Читать книгу Лабиринты угроз - Игорь Кулькин - Страница 7

Апанасов в творческих кругах города считался художником. А также поэтом, философом, артистической натурой… Собственно говоря, всего несколько картин авангардистского толка вышли из его мастерской, однако слава новатора приклеилась накрепко. Даже было художественное объединение «Бессмертные сурки», которое он вел не особо регулярно, зато неизменно весело. Пользуясь этим ранним успехом, он странствовал по презентациям и вернисажам, везде принимаемый как желанный гость. Еще пять лет назад он считался молодым художником, и с тех пор ничуть не изменился – в этом же статусе пребывал и теперь.

– Как радостно земное время! – воскликнул Апанасов, когда переступил порог выставочного зала. К нему сразу кинулись несколько слегка потрепанных господ.

– Знакомьтесь, знакомьтесь, – милостиво говорил Апанасов, – дядя Жорж, известный блогер… Это Валентин Бруй – указал он на худощавого мужичка в поношенном пиджачке, – это Хорошеньков, – ткнул пальцем в парня с виноватой челкой, который ее ежеминутно смахивал. – Мастера, мастера!

Георгий ходил по залу, задерживаясь возле особо затейливых картин. На одной из них череп, выкрашенный в красное, с серпом и молотом на лбу пожирал российский триколор. На другом счастливый комиссар целился в икону…

Апанасов подвел для знакомства пухлого брюнета с веселыми усами, которые, казалось, смеются вместе с хозяином.

– Дядя Жорж…

– Забавное имя! – воскликнул усач. – Прямо-таки так и называетесь? И титанические усилия прикладываете, чтобы в интернете не было скучно?

– Чиновник всероссийского масштаба! – громко сказал Апанасов. – Человек прогрессивного ума! Привыкай, Жоржик, здесь все не так просто, как на нашей кухне…

– Что может быть привлекательнее для образованного человека, чем выставка! Игра ума, блеск таланта! Это же возвышенность, бесподобие! – говорил, не переставая, усач.

Унимая его восторги, Апанасов увел Цыплухина за локоть в другую часть зала.

– Этого опасайся, – сказал он, – вроде смех, а глаза – хитрые. Такой продаст – не слиняет.

– Так ведь и чиновник к тому же, – вставил Георгий.

– Чиновник! Им он был в прошлой жизни. Теперь простой безработный, шляющийся по мероприятиям, ищущий старых друзей, якобы случайно их встречает. И тут к кому-нибудь прилипнет.

И точно, скоро усач намертво приклеился к строгому на вид мужику в сером костюме.

– Все, выставка окончена, нашел жертву, – засмеялся Апанасов.

Цыплухин подошел к фуршетному столу, взял бокал с шампанским. Побродил по залу.

– Нет, все-таки вы не цените возможности! – донеслось до Георгия. – Я вам говорил, у меня есть проект. Верное дело! Принц государства Свазиленд Мулумбу готов сделать меня своим представителем. Да! А вы как думали? Этот наш проект – интересная штука. Вы, разумеется, в доле?

Георгий повернулся. Подле Апанасова стоял невысокий, солидно одетый мужчина и держал его за пуговицу пиджака. Что-то нескрываемо комичное было в их позе.

– И в чем состоит проект? – спросил Апанасов.

– Принц хочет открыть представительство. Разумеется, все оплачено. Вернее, будет оплачено. Мы из него столько денег выкачаем, что купим этот дом с потрохами и картинами. Вам всего-то и надо, что помочь мне!

Георгий отвлекся. По залу шел художник Рататуев, сопровождаемый целой свитой. Были здесь и чиновники в солидных костюмах, с показной важностью на физиономиях, и театральные деятели со вздернутыми носами, и бизнесмены, подстегнутые желанием заиметь славу меценатов. Все были серьезны, и казалось, что эта процессия шагает как минимум для того, чтобы посадить на трон короля. Дошли до первой картины, роскошной мазне без признаков здравого смысла. Художник принялся разъяснять ее значение. Все почтительно слушали. В какой-то момент в музее стояла такая тишина, что было слышно, как уборщица в соседнем зале звенит ведрами. И речь его звучала в зале, как тронная речь.

– Элитарная живопись! Нет большего оскорбления для художника, чем обвинение в элитарности. В юродстве, в нарциссизме – ладно, но элитарность – это значит, что его картины понимают только несколько сумасшедших, и никто более. Что может быть унизительнее этого? Это то же самое, что торговцу фруктами заявить, что его плоды способны раскушать лишь немногие, и то только те, которых здесь сейчас нет, а когда будут здесь – неизвестно…

Художник и дальше излагал в таком духе, похожий со своей седеющей бородой на священника, снявшего до времени рясу.

– А вас как зовут, молодой человек?

Рядом оказался давешний седоватый мужичок, рассказывавший Апанасову о принце.

– Георгий, – нехотя отозвался Цыплухин.

– А моя фамилия Живолуп, – сказал незнакомец. – Фамилия не самая благозвучная, но никогда мне жить не мешала… Когда я был резидентом в Венгрии, то имел одну прелестную знакомую. Мы встречались возле фонтана. Вы знаете, что я в совершенстве владею словацким и чешским языками?

Цыплухин признался, что не в курсе.

– Я был таким франтом. Мне, между прочим, это легко давалось. Я ведь человек обаятельный. Так вот она, моя зазноба, так выговаривала мою фамилию, с каким-то изумительно нежным акцентом! И нисколько я никогда не смущался ее необычности! Наоборот, чем необычнее, тем лучше! Тем я буду злее жить, если хотите!

Георгий присмотрелся к нему. Сквозь весь его конопатый облик просеивалась почти неуловимая суета. Был он седой, пухлый, смотрел прямо в глаза даже со строгостью. Тон его временами переходил в повелительный.

– Мы были видные люди. Теперь уже не так. Вот ты знаешь, что я автор стихотворного сборника? Во-о-от! А ты тоже пишешь, небось, что-то там, изощряешься. Как тебя на выставку-то занесло?

– По приглашению, – пробормотал Цыплухин. Он заробел перед этим напористым старикашкой. Такое часто с ним бывало в присутствии не в меру назойливых людей – он не мог противостоять их откровенной наглости.

Заметив его заминку, Живолуп воскликнул:

– Нам обязательно надо с тобой поговорить!

– Спасибо большое…

– Пожалуйста поменьше! Не хами старшим! Если я говорю, что надо поговорить, надо поговорить! Пойдем с этого гадюшника. Хватит ловить озоновый слой сачком…

Георгий беспомощно оглянулся на Апанасова. Тот стоял, окруженный дружеской болтовней. Толпившиеся внимали с любопытством. Рядом стояла и та самая Ирина Вынос, зазывавшая его в свою студию. Мельком Георгий заметил, что она была в короткой красной юбке, какие обычно носят пятнадцатилетние девочки и какие забавно смотрелись на такой взрослой тете.

А Живолуп нетерпеливо тянул за рукав.

Они вышли под осенний ветер.

– Провинциальные города всегда прозаичны до ужаса, – произнес Живолуп, запахивая сиреневый, грязноватого оттенка плащ.

– Да-да, – согласился Георгий. Ему было не по себе от этого насильственного знакомства. Никакого расположения к беседе он не испытывал, напротив, хотел вернуться обратно, в этот соблазнительный звон бокалов и речей.

– Вы знаете, ведь это счастье – быть счастливым! – воодушевленно говорил Живолуп.

Он тянул Георгия за рукав в глубь парка. По дорожкам, занесенным листьями, стелился ветер.

– На всех языках мира счастье звучит одинаково. Это непревзойденный момент человеческого бытия! А что такое счастье? Любовь, братец, любовь! Когда я был в резидентуре в Варшаве, был увлечен одной красотулечкой. Такая, знаешь, тонкая девочка с высшим музыкальным образованием. Игрива, легка. Но поначалу – ни-ни. Прямо пустыми глазами смотрит. Какие письма я ей писал, в каких выражениях! «Я завидую только тому, кто пьет гранатовый сок любви из твоих уст». И потихоньку оттаяла она, эта северная ледовитая красавица. И таяла она потом под моими пальцами! И гулял я по бархатным коврам ее квартиры, пока она мне кофе варила. Вот было время, вот смысл!

Они присели на лавочку.

– А все почему случилось? Потому что я знал, каким богам молиться. И ты сейчас должен определиться, с кем ты, на той ли стороне, на какой надо.

Цыплухин дернулся встать, но Живолуп усадил его обратно.

– Только не балуй меня своим красноречием, юноша, и не делай вид, что ты все уже понял. Знаю, все знаю! И без тебя знаю, какие вы там игры затеваете, в этой скверной квартирке, мы ее слушаем уже не первый месяцок и в курсе всех делишек ваших. Ты мне и не нужен толком, ты же вошь, поганое семя, но я тебя спасти хочу, как душу заблудшую, а не истинно поганую! Ведь ты как туда попал? Ведь тебя завлекли! Посулами, красками яркими завлекли! Сам-то ты безделушка мелкая, а из таких, как ты, и строятся ряды фанатиков! Сегодня ты стихи пишешь, а завтра бомбу бросишь! Знаем мы такие неорганизованные натуры! Ты лучше признайся мне честно, ты же честный мальчик, признайся, и ты будешь спасен! Я лично твое спасение гарантирую! Ты что, не веришь? Гляди!

Живолуп раскрыл перед Георгием красные корки удостоверения. Цыплухин тут же сник.

– Ну что ты? Понимаю тебя. Я и сам бы так же поизвивался на твоем месте. Ты, конечно, можешь уехать. Но куда? В интернациональные джунгли Москвы? В пустую деревню? Сам понимаешь, что это несерьезно. Достанем, непременно достанем. А с тебя-то и нужна мелочь сущая, ноготок. Будешь сообщать мне все, что у вас творится и затевается. Главарь-то ваш хоть умом и не робок, а чуть не купился на сказку мою про принца, слышал ведь, небось? Что ты задумался? Зачем ты нам, коли слушаем уже? Ну а вдруг жучки обнаружат? Нет, там нам кровь своя нужна, уши живые, чтобы слушали и помнили, чтобы ты мне его выражение лица рассказал и душу его выдал, а это все техника бессловесная, она подвести может, а человек не подведет. Смотри, другой раз не предложу, на тебя ведь тоже досье, ты думаешь, ты чистый? Ты уже тем, что в их квартиру вошел, вляпался. И серьезно, это не шутки. Мы тебя теперь через терку протрем, если не согласишься работать, расщепим на атомы. И друзьям твоим капнем, что сдал их. Вот вернешься сейчас на выставку, а мы их уже оповестили, как тогда будешь дрыгаться? Я второй раз предлагать не буду. Или мы друзья, или лови удар, так у нас, в нашем мире… Ну что, лады? – И протянул ладонь.

Георгий пожал руку. Она была теплой до одурения.

– Ладно ты решил, правильно! Теперь ты под моей крышей, никого не бойся. И раз в неделю доклад. Только мне, помни!