Читать книгу Лабиринты угроз - Игорь Кулькин - Страница 5

– Так вы за какой женщиной занимали? Вы говорили – в темной шубе, а она в пальто!

Цыплухин обернулся на голос. Неказистая бабулька с бадиком пристала к щекастому мужику в кожаной куртке. Тот мычал и отнекивался.

– Я откуда знаю? Пальто, шуба…

Очередь почти не двигалась. Вяло, незаметно шла широкая черная стрелка в круглых часах, висевших на стене. Часы похожи на довольного кота, расплывшегося в улыбке. Все на редкость неторопливо.

Цыплухин в который раз ругнул себя, что схватил вирусную инфекцию. Все-таки лежание под открытой форточкой не прошло даром. Да еще и к врачу поперся… Теперь вот кровь сдавать. А очередь вселенская. Ни конца, ни края. Георгий попытался забыться, закрыл глаза. Стало легче. И только голоса навязывались на слух. Никуда от них было не деться.

– О, Санек! Привет! Кровь сдавать? Правильно, ты, я смотрю, перебрал вчера, ха-ха… – зашустрил какой-то молодой голос.

– Девушка, вот вы ушли, и все перепуталось! – опять возмущалась та же вздорная бабулька.

– Я же вам показывала, за кем я. Вот за этим мужчиной, – оправдывалась девушка.

– Вы мне другого показывали!

– Я вас вообще не помню, – донесся басистый мужской голос.

И тут – среди этих пустых слов – он услышал стук каблуков.

Даже не открывая глаз, определил, что в коридоре появилась красивая женщина. Уловив это, открыл глаза. Она шла смело и быстро, неся за собой отстающий, вздыбившийся плащ.

– Дельная фигура! – пробормотал мужик рядом, и Георгий выправился, сел прямо – а то почти сполз на сиденье. Девушка спросила крайнего и остановилась у стены. Открыла фиолетовую сумочку.

– Привет, Софьюшка, – сказал Цыплухин.

Она удивилась – и обрадовалась. Они отошли к стене, и он стал быстро расспрашивать про все, что случилось за этот мимолетный месяц, что они не виделись, вместивший немало событий. Спросил про Гамзата, терроризировавшего ее беззащитную кротость. Являлся он обычно посреди ночи, устраивая вой да ругань. Через стенку Георгий часто слышал – благо не спал по ночам, сидел в чатах – его громоголосую речь. Чего ей стоило прогнать этого проходимца, в своей жизни и пальцем не шевельнувшего ради настоящей работы! Но она терпела его. Когда окончила школу, ей сулили карьеру, полную неизбежных удач. Красавица, два иностранных языка, музыкальная школа по классу фортепиано. Но из Москвы, куда отправилась поступать, явилась ни с чем. Помыкалась по разным работам, тягучим и занудным, задержалась продавцом в бутике одежды, посреди торгового центра, по соседству с ювелирным киоском. Там познакомилась с Гамзатом – студентом из архитектурного вуза. Он пришел покупать цепочку, но в ювелирном продавец отлучилась, и он, слоняясь, зашел к Софье. После короткого разговора – Гамзат ничего не купил – они договорились встретиться в кафе, и уже к концу недели он переехал к Софье, привез чемодан и букет гвоздик.

А Георгий, влюбившийся в Софью во время линейки в десятом классе, а живший через дверь от нее, был потрясен и даже унижен этой нескромной вестью. Как она могла! Конечно, он все откладывал объяснение с ней, отделывался шуточками да пустяшными разговорами в лифте, но она-то чувствовала наверняка весь огонь, бушевавший в нем. И ведь Цыплухин уже мысленно представлял себе объединение их квартир, и единство судеб, и тихие радости быта… Все рухнуло в один миг. И еще долго эта пошлая мысль о возможном счастье преследовала Георгия, он чувствовал ее во всем – в бегущих линиях трамваев, в душной тишине ночных кварталов, в радостных криках, слышимых даже сквозь стены. Что ему было делать? Грустные статусы в социальных сетях, всеми понимаемые по-разному, не удовлетворяли его, тогда он и решился создать свой блог в Твиттере и писал туда, заглушая тоскливые мысли. Число посетителей страницы росло, и увлеченный Цыплухин скоро стал забывать и Софью, и беспокойного соседа, благо что тот скоро и съехал, найдя новое гнездо в дебрях соседнего промышленного района. Понеслась новая жизнь, появились друзья, жившие по вольным и бесшабашным законам… Софья забылась.

Она восхитительна. Даже сейчас, когда Георгий уже почти выветрил ее из головы. Сразу вспомнил, как они гуляли после выпускного вечера, и были пустынные улицы, и луна, сочившаяся сквозь тучи, и романтика накатывала, как морской прибой. Там, откуда они ушли, лился алкоголь, звенели песни, раскатывался танцпол, а они выбрали уединение и бродили без цели.

– Как живет София Перцева? – спросил Георгий, как всегда, подлаживаясь под шутливый тон. Правда, он никогда не выходил у него толком. Всегда чувствовал себя канатоходцем, готовым вот-вот сорваться. Но по-другому и вовсе не получалось начинать разговор. От дикого смущения ломило голову, и он предпочитал пошутить, чтобы сохранить лицо. Даже с близкими друзьями выдерживал этот искусственный тон.

– Живет и здравствует, – ответила София. – Сам-то как?

– Пылим потихоньку, – сказал Цыплухин.

Как же он ревновал ее! Хотел украсть и увезти. Устроить дуэль с Гамзатом и отстоять свою любовь. Но все закончилось лишь словами, сотнями слов. Коротал бессонные ночи перед монитором компьютера, а когда слышал, как открывается ее дверь – кидался к дверному глазку. Смотрел, как она выходит, как ждет лифт. Потом укорил себя, что этой трусливой привычкой дела не поправишь, перестал бегать к дверям. Стояло сумрачное лето, дожди застлали небо от края до края. И он уверял себя, что пересилит и постучится к ней в дверь, прогонит этого постылого Гамзата, вернет себе ускользающее счастье… Но не постучался. Постарался забыть и уехал на неделю в Туапсе. Время ушло.

И что теперь говорить после банальных приветствий? Так и хотелось сказать задиристо-затейливую мудрость, показать, что теперь он живет в темпе жизни, на острие современных событий. Но крутились на языке только мелкие грубости. Навязалась на ум фраза случайного собеседника, с которым беседовали в табачной мути, посреди полночи, в квартире Апанасова. «У женщин, – говорил он, – голова работает в неизвестном науке направлении. Я с ними вообще не говорю трезвым. Просто не знаю, о чем с ними говорить… Опадаю в туман какой-то, в бездну. Ни смысла, ни совести не остается… А вот когда выпью, так слова сами просятся, даже удивляюсь себе, что нагорожу. И все, главное, в тему, все в ряд. Сижу, бывало, и сам поражаюсь, сколько отсебятины наплел, прям сукин сын, не меньше…»

И Георгий, когда пытался обыграть эту мысль в своем блоге, с вызовом захлопнул ноутбук… Слова не шли. Он даже набрал целиком распечатку того вечера, вспомнил все почти дословно. И каждое выражение вроде было к месту, но оскорбляло невыносимо. Злили все эти игры с совестью, когда пытались оправдать то, что оправдать нельзя. Ведь разврат есть разврат, и Георгий плохо понимал людей, которые не пьют и не курят, зато развратничают и смотрят на других свысока – мол, одолели дурные привычки. А разврат, может, пострашнее, чем курево и водка! Он душу разлагает, а не тело… И после этих размышлений ему снились приговоренные сны, он не мог отделаться от них, даже если бы захотел. В его сне всегда присутствовал человек с дородным чемоданом, шагающий по железнодорожным путям, пока сзади не загорятся огни, не загудит тепловоз. И он метался среди рельс, как загнанный зверь, цеплялся за перрон и не мог вылезти из этой прогорклой ямы. И просыпаясь, Георгий не мог понять, что же это ему явилось – самая что ни на есть простоволосая правда или изощренная ложь, столь обычная в снах? Чего ждать от таких снов? От такой бесцеремонной атаки на свою сущность? Он чаще бывал у Апанасова, даже обсуждал эти свои сновидения с развязной дамой, представившейся хироманткой, а оказавшейся преподавателем религиоведения. Но ничего ценного не вынес он тогда из их разговора, если не считать того, что дама предложила проводить себя до дома, а Георгий предложения не принял. Дама ему не нравилась, но Цыплухин чувствовал, что алкоголь бушует в крови и по дороге до ее дома ситуация может перемениться – и здравый разум пересилил.

В те смутные дни, когда только познакомился с Апанасовым, Цыплухин был в восторге от своей новой компании и редко бывал трезв. Они часто выходили на ночные прогулки, веселой гурьбой, с бутылками шампанского, шествовали по пустынным улицам, засыпая друг друга шутками, и вот однажды Георгий сообразил, что за две недели не было ни одного вечера, когда бы он вернулся домой трезвым. Даже больше, он стал пить пиво дома, один, чего прежде за ним не водилось. И чувствовал, что дошел до той точки абсурда, когда даже явное кажется двусмысленным – например, вечером у Апанасова они обсуждали, есть ли смысл в семейных ценностях и не придет ли человечество все-таки к узаконению оргий, как единственно верному пути интимной жизни. Причем эксперимент предлагалось провести немедленно – и Цыплухин не видел ничего необычного в этом разговоре, более того, он казался вполне естественным. К счастью, внимание отвлек телефонный звонок, уведший Апанасова, как всегда руководившего действом, в другую комнату – на этом идея выдохлась.

Но Цыплухин на другой день, вспоминая произошедшее сквозь похмельный туман, напугался своей же решимости – ведь если бы остальные поддались на предложение Апанасова, и он бы в стороне не остался. Он зарекся не пить и развязал зарок в первый же вечер. Догадавшись, что так просто не отделается, он искал выход в каторге работы, устраивался в разные места, нигде особо не задерживаясь, и писал неутомимо свой блог. А успел поработать и на почте, и в магазине, и в ресторане… Нищенская зарплата гнала прочь, и единственное место, где он находил душевное успокоение – квартира Апанасова. Там было просторно душе и весело уму, там вертелись у самых рук высокие цели, ради них стоило прожить жизнь и не пожалеть о прожитом. Но там царил алкоголь, вечерами там курили и разные крепкие травы, то заправляя в кальян, а то и просто сигареты. Цыплухин не пробовал, но колебался и чувствовал, что любопытство может пересилить. Борясь с соблазном, стал приходить реже, но уже пристрастился к этой вольной жизни, как к сильнейшему из наркотиков. Отвыкать было непросто. Выходил гулять подолгу, бродил по улицам. Осень в тот год наступила как по расписанию. Едва начался ее второй день, как зарядили мелкие дожди, и город погряз в неглубоких, словно выплеснутых из черпака, лужах. Утро начиналось хмурым, тускло блестел асфальт, расходились в разные стороны торопящиеся на работу люди. Танец листьев в осенних парках, когда дует оглушающий ветер, странно вдохновлял Цыплухина. И в троллейбусной давке, когда ехал на работу, он сочинял свои твиты, которые выложит в блоге. Они рождались непросто, их рождению способствовал легкий повод, почти незаметный. «Отправьте их куда-нибудь подальше! Да хоть в Москву!» – крикнул в утренней прохладе, выходя в троллейбусную дверь, пассажир. А потом, посреди улицы, он вновь встретил Софью.

– Ты быстро улизнула прошлый раз, – сказал Цыплухин, имея в виду встречу в больнице. Он уступил ей свою очередь, она ждала его, но когда он вышел из кабинета, зажимая проколотый палец, ее уже не было. Потом она извинялась эсэмэской, ссылалась на неотложное дело, из-за которого ей пришлось убежать, но Цыплухин всерьез обиделся, справедливо рассудив, что уж за те две минуты, что у него брали кровь, точно ничего катастрофического не свершилось бы.

– Ну что ж, – улыбнулась она теперь, – наверстаем?

И вся злость, копившаяся в нем, иссякла за несколько секунд. И в полутьме, в бегущем гуле она сияла карими глазами, когда взглядывала на него быстро и настойчиво. Но Георгий теперь сторонился этой глубины, того невысказанного, о чем говорил ее взгляд. Загонял себя в пошлые рамки, когда не надо будет думать, а только обнимать, прижиматься, бормотать несусветность, отдаленно напоминающую комплимент. И когда успела иссякнуть романтика? Цыплухин шагал, и ему казалось, что он уже и не любит ее вовсе, иссохла любовь, лишь русло от нее. Зато осталась страсть – она-то и гнала его. Представил, что не сможет простить ей Гамзата, который оказался в ее жизни раньше него. Подумал, что все надо делать вовремя, что у нее был шанс на его искреннюю любовь, но она упустила его. И в ресторане Цыплухин пил, не глядя на Софью, на ее ищущие глаза, на улыбку, дрогнувшую на губах. Слишком хорошо знал ее высокие скулы, мягкие волосы, слишком знал ее обаяние, которому так легко поддаться, и отвлекал себя, не давал искренне радовать этой так давно ожидаемой им встрече. Они ушли танцевать, и во время танца он успел разглядеть соседние столики, где были две девушки и шампанское, а за ними – компания парней, отвлекал себя как мог, хотя ее дыхание пьянило, не давая покоя, разжигая его, торопя… И уже ясно видел Георгий, как проводит ее, как ошибется квартирой, как расцветет кофейное утро… Но все было спутано непоправимо появлением Апанасова.

Он присел за их столик, даже не спрашиваясь.

– Денек добрый, граждане, – сказал он и улыбнулся Софье.

Дело, казавшееся таким верным, мигом покачнулось. Апанасов был из тех людей, которые могут опошлить ситуацию одним фактом своего появления. И тревожно глядя на него, Георгий пробормотал:

– Привет. Знакомьтесь, – и прочие формальности.

Апанасов увлеченно листал меню.

– А вот это для нас написано! – сказал он и указал Софье страницу с прейскурантом на бой посуды. – Вот оно, прибежище глупости! Так, стакан, тарелка… ложка! – с восхищением промолвил он. – Как можно разбить ложку? Холодильник! Юбка на столе? Это еще что? Это когда ты будешь на столе танцевать? – обратился к Софье. – Сплит-система! И она в бое посуды! Вот страна идиотов! Все начинается с малого!

Он заказал себе водки. И Софья, сначала недоступная, серьезно внимавшая его словам, расслабилась, начала смеяться его шуткам. И уже Георгий смотрел на нее во все глаза. Только сейчас рассмотрел, что она сменила прическу… Как раньше не заметил? Ей так было лучше, и ее карие глаза, и фигура, и губы предстали в каком-то новом озарении, как в свете волшебного фонаря. Все в ней показалось прекрасным. Он цедил вино и злился на Апанасова. В кафе между тем набилось море людей.

– Ты меня обескураживаешь своей трезвостью, – сказал Апанасов Георгию. – Пойдем покурим…

Оживленный этой шуткой, Цыплухин пошел, мимо барной стойки, к выходу.

На воздухе они закурили. Кисло нависали тучи, полные осеннего дождя. Назойливо крутилась возле ног бездомная серая собачонка.

– Отдай ее мне, – попросил Апанасов. – Нравится, отдай…

Дыхание захолонуло. Но словно по чародейству он не мог отказать Апанасову, чего бы тот ни просил. Унимая дрожь в руках, изображая беспечность, выпустил струю дыма.

– Забирай…

И когда шагал домой, гулкой пустотой, бессильным беспамятством полнилась его душа. У подъезда алкоголики рьяно ругались из-за полутора литров. Все было пришибленно и пусто. Дождь так и не начался.