Читать книгу Чунье - Игорь Кокареко - Страница 2

– Проснулся я утром, часов в пять, и сразу понял, – пел один замечательный человек, дальше отсебятина не по тексту: – что меня терзают смутные сомнения… Посудите сами: окна комнаты выходят на юг, в солнечный день видна вся долина, раскинувшаяся подо мной на сотню, даже больше, километров. Вечером вся она усеяна рассыпавшимися кучками огоньков – маленьких, чуть побольше, более ярких – которые прямо под ногами – потом всё бледнее, бледнее и возле линии горизонта практически совсем неразличимых. Осеннее ночное небо в это время должно быть наоборот, достаточно скучное: созвездие Ориона, разбавленное по краям другими немногочисленными звёздами. Но не в этот раз: надо мной сиял летний Млечный Путь! Кроме того, напрочь отсутствовало море огоньков подо мной – одна чернота. Как будто во всей стране отключили электричество… Боже, что за бред я несу? Какие огоньки под ногами, какие дальние сёла? Аё! Где церковь, которая в любой ночи должна была быть в какой-то сотне метров прямо передо мной? Где купол колокольни, в котором должны были отражаться эти звёзды? Где он? Он должен был быть, я точно помню, что ещё вечером им любовался! К слову сказать, что любуюсь им только я, для остальных он обыденное явление, такое же, как столбы освещения на улицах. Я вот на столбы внимание обращаю? Нет, потому что не я их здесь в землю втыкал. Так и люди не обращают внимание на купол, который я покрасил лет десять назад золотистым хаммерайтом1 Красотища! Я тогда кинул идею, так как старый купол был очень ржавый и облезлый. Люди скинулись на краску, церковь заказала автовышку, меня на неё погрузили и подняли в небо, в ветер. Тогда, кстати, нешуточно штормило. Как там пишут бывалые моряки? Палуба уходила из-под ног? Так и здесь: только я встану на цыпочки, чтобы дотянуться кисточкой до самого верха, как люлька ныряла или вниз, или в сторону, или прямо на купол, причём так, что приходилось от него уворачиваться.

Сразу вспомнилось золотое время, когда я в детстве иногда работал верховым помбуром2 – там я привязывался страховочным поясом, чтобы не свалиться с буровой вышки. Не буду грузить технологическими подробностями, но на колокольне пришлось работать без страховки. Почти как в старых цирковых рекламах: смертельный номер под куполом цирка! Страховки нет, купол есть, зрители тоже. Пришлось выполнить работу осторожно и очень внимательно. Мне потом даже хлопали, но повторить номер на бис я бы отказался.

Вопрос: если грешник расплющится, выполняя работы по покраске церковной колокольни – он куда попадёт? Не знаете? А я и знать не хочу!

Итак: пять утра, может чуть пораньше, купола нет, как и самой колокольни. Села моего, с его фонарями уличного освещения, тоже нет.

– Судя по всему, мне это снится, – успокоил я сам себя, и отправился досматривать интересный сон про зубров.

Я не красна девица, которая поверяет своему дневнику тайные желания и сокровенные сны, но сон действительно был примечательным. В нём я, пусть и не дитя асфальта, но человек, далёкий от сельского хозяйства и животноводства, распахивал ворота и выносил здоровенный тюк сена зубрам. Звучит непонятно? Тогда поподробней: прямо на опушке леса стоял большой деревянный сарай, серый от времени. Когда-то он был покрыт дранкой, но потом сверху застеленный оцинкованными листами железа. Сделано это было давно, потому что местами появилась ржавчина. Возле сарая из горбыля и прочего хлама были сделаны кормушки, куда я и вынес тюк сена из сарая. Подойдя к кормушкам, я перерезал стягивающие сено верёвки и аккуратно распределил его по всему корыту… странное такое сено, с каким-то непередаваемым ароматом. Присмотревшись, я понял, что это сушёная – нет – что это подвяленная конопля. Взяв себе одну веточку, я принялся задумчиво её нюхать, пока не поднял глаза вверх и не прочитал надпись над входом в сарай: «Смешные зубры!»

Я думаю, нет никакой нужды говорить, что разбудил меня очень странный звук, раздавшийся через открытое окно почти над ухом.

Свисток тренера в самое ухо ранним утром в спортивном лагере, горнист, трубящий «тревогу» в армии (да, у меня была такая армия), крики жены, что пора в роддом – всё это как-то очень блекло, по сравнению с низким и негромким, в общем-то, звуком из окошка. Как будто где-то рядом сидела огромная медная статуя Будды, полая внутри, и медитировала на звук «Ом-м-м». Ещё раз повторю эту фразу: «нет никакой нужды говорить», что уже через мгновение я сидел на карнизе и с опаской выглядывал вниз, в окно, в глубине души надеясь увидеть телевизор, который забыли выключить. Но нет, почти всё окно загораживала какая-то коричневатая куча. Она со свистом вдыхала и выдыхала воздух, как я понял – принюхивалась, потом острым изогнутым рогом ткнула створку окна и боком просунула в комнату здоровенную морду с двумя небольшими и какими-то ленивыми припухшими глазками. Я точно помню, что глаз было всего две штуки, хотя с того страху, который я пережил, их могло быть и четыре, и восемь, и…

Придя в себя и реально оценив обстановку, я понял…

Ничего я не понял, кроме одного: судя по всему, эта морда принадлежала зубру – ну а кому ещё? Голова мешала, я не мог ни на чём сфокусироваться, всё время ожидая, что за ней в комнату через французские окна полезет и остальное туловище. Наконец, глаза сфокусировались на мне, зверь облизнулся и сказал: «Му-му».

– Чего тебе? – я уже мог говорить, хотя голова по-прежнему не работала.

– Му-му, – повторил зубр.

Я обвёл взглядом большую комнату, судя по всему гостиную. Всё было очень похоже на такую же в моём доме в Гьокчеренде, но слегка отличалось: зал был побольше, подиум кухонного блока в углу был всего на одну ступеньку выше, а не на две, холодильник… это ведь холодильник? Я с опаской прокрался вдоль стенки к кухне, не сводя глаз с морды, наблюдавшей за мной. Судя по всему, она не собиралась внедряться в комнату ещё глубже, поэтому я занялся дальнейшим осмотром. Да, холодильник, правда большой, как два моих домашних. Плита, мойка, две раковины. Полочки всякие – у нас и в том доме почти такие же. Чай, кофе, соль, сахар. Сахар почему-то кусковой, я с детства такой не видел. Не успел я взять сахарницу в руку, как зубр повторил: «Му-му!»

– Ах, вот ты что хочешь, Герасим! Как же тебя угостить-то? – я посмотрел на морду и засомневался: – да, такой бы мордой, да медку похлебать – руку откусит за секунду.

Идея! В углу, за веником, стоял небольшой совок для мусора. На него я и положил небольшую головку сахара и преподнёс Герасиму. Вот сейчас напишу чистую правду, как бы нелепо она не звучала: зубр с благодарностью принял угощение, нежно слизнув его почти чёрным языком. После чего повернул голову и осторожно вылез из окна во двор.

– Здорово! – подумал было я, но потом понял, что подумал рановато: к окну пытался подойти другой зубр, раза в полтора больше Герасима. Я захлопнул окно и смотрел, что будет. Ничего, этот бульдозер просто стоял и смотрел на меня с немым укором в глазах. За ним виднелось ещё пять или шесть рогатых голов поменьше. – Да чтоб вас! – я задёрнул шторы, взял сахарницу и вышел во двор. Это выражение такое: выйти во двор, выйти на улицу. В данном случае я вышел в… поле, луг, сад, рощу…

Уже полностью рассвело, солнце показалось было, но вскоре натянуло на себя облака и спряталось. Начался дождик… не так: начало моросить, в воздухе повисли и возможно даже не падали на траву мелкие капельки, какая-то едва видимая мокрая взвесь. И дождь, и не дождь – это как лёгкий осенний ветерок с юга, от которого деревья даже не шевелятся – просто показать, что он есть.

Дом стоял на пригорке, лицом к небольшому распадку, в который заходила текущая мимо река. Она была неширокая, метров пятьдесят, не больше. Берега местами полого опускались к воде, образовывая небольшие песчаные пляжики, местами, там, где берег повыше, были засажены кустами и деревьями. Конечно, никто их специально не садил, но уж очень эти заросли были уютны и декоративны. Насколько хватало глаз, вдаль тянулась бескрайняя долина, украшенная небольшими холмами и петляющей речкой. В общем, передо мной были не горы, не овраги, и не лес, а что-то сглаженное, очень просторное и одновременно уютное. Есть, есть такое подходящее определение – лесостепь! Это когда кругом, куда ни посмотри – степь, и только иногда небольшие рощицы вдоль русла рек. Натянуло облаков и стало моросить… а, писал уже… тогда по-другому: выглянуло солнце, чтобы я мог во всех деталях разглядеть раскинувшееся передо мной великолепие, а уже после этого опять пошёл мелкий дождичек, который даже не мог намочить одежду.

Знаете, что такое дежа вю? Вновь я посетил сей уголок земли, где я… где я что я?

Вроде бы бродил по этой долине с бионтами, вроде даже не во сне, а наяву, но та явь была какая-то непрочная. И потом: тогда не было этих коровок размером с грузовик, ласково заглядывающих в глаза. Впрочем, тогда не было и высокого крыльца, огороженного невысокими каменными перилами, с которого было так удобно наблюдать за равниной.

– Хо́тя-хо́тя-хо́тя-хо́тя – поманил я, свесившись через перила и протягивая на ладони кусок сахара самому маленькому зубру, почти зубрёнку. Почему я так говорил? Не знаю, но малыш (килограммов на двести – двести пятьдесят) только настороженно попятился от протянутой руки. Уже через секунду его отодвинул подошедший Герасим. Я рисковал, вы не думайте – это не лошадку кормить, здесь морда побольше – в этот раз язык аккуратно слизнул сахар прямо с ладони… ну как аккуратно – как будто руку наждачкой протёрли. Вслед за ним ко мне потянулись и остальные.

Аё! Уже когда Герасим отходил и повернулся ко мне в профиль, я вдруг заметил, что это девочка! Эдакая Гром-баба! В ту же секунду на его… на её место протиснулся судя по всему, папаша, который был раза в полтора крупнее показавшегося теперь мелким бывшего Герасима. Да что ж за свистопляска у меня с этими именами, причём постоянно? Я вытер пот со лба и протянул, пусть будет – новому Герасиму, кусок побольше.

Ха! – этот громила оказался нежнее, чем его подруга, я практически не заметил, как он смёл с ладони кусок сахара. Так я накормил одной сахарницей ещё пять особей – трёх побольше и двух совсем ещё подростков. Под конец я совсем осмелел и даже спустился к ним с крыльца и пару минут постоял рядом. Знаете, это такое ни с чем не сравнимое чувство единения с природой, когда рядом с тобой бык весом полторы тонны, ты его гладишь по кучерявому носу, а сам при этом оглядываешься по сторонам и смотришь, чтобы он или его соседи тебя ненароком не размазали по кедру, растущему перед домом. Как только ты перестаёшь гладить, он своей мордой, похожей на бетономешалку, нетерпеливо подталкивает тебя под руку, и ты опять гладишь. Гладишь, и чуть не писаешься от страха. Красота! Попробуйте!

Может показаться странным, что человек, проснувшийся незнамо где, в первые минуты не заламывает руки в немом (хотя можно и покричать) вопросе: где я оказался и верните меня на родину, а идёт кормить животных, будто он в контактном зоопарке.

Если честно, я себе и сам порой удивляюсь. Ещё со школы. Вот придут родители… вот придёт мама с родительского собрания… даже не так: папу мы на родительское собрание не пускали после того, как он пришёл обратно, как бы это сказать – не в духе, что ли? Пришёл, и сразу полез в шкаф, чтобы взять дедов ремень и задать мне несколько вопросов по поводу вновь появившейся информации. Я тогда подготовился и ремень этот спрятал. Ну не будет же он меня пороть подтяжками, которые были на нём. Нет, до подтяжек он не дотронулся, зато схватил шнур от утюга и начал лупить меня по заднице. Вы не представляете, как это больно, даже через трое штанов!

Мама в это время бегала вокруг и кудахтала как квочка: «Коленька, Коленька, перестань! Коленька, Коленька, он исправится! А ты что молчишь? Живо говори, что больше так не будешь…»

Я же перед этим прочитал какую-то героическую книгу, поэтому находился под впечатлением. Зубами впился в ковёр и молча совершал локальный подвиг. Отцу надоело, и он бросил шнур в сторону.

С тех пор на школьные собрания ходила мама, а я всегда встречал её потом возле школы, чтобы по пути домой объяснить необъяснимое. Так и сейчас, только после того, как стадо начало спускаться к речке, я вернулся в дом и попытался задуматься.