Читать книгу Офицеры и джентльмены - Ивлин Во, Ивлин Во - Страница 6

В субботу, в полдень, имел место массовый исход из казарм. Гай, как обычно, остался. Потребность в тишине и одиночестве у него была постоянная; именно она, подобно клейму, выделяла Гая из ряда вон, а вовсе не воспоминания, с каждым годом становившиеся все горше; не скромный банковский счет, не синяя форма, не отвращение к спортзалу и не любой из множества мелких симптомов возраста. Эпторп с утра ушел играть в гольф с одним кадровым офицером. Сегодня, думал Гай, времени достаточно: можно переодеваться без спешки – а можно и не переодеваться; можно выкурить сигару после обеда, пройтись по главной улице и купить в ларьке еженедельные газеты – «Спектейтор», «Нью Стейтмен» и «Тэблет», можно подремать над ними у камина в собственной спальне. Именно последнее Гай и практиковал, когда явился Эпторп. Дело приближалось к полуночи. На Эпторпе были фланелевые брюки и твидовый пиджак, изобилующий кожаными заплатками. По лицу его блуждала дурацкая улыбка, глаза стеклянисто поблескивали. Пил, догадался Гай.

– Добрый вечер. Ужинал?

– Нет. И не собираюсь. Слышал пословицу – «Ужин отдай врагу»? Полезно для здоровья.

– Ты что, никогда не ужинаешь?

– Дружище, разве я сказал «никогда»? Кое-когда ужинаю. Нечасто. Даю организму отдохнуть. Видишь ли, в бушах с докторами напряженка, приходится самому. Правило первое: держи ноги сухими. Правило второе: не перегружай организм едой. А третье правило знаешь?

– Не знаю.

– И я не знаю. Придерживайся первых двух – и будешь в полном порядке. Ты, Краучбек, неважно выглядишь. Беспокойство мое вызываешь. С Сандерсом встречаться доводилось?

– Да.

– Так вот, я с ним сегодня в гольф играл.

– И как оно?

– Прескверно. Ветрище, видимость никуда. Девять бросков сделал, потом плюнул. У Сандерса брат в Касанге. Ты небось думаешь, что Касанга – это рядом с Макарикари.

– А что, не рядом?

– От Касанги до Макарикари всего-то тысяча двести миль. И вот что я тебе скажу, Краучбек: для типа, которому тридцать шесть натикало, ты знаешь очень мало. Тысяча двести миль, да по бушам, да по жаре – а ты говоришь: рядом. – Эпторп уселся и вперил в Гая скорбный взгляд. – Хотя какая разница? Чего переживать? Зачем тащиться в Макарикари? Почему бы не остаться в Касанге?

– Ну и почему?

– Потому что Касанга – дыра дырой, дырища, черт бы ее побрал, вот почему. Нет, конечно, если тебе там нравится – пожалуйста. Живи в свое удовольствие. Только меня не упрашивай компанию тебе составить. Тем более что у тебя там будет компания – Сандерсов братец. Если он ему брат хоть на йоту, он должен скверно играть в гольф, но тебе-то что? В Касанге ты и за такое общество Господу хвалу вознесешь. Нет, дыра дырой, дырища, так ее и так. Не понимаю, что ты там забыл.

– Эпторп, лег бы ты спать.

– Давно бы лег, если б не один был. Так всегда и везде, Макарикари, Касанга – без разницы. Сначала сидишь с приятелями в клубе, пьешь, и все вроде хорошо, все вроде славно. А потом время расходиться, и перед тобой перспектива лечь в одинокую постель. Мне нужна женщина.

– В казармах женщин нет.

– Да не для этого. Мне поговорить с женщиной хочется. Без этого-то я могу. Только не подумай, что я какой-нибудь рохля. Рохлей никогда не был, в свое время и этому тоже должное отдал. И еще отдам, буде случай представится. Просто мне не обязательно. Я выше половых сношений. Приучил себя – в бушах-то насчет женщин совсем никак. Нужно уметь себя настроить, иначе с ума сойдешь на почве секса. А вот поговорить – поговорить хочется.

– А мне не хочется.

– Ты в смысле, чтоб я ушел? Ладно, старина, уйду. Я не такой толстокожий, каким кажусь. Сразу вижу, если моим обществом тяготятся. Прости, что столько времени навязывался. Виноват. Очень виноват.

– До завтра.

Однако Эпторп и не думал уходить. Он сидел и вращал своими стеклянистыми глазами. Ощущение было, что раскрутили барабан рулетки, и теперь он замедляется и может остановиться на любой цифре. Что выпадет: женщины? Африка? Здоровый образ жизни? Гольф? Выпали ботинки.

– Угораздило же меня сегодня надеть туфли на резиновом ходу, – произнес Эпторп. – Как говорится, и на старуху бывает проруха. Всю игру мне испортили. Только и делал, что скользил.

– Эпторп, честное слово, шел бы ты спать.

Однако со стула Эпторп поднялся только через полчаса. И сразу же сел на пол, откуда и продолжал разговор, кажется, не замечая перемены позиции. Очередной приступ просветления ознаменовался фразою:

– Ох, старина, до чего же славно с тобой поговорить. Давай как-нибудь на днях продолжим. А сейчас я жутко спать хочу. Если ты не против, я бы лег.

И Эпторп действительно лег, где сидел, и лежал тихо. Под его мерное дыхание Гай забрался в постель и тоже заснул. Проснулся он в полной темноте, от кряхтенья и топота. Гай включил свет. Эпторп заморгал, однако в голосе его слышалось сдержанное достоинство.

– Доброе утро, Краучбек. Я искал уборную. Наверно, не туда свернул. Спокойной ночи.

И он вышел и не закрыл за собой дверь.

Наутро денщик, явившийся будить Гая, сообщил:

– Мистер Эпторп заболел. Просил вас зайти, как оденетесь.

Гай нашел Эпторпа в постели, с черным лакированным ящичком на коленях.

– Что-то мне не по себе, Краучбек. Совсем скверно, если начистоту. Наверно, весь день проваляюсь.

– Врача вызвать?

– Не надо. Это у меня приступ бечуанской лихорадки. Посещает меня, зараза этакая, с достойной лучшего применения регулярностью. Ну да я-то знаю, как с ней бороться. – Эпторп помешивал в стакане беловатую жидкость. – Жаль только, обещался обедать с капитан-комендантом. Надо бы ему шифровку послать.

– Может, лучше записку?

– Эх, старина, я и имел в виду записку. Просто в армии записки принято называть шифровками.

– Скажи, Эпторп, а ты помнишь, как заходил ко мне вчера вечером?

– Конечно, помню. Странный вопрос, дружище. Тебе известно, я не трепло, просто иногда люблю дать челюстям работу, особенно с душевным человеком. А сегодня мне нехорошо. Чертово поле для гольфа, как же там было сыро и холодно. У меня, стоит продрогнуть, непременно приступ бечуанской лихорадки начинается. Краучбек, старина, будь добр, дай мне лист бумаги и конверт. Напишу-ка я капитан-коменданту, пока при памяти. – Эпторп хлебнул своей микстуры. – Еще одно одолжение, Краучбек: поставь мою аптечку куда-нибудь, только так, чтобы я мог до нее дотянуться.

Гай взял лакированный ящичек, который при ближайшем рассмотрении оказался полон пузырьков с наклейками «Яд», поставил на стол, а Эпторпу подал бумагу.

– Как думаешь, годится, если написать «Сэр, настоящим имею честь уведомить вас»?

– Не годится.

– Тогда просто «Достопочтенный полковник Грин»?

– Лучше «Достопочтенная миссис Грин».

– Точно. Нужно же к хозяйке обращаться. Краучбек, ты гений этикета. «Достопочтенная миссис Грин». Без вариантов.

* * *

Полк алебардщиков отличался поголовным присутствием на каждой церковной службе. Папизм и сектантство были здесь вроде экзотики. Подготовка к конфирмации, осуществлявшаяся капелланом, входила в число обязательных дисциплин для новобранцев. Городская церковь являлась заодно и полковой часовней. По воскресеньям для полка резервировался весь задний неф. Строевым шагом, повзводно шествовали алебардщики к воскресной обедне. После обедни вдовы, жены и дочери военных, которыми изобиловал город, которым алебардщики стригли газоны, а интенданты тайком продавали говядину, с молитвенниками собирались в офицерском клубе, чтобы в течение часа пить чай и перемывать кости. Более ни в одном уголке Англии поздневикторианский дух не возрождался в столь полном объеме – и в столь непринужденной обстановке.

Гай, как единственный офицер-католик, отвечал за посещение месс. Католиков в полку насчитывалось не больше дюжины, все военнообязанные ополченцы. Еще на плацу Гай проверил, в порядке ли их форма, и повел своих подопечных в крытую жестью церквушку, что размещалась в переулке. Святой отец, недавний выпускник колледжа Святого Патрика, с большим скептицизмом относился как к Великому альянсу, так и к британской армии, последнюю полагая виновницей прогрессирующей распущенности нравов в отдельно взятом городе. Правда, в то утро проповедь на однозначно оскорбительную не тянула; святой отец даже не дал материала для письменной жалобы, и все-таки при словах «Нам выпало жить в страшные времена сомнений, опасностей и страданий» Гай едва не задохнулся от возмущения. Времена-то были отмечены славой, самоотвержением и героизмом.

После мессы, когда солдаты уже вышли из церкви и построились, чтобы проделать славный путь обратно в казармы, святой отец тронул Гая за рукав.

– Капитан, заглянули бы в мое скромное жилище. Мне тут один добрый самаритянин бутылочку виски преподнес, так вот она стоит и плачет, бедная, умоляет, чтоб ее откупорили.

– Не могу, отец Уилан. Надо солдат в казармы отвести.

– Хороша же у нас армия, нечего сказать. Двенадцать человек здоровенных парней сами дорогу не найдут, что ли? Полмили без офицера не осилят?

– Таков приказ, ничего не попишешь.

– Кстати, капитан, позвольте напомнить, что его светлость хотел бы получить список всех католиков-алебардщиков. В прошлое воскресенье я уже имел удовольствие сообщить вам об этом.

– Спасибо за трогательную заботу. Вероятно, в отсутствие католического капеллана вам, отец Уилан, от военного министерства идет дотация, размеры которой напрямую зависят от количества душ?

– Ну идет, и что? Все по закону, капитан.

– Я не капитан. Обратитесь к начальнику отделения личного состава.

– Да я ведь человек мирный – где уж мне в чинах разбираться?

– Просто напишите: «Королевский полк алебардщиков, начальнику отделения личного состава». В собственные руки передадут.

– Не хотите помогать – не надо. Да пребудет с вами Господь, – процедил отец Уилан и обернулся к женщине, которая, видимо, давно уже стояла подле него. – Итак, дочь моя, нынче-то что вас тяготит?

Путь в казармы лежал мимо приходской церкви, строения величественного и затейливого, в которое преобразовалась более ранняя постройка из кремня и серого камня, с низкими арками, характерными для английской готики. Церковь окружало ухоженное кладбище, а от дороги отделяли древние тисы. С потолочных балок, подобно паутине, свешивались знамена Полка алебардщиков. Они успели примелькаться Гаю – каждую субботу он заглядывал в церковь с отчетом. Верно, с такого же порога сэр Роджер Уэйбрукский, не забыв замкнуть на своей жене пояс верности, отправился в поход, который ему не суждено было завершить.

Офицерские жены и вдовы, благословленные куда большею свободою, нежели леди Уэйбрук, уже собрались в клубе-столовой. Гай успел познакомиться почти со всеми. Битых полчаса он отдавал распоряжения насчет хереса, подносов и легких сигарет. Нынче свою жену привез Леонард, офицер из Гаева взвода, молодой, атлетически сложенный. Миссис Леонард была явно в положении. Гай почти не знал Леонарда – тот на ночь уходил домой, – однако считал образчиком идеального алебардщика. Если Эпторп просто производил впечатление бывалого солдата, то Леонард казался сработанным из материала, самим Господом назначенного для ваяния доблестных алебардщиков. До войны Леонард был страховым агентом, зимою каждую субботу, со старой кожаной сумкой, набитой спортивным снаряжением, ездил играть в футбол за свой клуб, причем все в отдаленные районы. В команде он был полузащитником.

В приветственной речи капитан-комендант подпустил намек, что после войны кое-кому из стажирующихся офицеров светит постоянный воинский чин. Гай воображал, каким станет Леонард лет через двенадцать – волосатым харизматичным добряком вроде майора Тиккериджа. Воображал, пока не увидел его жену.

Чета Леонард беседовала с Сарум-Смитом. О деньгах.

– А я тут не по своей воле, – говорил Сарум-Смит. – Прошлое воскресенье провел в городе, так это стоило мне пять фунтов. Нет, когда я работал, я мог дважды столько потратить и глазом не моргнуть. Просто в армии приходится каждый пенни считать.

– Мистер Краучбек, это правда, что после Рождества полк переводят?

– Думаю, да.

– Ужасно глупо. Не успели на одном месте освоиться, как, извольте радоваться, надо переезжать. Не вижу смысла.

– Вот чего я точно делать не стану, – гнул свое Сарум-Смит, – так это планшет покупать. И устав тоже.

– Говорят, мы должны будем сами платить за полевую форму. Правда, она еще не готова. По-моему, это чересчур, – высказался Леонард.

– Невелика выгода быть офицером, – продолжал Сарум-Смит. – Денежки из тебя так и тянут, так и тянут. Вечно платишь бог знает за что. Военное министерство так под рядовых стелется, что на бедняг-офицеров у него уже просто времени нет. Получаю, к примеру, вчера счет из клуба. В частности, три шиллинга надо уплатить за так называемые развлечения. Что еще за развлечения, спрашиваю. А мне говорят: это ваша доля за напитки, выставленные для артистов. А я даже на концерт не ходил, и уж тем более пить не оставался.

– Ты же не хочешь, чтобы потом артисты в других полках рассказывали, какие алебардщики скупердяи? – уточнил Леонард.

– Пусть рассказывают, переживу. И вообще, бьюсь об заклад: половина спиртного благополучно пролилась в глотки кадровых офицеров.

– Тише: вон один сюда идет, – прошипел Леонард.

Приблизился капитан Сандерс.

– Миссис Леонард, вы знаете, что капитан-комендант ждет вас с мужем сегодня к обеду?

– У нас другие планы, – мрачно отвечала миссис Леонард.

– У вас планы, а у меня человека не хватает. Эпторп отпал. Вас, Краучбек, уже пригласили? Сарум-Смит, может, вы?

– Нет уж, увольте.

– Зря. Вам бы понравилось. Семейство Грин – чудесные люди.

– Ладно, пойду.

– Что-то я дядю Эпторпа сегодня не видел. Как он?

– Кошмарно.

– Ему вчера туго пришлось. То-то я его по полю погонял. Настоящий курс молодого бойца.

– У Эпторпа бечуанская лихорадка.

– Раньше он свой недуг иначе называл.

– Его бы в мое положение, слабака, – буркнула миссис Леонард.

Сарум-Смит расхохотался. Капитан Сандерс отошел.

– Дэйзи, ради всего святого, веди себя прилично. Я очень рад, что вы, дядя, тоже будете у капитан-коменданта. А Дэйзи нам придется одергивать. Она нынче в дурном настроении.

– Хорошо бы Джим тоже захворал. А то всю неделю по плацу марширует, и в воскресенье ему покоя нет. Иногда забываю, как он и выглядит. Всем служащим выходные полагаются, только не вам, алебардщикам.

– Капитан-комендант – милый человек. Кажется.

– Не буду спорить. Моя тетушка Марджи тоже очень милая. Но ваш капитан-комендант вряд ли согласился бы с ней свой выходной провести.

– Не обращайте внимания на Дэйзи. Она всегда ждет не дождется воскресенья – скучает одна, бедняжка, ведь ей сейчас не до гостей и прочего.

– По-моему, вы, алебардщики, вообще очень много о себе воображаете, – парировала миссис Леонард. – У летчиков все по-другому. Вот мой брат – подполковник авиации, так он продовольственным обеспечением ведает. Говорит, точно и нет никакой войны, точно в конторе работаешь, даже легче. Алебардщики же день и ночь, и в будни и в праздники, помнят, кто они такие. Да кому я рассказываю.

Сарум-Смит окинул взглядом товарищей и дам. Дамы держали на коленях молитвенники и перчатки, в руках – сигареты и бокалы с хересом, переговаривались на повышенных тонах, нарочито оживленно.

– Надо полагать, этот херес тоже в счет включат, – съязвил Сарум-Смит. – Как по-вашему, во сколько капитан-комендант свой обед оценит?

– Да тише ты, успокойся, – оборвал Леонард.

– Жаль, что Джим в ВВС не пошел, – вздохнула миссис Леонард. – Впрочем, наверняка еще не поздно перевестись. Там по крайней мере офицеров с места на место не гоняют – раз обосновались на базе, так на ней и сидят. Работают в определенные часы, точно в контору ходят. И люди всё такие славные. Джиму я, конечно, летать не позволю, тем более что других обязанностей полно, вроде как у моего брата.

– Во время войны, конечно, не худо числиться среди аэродромного персонала, – возразил Сарум-Смит. – Только война-то рано или поздно кончится. А какие перспективы на авиабазе в мирное время? Да никаких. То ли дело алебардщики – они всегда могут продвинуться по службе.

Через пять минут миссис Грин и мисс Грин, жена и дочь капитан-коменданта, поднялись и стали созывать гостей.

– Упаси бог припоздниться, – бормотала миссис Грин. – Самого Бена Ричи-Хука ждем. А он страшен, если его вовремя за стол не усадить.

– Он вообще страшен, – заметила мисс Грин.

– Нельзя так говорить о будущем бригадном генерале алебардщиков.

– Джим, это ты о Ричи-Хуке мне рассказывал? – оживилась миссис Леонард, свое отвращение к перспективе обеда выражавшая тем, что обращалась сугубо к мужу. – Это Ричи-Хук головы как капусту рубит?

– Да, он горяч.

– Мы его очень любим. В душе, – пояснила миссис Грин.

– Я слыхал о Ричи-Хуке, – произнес Сарум-Смит, будто раздумывая, стоит ли сознаваться: в его устах «слыхать о Ричи-Хуке» прозвучало равносильно «отметиться в полицейском участке».

Гаю имя Ричи-Хука тоже было не в новинку. Ричи-Хук, герой Первой мировой, enfant terrible среди алебардщиков, самый молодой командир роты в новейшей истории, крайне медленно продвигался по службе, постоянно получал ранения и награды, был представлен к кресту Виктории, дважды находился под трибуналом за неподчинение приказу на поле боя, дважды признавался невиновным по причине блестящего завершения самовольно предпринятых операций, окопы рыл что твой крот. Слабые духом приносили трофейные каски – Ричи-Хук как-то возвратился из рейда по ничейной территории с двумя головами немецких часовых. За ним тянулись два кровавых пунктира. Ричи-Хук патологически не переваривал мирного времени. Всюду, где лилась кровь и вспыхивал порох, от графства Корк до Матто Гроссо, материализовывался Ричи-Хук. Еще недавно он был замечен в Святой земле, за метанием ручных гранат в садики инакомыслящих арабов. И это далеко не полный список сведений, почерпнутых Гаем из офицерской столовой.

Капитан-комендант занимал добротный, без изысков дом на окраине военного городка. У порога миссис Грин осведомилась:

– Джентльмены, кто-нибудь из вас курит трубку?

– Нет.

– Нет.

– Нет.

– Какая жалость. Бен предпочитает тех, кто курит трубки. А сигареты вы курите?

– Да.

– Да.

– Да.

– Какая жалость. Бен считает, если куришь – кури трубку, а не хочешь трубку – не кури вовсе. Мой муж, например, при Бене всегда только с трубкой. Конечно, он старше по званию, но Бен же авторитетов не признает. Муж его побаивается.

– Побаивается? Да папа при подполковнике только что заикаться не начинает от страха, – перебила мисс Грин. – Просто жалко смотреть.

Леонард от души расхохотался.

– Ничего смешного, – буркнула миссис Леонард. – Захочу курить – и буду.

Впрочем, более никто не разделял бунтарского настроя миссис Леонард. Трое юных алебардщиков пропустили дам в калитку и, мучимые дурными предчувствиями, прошли следом. Предчувствия оправдались: отделенный от группы гостей только зеркальным оконным стеклом, Ричи-Хук, подполковник и без пяти минут бригадный генерал, явился им во плоти. Единственный глаз его был черен, взгляд испепеляющ; черны были и брови, и повязка на месте второго, отсутствующего глаза. Нос подполковник имел тонкий, длинный и скошенный на сторону, монокль – в стальной оправе. При виде дам подполковник весьма дружелюбно обнажил зубы и выразительно посмотрел на внушительные наручные часы. Из уст его вырвалось нечто нечленораздельное, но явно окрашенное сарказмом.

– Боже, – охнула миссис Грин. – Не иначе, мы опоздали.

Они вошли в гостиную. Полковник Грин, до сих пор трясшийся от ужаса в непосредственной близости к серебряному подносу с коктейлями, разразился жалкою улыбкой. Подполковник Ричи-Хук, и в мыслях не имевший узурпировать хозяйскую власть, а скорее исполнявший обязанности сторожевого пса – такие псы еще недавно охраняли от Гая подступы к военной службе, – строевым шагом направился к гостям. Миссис Грин попыталась было представить гостей по всей форме, но ей не дали.

– Еще раз назовите фамилии. Что-то я не понял. Леонарда вижу, Сарума вижу, Смита вижу, а Краучбек где? Где четвертый? А, понял. И при ком жена? – Миссис Леонард достались тяжелый взгляд и оскал.

– Это Леонард при мне, – отрезала она.

Пока что Гай не наблюдал ни паники, ни даже подобострастия. Может, все не так фатально, подумал он. Недовольным казался только Леонард.

– Отлично. – Ричи-Хук потер руки. – Великолепно.

– Вот так с ним и надо разговаривать, – одобрила миссис Грин.

Полковник Грин сделал стойку.

– Джин для леди, – распорядился Ричи-Хук, вытянул изувеченную руку в черной перчатке (уцелели только два с половиной пальца), вцепился в бокал и подал его миссис Леонард. Впрочем, настроение его тотчас изменилось – Ричи-Хук сам пить не стал.

– Хорошо идет, если, конечно, после обеда у вас никаких дел.

– Абсолютно никаких, – подтвердила миссис Леонард. – По воскресеньям я обычно свободна.

– На передовой воскресений не полагается, – сообщил Ричи-Хук. – И вообще, от этой привычки надо избавляться – так и войну проиграть недолго.

– Бен, вечно вы нагнетаете.

– Виноват, Джефф. Наш полковник – человек с мозгами, – этим признанием Ричи-Хук будто объяснял, почему так мягко реагирует на критику. – Он был начальником оперразведштаба, еще когда я всего-навсего взводом командовал. Поэтому он и живет в шикарном доме, а я по палаткам кочую. Вы когда-нибудь кочевали по палаткам? – ни с того ни с сего спросил он Гая.

– Случалось, сэр. Я одно время жил в Кении. Несколько раз совершал вылазки в буши.

– Молодчина. Джин для бывалого поселенца. – Черная культя дернулась, схватила бокал и сунула Гаю в ладонь. – Охотиться доводилось?

– Однажды на ферму забрел старый лев. Я его застрелил.

– Как, говорите, вас звать? Краучбек? У меня тут один офицер, который тоже из Африки прибыл. Только мне помнилось, у него какая-то другая фамилия. Вот попомните мое слово: на фронте африканский опыт пойдет по сотне фунтов минута. Видел я одного типа в списках, так он полжизни в Италии пронежился. Я бы на такого гроша ломаного не поставил.

Мисс Грин сделала в адрес Гая страшные глаза, и Гай воздержался от уточнений.

– В Африке вообще есть где разгуляться, – продолжал Ричи-Хук. – Помню, после очередного конфликта с начальством заслали меня к Родезийским африканским стрелкам. Славные ребята, если, конечно, спуску им не давать. Одно плохо: до смерти боятся носорогов. Наш лагерь был на берегу озера, так вообразите, повадился на водопой старый, замшелый такой носорожище. Так и рассекает каждый вечер прямо по плацу, так и рассекает, мерзкая скотина. Хотел я его прищучить, а командир и говорит: нельзя, мол, нужна лицензия на отстрел. И прочую чушь. Такой, знаете, зануда, просто индюк надутый, – Ричи-Хук с полминуты подбирал пример из жизни командира, чтобы у слушателей не осталось сомнений в правильности данной им характеристики, – из тех, знаете ли, что по дюжине сорочек в чемодане с собой возят. Ну а я взял да и заложил взрывчатку на носорожьей тропе, дождался, пока зверюга пойдет на водопой, и дернул за веревочку. Вот в ком в ком, а в носороге я такой прыти не подозревал. Как припустил, да по плацу, да прямиком в лагерь. Чернокожий на пути попался – он его на рог насадил. То-то крику было, никогда не слышал, чтобы люди так орали. Тут уж я его и пристрелил, и никто мне слова не сказал, тем более что носорожина и на сержанта со своим рогом набросился.

– А бедняга-сержант, не иначе, с тех пор бечуанской лихорадкой страдает, – не удержалась миссис Леонард.

– Что? Как? – не понял подполковник Ричи-Хук. Ремарка миссис Леонард на сей раз его отнюдь не позабавила.

– Где, говорите, вы служили, Бен? – пришла на выручку миссис Грин.

– В Сомали. На границе с Огаденом.

– Не знал, что в Сомали водятся носороги, – заметил полковник Грин.

– Теперь их там водится на одного меньше.

– А что сержант – выжил?

– Еще бы. Через неделю в строю был как штык.

– Далеко не все, о чем рассказывает подполковник Ричи-Хук, следует понимать буквально, – пояснила миссис Грин.

Уселись за стол. Прислуживали двое алебардщиков. Мясо на порции разрезала миссис Грин. Ричи-Хук схватил вилку, пронзил свой кусок, быстро и аккуратно разрезал его на квадратики, отложил нож, взял вилку в правую руку и принялся торопливо и молча есть. Каждый квадратик он макал в соус из хрена и забрасывал поглубже в рот. Поев, Ричи-Хук снова заговорил. Если бы не принадлежность к Полку алебардщиков, подразумевающая рыцарское отношение к женщине и подчеркнутая парадной формой, можно было бы подумать, будто Ричи-Хук, обиженный на едкое замечание миссис Леонард, пытается ее уязвить – очень уж пронзительно смотрел он своим единственным свирепым глазом, очень уж выдаваемая им информация казалась нацеленной на убиение надежд и чаяний молодой жены и будущей матери.

– А известно ли вам, что это благодаря мне Военное министерство стало раскочегариваться? Там наконец признали заслуги нашего полка. Я собственноручно бумагу составил. Она все инстанции прошла – и получила одобрямс. Теперь нас будут задействовать в ООО.

– Не сочтите за труд, расшифруйте, – попросила миссис Леонард.

– ООО значит «Особо опасные операции». В наше распоряжение предоставят тяжелые пулеметы и минометы. Подчиняться мы будем комитету начальников штабов, а не штабу дивизии. Один болван-артиллерист из управления боевой подготовки вякнул было что-то против, да я мигом рот ему заткнул. Вдобавок нам выделяют отличную территорию в Хайлендс.

– Это в Шотландии, что ли? Значит, там мы обоснуемся?

– Ну да. И формирование там будет проходить.

– Я хотела сказать, мы и летом будем в Шотландии? Тогда мне надо начинать готовиться.

– Где мы будем летом, зависит от наших друзей фрицев. К лету рассчитываю доложить, что бригада полностью готова к боевым действиям. Нечего резину тянуть. Нельзя солдат до бесконечности натаскивать – в определенный момент они устают, и после уж идет спад. Нет, солдат нужно использовать, пока они на взводе… Использовать, – мечтательно повторил Ричи-Хук. – В расход пускать. Представьте, что долго и тщательно собирали фишки в стопочку и вдруг все на кон поставили – так вот, в бою то же самое. В этом, доложу я вам, вся соль жизни и заключается – обучить людей, а потом бросить против превосходящих сил противника. Вообразите, у вас идеальная армия. Каждый уверен в товарище, как в себе самом. Солдаты читают мысли командира. Действуют, не дожидаясь приказа, как овчарки. Тут-то вы и выступаете, и, глядишь, через неделю, а то и через несколько часов от подразделения три калеки осталось. Даже если битва выиграна, вы изменились, причем навсегда. Получаете пополнение, идете на повышение. Короче, как говорится, «вся жизнь разрушена, и снова вам нужно все воссоздавать с основ»[11]. Так что, миссис Леонард, сами видите: нет смысла спрашивать, где мы будем и когда. Джентльмены, в футбол все играют?

– Нет, сэр.

– Нет, сэр.

– Да, – отозвался Леонард.

– А в регби?

– Нет, сэр. Но мы болеем за «Росслин-парк».

– Жаль. Солдаты в регби ничего не смыслят, кроме валлийцев, конечно, а у нас их негусто. Офицер же должен играть с солдатами. Тогда они к вам проникаются, а вы – к ним. Даже если кому кости переломают, обид никаких. У меня в роте одно время было больше пострадавших на регби, чем в боевых действиях. Ну да ничего, противнику тоже несладко пришлось. Некоторые, знаете ли, калеками на всю жизнь остаются. Один парнишка, очень храбрый – правым полузащитником играл, – так он до сих пор хромает, если не погиб, конечно. Ладно, сами можете не играть, но следить за матчами просто обязаны. Помню, одному нашему сержанту ногу оторвало. Положение безнадежное, бедняга кровью истекает, потому что вместе с ногой ушло и полтуловища. Не жилец, в общем. Агонизирует, причем в полном сознании. Ну и вот, святой отец над ним навис, пытается молитву из него выжать, а я с другого боку стою. Парень же думать может только о футболе. К счастью, я знал результаты последнего матча, а какие не знал, те придумал. Сказал сержанту, что выиграла команда из его родного города, и он умер с улыбкой на устах. Теперь, если какой святоша начинает много о себе понимать, я ему эту историю излагаю. С католическими священниками, конечно, все по-другому. Эти ни с живого, ни с умирающего не слезут. Так и дуют в уши, адскими муками стращают, тьфу. От одного ужаса сколько народу перемерло.

– У нас мистер Краучбек – католик, – сказала миссис Грин.

– Виноват. Опять не подумавши ляпнул. Какой же я бестактный. Все дело в том, дружище, что вы в Африке жили, – обратился Ричи-Хук к Гаю. – Там все миссионеры правильного толка. Сам проверял. От местных глупостей не потерпят. А то им, черным в смысле, только волю дай, и начнется: «Моя малчика иметь такой клистианск душ, как белий патрон». Вы, Краучбек, еще этих католиков во всей красе не видели. Вот пожили бы в Италии, как этот тип из списков, в самом что ни на есть рассаднике… Или в Ирландии – там каждый падре террористов поддерживает и даже не таится.

– Бен, почему вы пудинг не кушаете? Невкусно? – спросила миссис Грин.

Подполковник Ричи-Хук обратил взор единственного глаза на тарелку с яблочным пудингом и до конца обеда осуждал главным образом меры предосторожности против воздушных налетов. Возражений не поступало.

В гостиной, за кофе, подполковник Ричи-Хук проявил себя с неожиданной стороны. Каминную полку украшал календарь, к ноябрю отощавший и изрядно засаленный. На календаре имели место гномики, нарядные поганки, цветы колокольчики, розовые херувимы и стрекозы.

– Какая прелесть, – воскликнул Ричи-Хук. – Прелесть, говорю я, и спрашиваю: кто не согласен?

– Вы правы, сэр: прелесть.

– Впрочем, довольно умиляться. Мне еще на мотоцикле ехать. Надо кости поразмять. Кто со мной?

– На Джима не рассчитывайте, – подсуетилась миссис Леонард. – Мы идем домой.

– Как угодно. А вы двое?

– С радостью, сэр.

Городок, занятый алебардщиками, почти не годился для пеших прогулок. Прелестное было бы местечко, если бы от исторического центра не расходились, как круги по воде, культурные слои более позднего тяжелого наследия. Кто хотел пасторалей, должен был углубиться минимум на три мили в окрестности. Впрочем, эстетические запросы Ричи-Хука вполне удовлетворились календарем.

– Всегда, когда приезжаю, делаю круг минут на пятьдесят, – поделился подполковник.

И поскакал прерывистым галопом, подстроиться под который не было никакой возможности. Ричи-Хук привел спутников к железной дороге. Вдоль нее бежала, отделенная забором из гофрированного железа, гаревая дорожка.

– Ну вот мы и вне пределов слышимости капитан-коменданта, – начал Ричи-Хук, но по причине поезда сам оказался вне пределов слышимости своих собеседников. Когда слышимость восстановилась, Ричи-Хук говорил следующее: – В полку слишком много фланели. Фланель в мирное время хороша. На войне от нее никакого проку. И вообще, вам не бездумное подчинение нужно, о нет. Вам нужно, чтобы солдаты вас боготворили. Вот когда я ротой командовал и ко мне приходил провинившийся солдат, я всегда его спрашивал: «Мне самому тебя наказать или к командиру направить?» И представьте, никто не хотел к командиру. Я, бывало, всыплю шесть розог, и дело с концом. Конечно, не без риска. Меня под трибунал могли отдать. Только никто ни разу не пожаловался, а дисциплина такая другим ротам и не снилась. Вот что я имею в виду, когда говорю «боготворить». – Ричи-Хук подпрыгивающей походкой стремился вперед. Алебардщики не нашлись с ответом. Выждав достаточно, Ричи-Хук добавил: – Впрочем, вам к таким методам прибегать не надо, во всяком случае, на первых порах.

Прогулка продолжалась по большей части в молчании. Если Ричи-Хук раскрывал рот, то исключительно с целью пересказать грубую солдатскую шутку или разразиться нарочитым каламбуром. Одним при слове «война» представляются хитрые разведчики, другим – жестокие перестрелки; ассоциации харизматичного Ричи-Хука не шли дальше мокрой тряпки на дверном косяке или ежа под подушкой. В целом Ричи-Хук воспринимал войну как растянутую во времени «проверку на вшивость».

Прошло двадцать пять минут. Ричи-Хук взглянул на часы.

– Мы должны уже переходить рельсы. Что-то я сдавать начал.

Вскоре они действительно приблизились к железнодорожному мосту. По другую его сторону виднелась точно такая же гаревая дорожка, точно так же от рельсов ее отделял гофрированный железный забор. По ней-то они и пошли обратно.

– Придется сделать рывок, если хотим уложиться во время.

Они почти побежали. У ворот казармы Ричи-Хук снова взглянул на часы.

– Сорок пять минут. Отличный марш-бросок. Рад был познакомиться поближе, джентльмены. Скоро мы будем часто видеться. Так, а где же мой мотоцикл? Да, я ведь оставил его возле караульной. – Ричи-Хук открыл сумку для противогаза и продемонстрировал скрученные вместе пижаму и расческу. – Вот и весь мой багаж, джентльмены. Больше эта сумища ни на что не годится. До свидания.

Гай с Сарум-Смитом отдали честь. Ответом им было облако пыли.

– Типичный старый вояка. Классика жанра, – прокомментировал Сарум-Смит. – Похоже, твердо решил нас в расход пустить.

* * *

В тот вечер Гай заглянул к Эпторпу, узнать, пойдет ли он на ужин.

– Нет, дружище, не пойду. Что-то в этот раз бечуанская лихорадка никак отпускать не хочет. Отпустит, конечно, никуда не денется, главное – не спешить. Как обед?

– Присутствовал наш будущий бригадный генерал.

– Экая досада, что меня не было. Впрочем, может, оно и к лучшему – незачем первое впечатление портить. Не хочу, чтобы бригадный генерал видел меня таким бледно-зеленым. Ну, как он тебе показался?

– Ничего. Главным образом потому, что принял меня за тебя.

– Как это? Объясни толком, старина.

– Он запомнил, что один офицер жил в Италии, а другой сражался в Африке. Решил, что сражался я.

– Мне это не по душе, старина.

– Так ведь не я начал, а Ричи-Хук. Его сразу не поправили, а потом было слишком поздно.

– Значит, надо сейчас поправить. Послушай, старина, ты должен все ему объяснить в письме.

– Не говори ерунды.

– Старина, мне не до шуток. Впечатление, будто ты меня опередил, воспользовался моим недомоганием, роль мою сыграл. Может, это на всю мою карьеру повлияет? Ты и именем моим назвался?

– Нет, что ты.

– Если не будешь Ричи-Хуку писать, я сам напишу.

– Конечно, не буду. Он решит, что ты сумасшедший.

– Ладно, обмозгую на досуге. Дело-то деликатное. В голове не укладывается, как ты такое допустил.

Эпторп не стал писать подполковнику Ричи-Хуку, но с тех пор пестовал обиду на Гая и если, забывшись, расслаблялся в его обществе, сам себя одергивал.