Читать книгу Колыбель за дверью - Игорь Ташин - Страница 8

Здравствуйте, Максим Андреевич!

Услышав от Акима о визите Наташи в прокат, Максим бурно прореагировал, чем выдал себя с головой. Аким, конечно же, человек тактичный и в чужую жизнь не полезет, но всё одно оставался неприятный осадок, словно он выдал самую сокровенную свою тайну жизни и оказался предателем. А теперь ещё, хочешь – не хочешь, но придётся объясниться с напарником, поскольку их отношения с Акимом предполагали полное доверие.

Но всё это ерунда полнейшая. Новость о возвращении Наташи, в один миг освободила Максима от непосильной ноши, которая лежала на нём последний месяц. Он словно обрёл сломанные невзгодами крылья, и внутри зазвучала звонкая нота счастья: «Она жива! Жива и невредима! Я увижу её! Жить можно – большего не прошу!», – примерно так пел жаворонок в душе Картузова. Он невпопад отвечал Акиму, конец беседы оказался скомкан, но Аким поймёт. «Я потом всё ему расскажу. Главное – Наташа в порядке. Это главное», – думал счастливый Картузов.

Когда Аким ушёл, Максим стал вспоминать всю историю своих отношений с Наташей, знакомство, нокаут у сквера, испуганную и затравленную девушку в первые минуты, когда он вёл её под руку по улице, а позже поил чаем и отвлекал беседой… Каждое её посещение, каждую встречу и каждое слово, сказанное друг другу, всплывало в памяти и несло тепло. И её поцелуй – тот, единственный, в самый первый день, когда Наташа решила перейти с ним на «ты»… И её трагичная исповедь, которую он разделил и нёс всё это время, тяготясь невозможностью изменить хоть ничтожную малость…

Так сидел Картузов, перелистывая дневники памяти, когда звякнул долгожданный колокольчик, и он услышал:

– Здравствуйте! Здравствуйте, милый Максим Андреевич! Ну, наконец-то я вижу тебя – это счастье, да?

Наташа стояла на пороге, загорелая, посвежевшая, пропахшая впечатлениями и морской солью – это было видно сразу. Она улыбалась светло и широко, а глаза внимательно смотрели на Максима, словно искали что-то и не находили.

– Наташа! – растеряно улыбаясь, Максим не мог взор отвести от девушки. – Пришла… Как хорошо! – потом засуетился, стараясь не смотреть в глаза. – Проходи скорее, садись, рассказывай, как ты, где пропадала целый месяц… Ты так неожиданно исчезла, я не знал, что и думать, извёлся…

Улыбка медленно сползла с лица Наташи. Она подошла к нему, протянула руку и тихо погладила его по щеке, не отводя от Максима пытливого взгляда:

– Бедный… Ты страдал, да?.. Но зачем ты пил, Максим? Разве тебе стало легче? Ты выглядишь скверно… Тебе плохо, да?

Максим замер, накрыл своей ладонью её, поднял глаза и посмотрел на Наташу:

– Мне не плохо. Мне вообще никак… Без тебя – никак. Я испугался – вдруг… Мне просто нужно знать, что ты жива, ты есть, и с тобой ничего не случилось. Не важно, рядом ты или далеко, понимаешь? Просто испугался… Сам не знаю, как получилось… Полгода не пил ни капли. Сорвался. Не смог боль терпеть – слабый я, прости.

Наташа помолчала, глаза её блестели; она, словно проглотила вдох и попросила:

– Ты не слабый, ты просто близко принял меня в своё сердце… Обещай мне, Максим, пожалуйста, обещай – ты никогда больше не станешь напиваться допьяна, да? Если Наташа хоть что-то значит тебе,.. для тебя, ты не будешь пить, так? Правильно?

– Обещаю, Наташа, честное слово, ты только не обижайся, ладно?

– Обижаться? Мне? … Это ты обижаться должен. Но я не могла сообщить, правда. Пришла с прогулки, а меня уже ждёт охранник, говорит: «Вечером вылет, собирайся скорее», – я ему, – «Куда?», а он отвечает, Владимир поручил путёвку купить на круиз и ехать со мной, сопровождать в поездке, чтобы не случилось ничего плохого по дороге. Владимир решил, я сильно скучно живу, отдохнуть мне надо, развеяться – он не знает, что я только теперь и живу… Я очень была, как на иголках, что не могу сообщить – знала, больно тебе станет. У меня новостей много, давай посидим ладком – так говорю? Угощай меня, Максим, я соскучилась по твоему чаю!

– А по мне? – полушутя спросил Картузов.

– По тебе больше, чем по чаю, – серьёзно ответила Наташа. – Я тебя вспоминала. Чаще, чем это прилично. Мне очень тебя не хватало, Максим, правда… Но чай-то будет, да?

– Сию минуту, барышня, – Максим начал быстро накрывать на стол, кипятить чайник. – Будет, обязательно будет, да не просто так, а с лимончиком! Ты рассказывай пока, где была, что видела.

– Много где была, Максим. На теплоходе плавала: Рим, Картахена, Гибралтар, Барселона, Марсель, Монте-Карло,.. много где была. Заходили в порт, стояли, по городу гуляла … под присмотром. Радости только мало принесла мне поездка эта. Конечно, красиво всё, интересно тоже. В языке попрактиковалась немного – они английский хуже меня все знают, – улыбнулась Наташа. – Испанский буду учить – красиво!

– А понравилось больше всего что? – поинтересовался Максим, разливая чай.

– Понравилось?.. Барселона понравилась очень: Гауди. Церковь Святого Семейства, дворец Гуэля, дома Мила и Бальо – это такая замечательная архитектура – странная, несуразная и притягательная – нужно видеть. У дизайнеров есть такой слоган – «Всё уродливое прекрасно!». Дом Мила это каменоломня, а Бальо, словно шкура дракона, представляешь?.. На картинках не то – всё равно, что чай пить с пирожными вприглядку… Да! – Наташа спохватилась, открыла пакет и достала оттуда упаковку со свежими пирожными. – Это к чаю… А это тебе, Максим, тоже в Барселоне купила. Тебе на память о Наташе, хорошо? – она достала большой картонный куб и поставила перед Картузовым. – Посмотри, нравится?

Картузов, у которого ёкнуло в груди от слов: «Тебе на память», молча, с некоторым усилием, поднял крышку и посмотрел на содержимое. Ящичек был очень плотный: какой-то двойной несминаемый картон с жёсткой пластиковой прокладкой между слоями. Внутри всё было заполнено синтетической соломкой. Он вынул упаковку рукой – из под соломки выглядывала какая то бронзовая фигурка. Картузов достал её и поставил на стол. Это оказалась скульптурка Дон Кихота с копьём, верхом на лошади. Сделана она была весьма искусно, с глубокой проработкой деталей, не карикатурно и по виду напоминала антиквариат. Максим молча смотрел на неё.

– Тебе не понравилось, Максим? – забеспокоилась Наташа.

– Неблагодарность – дочь гордости и один из величайших грехов, какие только существуют на свете, – процитировал Максим. – Спасибо огромное! Очень мило и здорово, Наташа… Это я?

– Это просто память. А ты – ты мой светлый рыцарь, Максим.

– Почему – память? Ты больше не придёшь? Уезжаешь, да?

Наташа молча пила чай и не отводила от Максима глаз. А глаза у неё были большими, синими и печальными.

– Я грущу, Максим. Никогда не думала, что бывает грустно от радости, а теперь мне грустно, оттого, что сбылась мечта моя, на которую я не питала, даже, надежду.

– Ты загадками говоришь, Наташа, объясни, – попросил Картузов, догадываясь о причине её радости.

– Владимир отпустил меня. … Охрану снял совсем. … Говорил со мной по телефону – видеть он меня не желает, я поняла. Он сильный. А сейчас – ущербный, без руки, слабый, едва жив остался. Долго ещё лечиться. На многое смотрит по-другому. Он не хочет мне показать слабость, не хочет, чтобы я видела его калекой. … Объяснил, что женат, меня обманывал, и дочь у него есть. Прощения не просил, нет. Сказал, что я свободна, как птица вольная и могу ехать, куда захочу. Дарит мне серьги и перстень, дорогие очень, ещё денег тридцать тысяч долларов, наряды… Отказаться нельзя – обидится, накажет. В благородство играет. Предлагал квартиру купить мне, на одну комнату, хорошую, тут в Петербурге. Но я сказала – скучаю, поеду домой, в Ригу. Я боюсь этот город. Петербург – прекрасный, великий демон, но я его боюсь навсегда. Вдруг Владимир передумает – спасения не будет. Хочу уехать скорее. Хочу в Ригу, к маме.

Наташа замолчала. Было видно, что ей непросто сообщать Максиму эту новость.

Максим не отрываясь, смотрел на Наташу и по мере рассказа, лицо его светлело. А когда она закончила говорить, он порывисто схватил её ладони в свои:

– Так это же здорово, Наташа! Я несказанно рад за тебя и за маму твою тоже. Все эти дни только одна мысль – «Чем помочь?» и в голову ничего не шло, а тут, так всё счастливо разрешилось.

– Я уеду через четыре дня, Максим. Уже билет на самолёт взяла, – голос её был безжизненным. – Уеду, не вернусь сюда больше. Ты это понимаешь, да? Мы никогда не увидимся с тобой, Максим. Мне очень больно это знать, правда.

– Через четыре, – прошептал Максим. – Всего четыре дня…

Он осознал, наконец, что видит её последние часы. А дальше мир продолжит своё существование: также будут развозить хлеб по булочным, убирать город, брать фильмы в прокате, но всё это будет уже без Наташи. Без её трогательного акцента и той «промежуточной» по звучанию буквы между «Э» и «Е», когда она произносит его отчество – «АндрЕЭевич». Не будет её улыбки, и глаз, и мягкого участия во всех его делах. Не будут они пить чай вместе… Не будет больше Наташи… А что же останется?.. Наверное, что-то останется. Он разберётся. Потом.

– Ты даже проводить меня не можешь, Максим. Будут провожать эти, – последнее слово она словно плюнула с брезгливостью и отвращением – Картузову стало стыдно за свои мысли. Она такое вынесла, а он…

– Жаль, что не смогу проводить, мне бы хотелось, – он костенел внутри; как-то вдруг, внезапно, упало на него небо, прижало – он лежал под ним не пытаясь выбраться, сознавая всё более ясно катастрофу – «Наташи не будет!».

– Ты можешь только со стороны глянуть, но зачем? Того бандита, нет в городе, тебя не узнают. Но будет только больнее, Максим.

– Если ты разрешишь, я всё же провожу,.. со стороны. Ещё раз увидеть тебя, не может быть лишним.

Наташа замолчала. Взяла его руку в свою и тихо сидела, думая о чём то потаённом, а Максим сидел рядом, молча, не тревожа её вопросами и не отнимая руки… Он начинал прощаться.

Звякнул колокольчик – пришла постоянная клиентка. Картузову пришлось встать, отняв у Наташи руку, говорить о чём то, советовать. А женщина, как на грех, была в настроении поболтать. Всё зыркала глазами, то на Максима, то на красивую девушку, сидящую в стороне за столиком, всё не могла выбрать фильм. Наконец, когда терпение Картузова практически исчерпало себя, она взяла кассету и пошла восвояси.

Наташа за это время пришла к какому-то решению. Она встрепенулась, улыбнулась виновато Максиму:

– Я расстроила тебя, да? Но как нам быть, я выхода не вижу. Я даже не знаю, Максим, что между нами? Ты такой молчун.

Картузов взглянул на Наташу внимательно, покачал головой:

– Знаешь, всё ты знаешь, Наташа. Но какая разница, если мы расстаёмся, – он пожал плечами. – Коль скоро тебе будет легче, то знай, я тебя,.. – он неожиданно запнулся – понял, что не должен говорить Наташе ничего о своих чувствах, напротив, нужно убедить, что он – просто её друг, принявший участие в её судьбе. К чему девушке лишняя тревога и больные воспоминания? – Я тебя очень ценю, Наташа, – выдавил Картузов, люто ненавидя себя за это. Наташа даже спину выпрямила от возмущения.

– Ценишь?! Ты меня – ценишь?! Это как, Максим?!

– Ты мой самый дорогой и близкий человек, у меня ведь не осталось никого, ты знаешь, – продолжал мямлить Картузов.

– Максим, зачем ты так со мной, а Максим? – Наташа чуть не плакала. – Ты себя умным – благородным считаешь, а меня дурой набитой, да? Я не понимаю разве, зачем ты мне эту,… – она сдержалась и заменив слово, готовое сорваться с языка, продолжила. – … эту ерунду сейчас в уши мои льёшь, да? Хочешь, чтобы я думала, ты равнодушен ко мне? Так ты хочешь, да? Полагаешь, мне легче будет?.. Как тебе не стыдно, мужчина? Ты у меня спросил, что я хочу, нет?

– Я люблю тебя, Наташа, – прямо глядя ей в глаза, неожиданно произнёс Картузов. – Люблю больше самой любви. Ты – единственная женщина в жизни моей, заставившая понять, как это… И действительно мне дорога и близка как никто в мире. Но нам не быть вместе, а значит…

Максим замолчал, продолжая смотреть в её глаза. А глаза, морозившие минуту назад льдом возмущения, теплели и теплели, лёд таял, и на глазах появилась влага.

– Я тоже люблю тебя, Максим Андреевич, – ещё сердито, сказала Наташа. А потом подошла к нему, обняла и поцеловала – долго-долго, не отнимая губ.