, успехи которых доставляют им более радости, чем военные успехи наших доблестных войск»[179]. Причём наблюдения этого автора отчёта выходят далеко за рамки выявления настроений татарского населения. По его мнению, татары вообще хотят использовать военную ситуацию «в своих узконациональных целях», требуя равноправия с русскими и выдвигая на первый план вопрос о собственных школах с преподаванием на родном языке. Калинина беспокоила и тенденция к усилению культурного и политического влияния татар на другие мусульманские народы Российской империи: «они принимают очень близко к сердцу интересы киргизов (т. е. казахов. – И. Г., Л. Г.). При этом они искренне сочувствуют им и всецело стоят на их стороне. […] Киргизы им особенно близки, так как стремление татар привить киргизам свою культуру неукоснительно проводится в жизнь в течение последних лет»[180].

В мае 1916 г. тот же Калинин отмечал, что «татары начинают заметно выходить на путь национальной политики и уже громко заявляют о своих национальных стремлениях. Я бы по этому поводу употребил выражение „осмелели“. То, о чём они говорили раньше только между собой, о чём позволяли себе мечтать, теперь они стараются провести в жизнь и свободно обсуждают в своей печати». Однако он считал, что всё сказанное относится больше к представителям татарской интеллигенции, а «народные массы пока мало отзывчивы на такие выступления, для них ислам – всё и прежде всего». Тут же высказывалось опасение, что татарская интеллигенция ясно учитывает этот момент и «свой национализм неразрывно связывает с исламом»[181].

Давние связи в сфере культуры, образования, существовавшие между Турцией и российскими мусульманами, способствовали проявлению антивоенных настроений, главным образом, среди интеллигенции. В России было немало людей, получивших образование в Турции и поддерживавших контакты с турецкими коллегами, для которых война означала разрыв контактов и невозможность получения книг, прессы и др. Придерживающиеся крайних взглядов и низшие слои мелкобуржуазной интеллигенции относились враждебно к войне и отчасти были настроены «пораженчески». Усиление этих элементов произошло после поражения русской армии летом 1915 г. Практически все татарские социалисты поколения 1905–1907 гг. принадлежали к сторонникам скорейшего прекращения войны[182].

Как позднее отмечал в воззвании к Мирной конференции президент Национального Совета мусульман Европейской части России и Сибири Садри Максуди, религиозные чувства и преданность халифу были достаточно сильны среди российских мусульман. С. Максуди отмечал, что мусульманская фракция Государственной Думы пыталась сделать всё возможное, чтобы изменить негативное отношение мусульман к войне с Османской империей. Пропаганда, проведённая в основном мусульманскими обществами и татарской прессой, значительно способствовала сохранению спокойствия и дисциплины среди мусульманских солдат. Мусульмане ожидали от победы больше национальных свобод в России и снисходительного отношения и справедливого обращения с Турцией. Известный татарский писатель и деятель татарского национально-освободительного движения Г. Исхаки также указывал, что поначалу татарское общество было настроено «пораженчески», и горожане, в особенности представители интеллигенции, всеми средствами старались уклониться от мобилизации. Хотя война унесла много жизней и нанесла стране огромный экономический ущерб, татары «терпели в надежде на лучшее будущее, ибо все войны в России, даже в случае победы её оружия, заканчивались реформой, а поражение же должно было закончиться революцией, как и после русско-японской войны, от которой они также ждали разрешения своих национальных проблем»[183].

Несмотря на случаи уклонения от мобилизации и единичных случаев агитации покинуть российскую армию[184], открытых выступлений против войны в Российской империи не наблюдалось. Среди татар были даже случаи отправления на войну добровольцами, о чём сообщала казанская газета «Кояш»[185]. Будучи гражданами России, мусульмане обязаны были защищать «честь и величие великой России», сколько непонятной ни казалась для них цель такой масштабной и кровопролитной кампании. Оренбургский муфтий Мухаммадьяр Султанов 14 октября 1914 г. обратился к российским мусульманам со словами: «Мы, мусульмане, заодно со всем российским народом в эти тяжёлые времена должны подать помощь нашему государству к отражению врагов […] И во времена прежних войн, защищая отечество, русские мусульмане показывали великие самопожертвования, и во времена настоящих, проходящих перед нами событий они, Бог даст, выкажут с избытком ещё раз свой патриотизм»[186].

Мусульманские депутаты в российском парламенте заняли верноподданническую позицию и придерживались её на страницах местной и центральной прессы, подчёркивая свою верность гражданскому долгу и преданность России[187].

После объявления османским султаном 11 ноября 1914 г. «джихада» против России, Англии и Франции, оренбургский муфтий М. Султанов выступил с новым обращением к мусульманскому духовенству, где заявил, что Турция сделала этот шаг под влиянием Германии, что объявление войны, несомненно, не вызвано ни стремлением турок защитить свои интересы, ни религией ислама. Он ещё раз подчёркивал, что «Россия является нашим дорогим отечеством, в котором мы живём уже много веков и с которым мы сблизились исторически» и «пользуемся всеми её благами»; «целость нашего отечества и его мощь является источником нашего благополучия и спокойствия» и «мы, российские мусульмане, обязаны защищать своё отечество от врага». Муфтий призвал мусульман не обращать внимания на провокации: «Цель моего обращения заключается в том, чтобы вы и ваши прихожане не поддавались воле недоброжелателей, которые распространяют ошибочные мнения и недобрые слухи относительно последних событий и не оказались их жертвами»[188]. С призывом защитить Россию, являющуюся «священной родиной для всех населяющих её народов», обратился и таврический муфтий А. М. Карашайский[189]. Даже в Туркестане, откуда мусульмане не призывались в российскую армию, известный местный теолог М. Бехбуди в своём журнале «Ойна» в начале 1915 г. писал, что участие России в союзе стран, противостоящих другим христианским государствам, к которым присоединилась Турция, нет ничего оскорбляющего и унижающего ислам и призвал туркестанское население сохранить спокойствие, сдержанность и лояльность по отношению к царю и стране. Глава исмаилитов Ага-хан, в сферу влияния которого входили памирские исмаилиты, обратился к единоверцам с воззванием, в котором призывал их выступить против Германии и Турции на стороне Антанты[190].

Следует отметить, что заявления о верноподданничестве мусульман на страницах газет не являлись лишь пустым звуком. В начале войны мусульмане активно участвовали в благотворительной деятельности: с появлением раненых и беженцев в Казани и других крупных городах с многочисленным мусульманским населением стали возникать различные общественные и частные мусульманские благотворительные организации[191]. Их деятельность подробно освещалась на страницах прессы, что было вызвано, видимо, стремлением привлечь как можно больше состоятельных лиц к благотворительности и создать впечатление массовости этой деятельности; доказать, что мусульмане объединились и действуют сообща с русскими в общих государственных интересах. Однако вскоре наметился спад активности благотворительного движения мусульман. В качестве одной из причин наблюдателями отмечалось то обстоятельство, что обращение руководителей Мусульманского комитета по оказанию помощи раненым солдатам и их семьям с ходатайством об учреждении особого отличительного знака в виде красного полумесяца наподобие красной звезды для христианских благотворителей не получило поддержки в правительстве. Отказ в такой малости, принуждение мусульманских деятелей носить знак с чужой им христианской символикой порождали недовольство в мусульманской среде[192].

Несмотря на то, что в целом мусульманское население сохраняло спокойствие, открыто не выражало своего недовольства, в Российской империи возрастали антитурецкие и антиисламские настроения. Антимусульманская кампания проявилась и на страницах центральной и местной русской прессы. Ещё в августе 1914 г. в местных русскоязычных газетах появилось приглашение мусульман собраться для составления протеста против вооружения Турции[193]. С резкой обоснованной критикой таких публикаций выступил депутат Государственной думы Саидгирей Алкин: «Почему господа скептики не обращались с торжественными требованиями к российским подданным немцам? Почему не требовали, чтобы те выразили протест единоверному кайзеру? Почему же яд подозрительности и горечь недоверия адресуется лишь нам, хотя мы до настоящего времени ни в малейшей мере такой обиды не заслужили? Если бы даже был вынесен такой протест, кому он будет адресован, Турции, что ли? Дойдёт ли он по назначению и какая ему там будет цена?»[194] «Вмешиваться в чисто политические дела Турции и выражать против этого какие-либо протесты мы не имеем права. Мы, мусульмане, должны заботиться об усилении дружбы и согласия между Турцией и Россией не политиканством, а посредничеством между ними в делах торговли и промышленности. Вот что от нас зависит», – писала газета «Вакыт» и призывала Духовное управление принять меры в отношении самовольного петроградского ахунда С. Баязитова, созвавшего народ в мечеть для подготовки текста телеграммы протеста[195].

Усиление антиисламских настроений отрицательно сказалось и на настроении мусульманского населения. Например, в одном из донесений КГЖУ сообщалось, что «они как бы замкнулись в себя, опасаясь, что малейшая со стороны отдельных личностей неосторожность может вызвать нежелательные для них последствия»[196]. Ещё одним поводом для усиления антивоенных настроений стало отклонение (за – 190, против – 162 депутата) на парламентском заседании 20 июля 1915 г. заявления председателя мусульманской фракции К. Тевкелева с требованием гражданского и национального равноправия для входящих в состав России народностей[197]. Таким образом, надежды на получение равноправия не оправдались, несмотря на то что «мусульманские солдаты в трудные минуты на поле сражения выставляют больше самоотверженности, чем русские»[198]. «Все эти антимусульманские акции противодействуют объединению всех народов России перед врагом. Мы, татары, никак не виноваты в том, что турки вступили в войну против России и не имеем права вмешиваться в дела чужого государства», – писала газета «Тормыш»[199]. В «Донесении в Департамент полиции о настроениях инородцев в связи с Первой мировой войной за период с 1 июля по 1 октября 1915 г.» начальник КГЖУ К. Калинин сообщал, что среди татарского населения появилась легенда о том, что настоящая война – это та последняя война, о которой упоминается в религиозных книгах и в результате которой ислам восторжествует. Он полагал, что «всё это, конечно, не может не произвести на татарских мусульман некоторого впечатления, порождая разные разговоры»[200]. Особенно усилились пораженческие настроения мусульман, как и среди всего населения Поволжья, после поражений русской армии весной 1915 г.[201] В регионе наблюдались случаи устной агитации «пораженческих теорий» и даже попыток распространить воззвания, призывающих мусульман «пробудиться ото сна, пока есть время и случай»[202].

Таким образом, мусульмане Российской империи, как, впрочем, и остальная часть мусульманского мира, не оправдали ожиданий германских стратегов, которые надеялись на волнения, вызванные призывами к «джихаду».

Тем не менее война способствовала повышению интереса Европы к мусульманам Российской империи, где, по словам П. Столыпина, и в мирное время «мусульманский вопрос не мог не считаться грозным»[203]. В поисках «панисламизма и пантюркизма», считавшихся силами, создающими угрозу целостности империи, в стране была развёрнута антимусульманская кампания, вынуждая мусульман ещё более замыкаться в себе, отказаться от диалога с властями. «Панисламизм» и «тюркизм» скорее были вымышленной угрозой, чем реальным явлением. Эти идеи, если и были распространены, то лишь среди определённой части религиозной, интеллектуальной и деловой элиты российских мусульман и не затронули широкие слои общества. Более того, интерпретация панисламизма татарскими теологами отличалась значительным своеобразием. Так, руководитель казанского медресе «Мухаммадия» Г. Баруди рассматривал панисламизм как движение за духовное, а не политическое, тем более территориальное объединение мусульман[204]. И. Гаспринский подчёркивал, что «таинственно-грозное движение», охватившее якобы мусульманский мир, не представляет никакой опасности, и «[…]объединение мусульманских народов, которые кроме Корана не имеют ничего общего, может быть лишь несбыточной мечтой»[205]. Выступая на V съезде Государственной думы III созыва 13 марта 1912 г., депутат С. Максуди категорически отрицал существование панисламистского движения среди поволжских мусульман. «[…] у правительства издавна существует тенденция подавить среди нас всякие проявления стремления к культуре, – отмечал он, – теперь это становится ещё более ощутимо, так как меры по подавлению стремлений российских мусульман к прогрессу оправдываются борьбой против панисламизма». «Узнав из правых газет и правительственных источников о панисламизме, мы обратились к нашим знакомым муллам, учителям и даже коммерсантам с вопросом, есть ли в народе какое-нибудь движение, которое можно было бы назвать панисламизмом, – заявлял С. Максуди. – И все они выражали только недоумение…». «[…] допустимо ли, – отмечал он, – чтобы 4–5 млн поволжских мусульман, вкраплённых среди ста миллионов русского народа, покорённых в XVI столетии, живущих в течение четырёх веков мирно, спокойно, лояльно в России, вдруг задались целью объединить Африку и Азию на почве культуры, мечтая о воссоздании своего государства?»[206]

Татарский тюркизм также существенно отличался от тюркизма османского, отражая специфические региональные и культурно-политические запросы поволжских татар[207]. По словам Ф. Султанова, идеи панисламизма и тюркизма сыграли фатальную роль в истории национального движения татарского народа, поскольку в годы Первой мировой войны эти взгляды вылились в протурецкую политику, и борьба властей против них обернулась ударами против всей национальной идеологии татарского народа[208].