Читать книгу Старый дом - Катерина Картуш - Страница 10

Почему ж так холодно? Ах, да конечно! Истопник, получив жалованье, третий день не кажет носу. Запил, по всей видимости. Надо нового искать, непьющего, а где ж его возьмешь? Непьющие работники сейчас либо хворые, либо мертвые.

Дом большой с голландской печью. Отец не захотел русскую ставить, за модой погнался, а с голландкой хлопот-то больше вышло. Два этажа греет, а до третьего тепло не дотягивает, да и топить надобно не меньше двух раз в день.

Вылезать из-под теплого одеяла не хотелось (и когда только успела под него забраться?!) Правильно, что они давеча съехали в апартаменты к дядюшке Марку. Пусть там и не такие хоромы барские, как в отчем доме, зато тепло, светло и уютно. Да и Андрею на работу удобней добираться. Муж у нее инженер-строитель, университет важный закончил с отличием, и на работу его взяли не абы куда, а в архитектурное бюро при городской Думе.

«Умный, красивый, заботливый!» – Алимпия невольно улыбнулась, потягиваясь на широкой кровати. И как-то быстро у них все завертелось…

Встретились они в лавке «Целебные травы».

Красивый брюнет периодически страдал мигреневыми болями. От аптечных таблеток проку уже не было, решил подлечиться народной медициной. Заскочил в лавку, потому как рядом с домом, а дядя, как нарочно, в этот час своей зазнобе ромашковый отвар понес, а Алимпию оставил за старшую. Как встретились они глазами, так и застыли на месте, словно столбы верстовые вдоль дороги, даже словом не перекинулись, покуда дядька не вернулся – так он враз смекнул, что за хвороба такая на них напала. Доброго молодца отваром перечной мяты с душицей напоил, а племяннице велел в залу идти, на глазах не маячить.

Когда Андрей ушел – Алимпия не видела, видно дядька его через черный ход вывел. Но с этого времени на порожке лавки она, что ни день, находила свежий букет полевых цветов. А через неделю ухажер и сам объявился с лукошком земляники и кульком воздушного зефира. Пригласил после работы в кино, но в кино они не пошли, а просто гуляли, взявшись за руки, по городу, пока не догулялись…

Расписали их быстро – Карл Натанович без особого труда договорился с чиновником, с благодарностью попивающим женьшеневую настойку на меду. Через семь месяцев родился Андрейка-младший. Такой же красавец, как и его отец!

Сон медленно улетучился, возвращая к реальности. Спохватилась только, когда вещи на новом месте распаковала – Какуша забыла. Никак не могла Липа расстаться с отцовым подарком! Вернулась вечером в дом, сразу в бывшую детскую, а заяц меж подушек забился, лишь ухо розовое торчит: «Эх, взрослая ты девица, Алимпия, а все в игрушки играешь!» – прилегла на кровать. Лишь туфли скинуть успела, как сон подкрался пуховым облаком, и провалилась она в сладкую дрёму.

Краешек месяца робко заглядывал в круглое оконце. Глаза постепенно привыкали к темноте, и очертания предметов все яснее проступали в сумрачной комнате.

После пансиона, куда с легким сердцем отправила ее тетушка Людвига, Алимпия ни за что не хотела переезжать в другую комнату, лишь позволила кровать заменить. Ее все здесь устраивало: и то, что комната в самом конце коридора, и то, что выше только чердак, а ниже – кабинет отца с пустым железным шкафом.

После свадьбы они въехали в покои на втором этаже, а как малыш родился – так и вовсе все левое крыло заняли, вытеснив фон Грондбергов в правое.

Нянек не нанимали – Алимпия сама рада была с малышом возиться. Дядюшку Карла к себе звали, да тот отказался – неудобно, дескать, стеснять молодую семью. Конечно, «неудобно» в трехэтажном особняке-то! Комнат столько – потеряешься, так не найдут!

Но зимы стали нынче суровыми, дом быстро остывал, а паровое отопление поставить мозгов у тетушки не хватило – все в преферанс вытекли вместе с заводиком. Андрей, конечно, при хорошей должности, но постоянно брать с мужа деньги на содержание отчего дома вместе с приживалами-родственниками, было все же совестно.

Тетушка Людвига так и не вышла повторно замуж, превратившись к пятидесяти годам в сморщенную сливу. На светские приемы ее давно уже никто не звал, да и в гости на чай не заглядывал. Некогда блиставшая в обществе, а ныне всеми забытая, баронесса фон Грондберг тихо существовала в родовом гнезде Бруковичей, по завещанию принадлежавшем Алимпии, снедаемая изнутри собственной желчью и завистью к племяннице. Двоюродный братец Гектор целыми днями простукивал стены дома в надежде обнаружить якобы спрятанный отцом клад. Безуспешные розыски он всегда заканчивал в комнате матери, нытьем выдавливая из нее последние гроши за карточный долг. Вечером исчезал, чтобы утром заявиться с пьяной рожей и подбитым глазом.

Первое время Алимпия их жалела, помогала, как могла, снимая понемногу с депозита свое приданое. Но сколь веревочке не виться, конец близёхонек! Однажды, темной ночкой, грабителя злостного по голове вазой хрустальной огрела, когда тот в шифоньере ее ковырялся. А как лампу зажгла – батюшки святы! – братец родимый с кровавой отметиной на плешивом затылке в ящик харей наглой уткнулся и затих. Перепугалась Липа, стала звать на помощь старика-истопника, да глух тот на ухо! Зато Людвига враз примчалась, будто за дверью стояла, а, может, и вправду стояла? С того дня жалость к родственникам так и осталась лежать в том самом ящике.

Алимпия поежилась, плотнее укуталась в одеяло, прижав к груди зайца. Скоро-то еще до рассвета? Часы не тикают – верно, гирьку забыла подтянуть. Вот бы хорошо сейчас марьин корень заварить, бессонницу прогнать или чай ромашковый выпить.

Еще в пансионе увлеклась Липа лечебными травами, в особенности привлекала ее фармакогнозия (мудреное название и сейчас давалось с трудом). Благо дядя Карл ее без присмотра не оставил – преподавать естествознание там же пристроился. Да и привил ей любовь к травкам да цветочкам, и не простым, а чудодейственным.

«Все есть яд, ничто не лишено ядовитости, и все есть лекарство. Одна только доза делает вещество ядом и лекарством! – любил цитировать Парацельса Карл Натанович, заливая нежно-розовые цветки с длинными вьющимися стеблями доброй порцией водки. – Вот возьмем, к примеру, вьюнок полевой – симпатичный такой сорняк, вдыхать его аромат – одно удовольствие для барышень. А ведь в корнях милейшего цветика прячется смертельный яд – конвульвин. Но лишь, обладая опытом и знаниями, ты можешь превратить сию змеюку в пользительное для организма средство: оно и кишки послабит, и камни из почек выгонит и кровушку остановит, да и гнойники заживляет, как на собаке. Но, матушка моя, не зная броду – не суйся в воду! Лишь малейший граммик в рецептуре профукаешь и – в землю одного, за решетку другого!» – и близоруко прищурившись, он поучительно поглядывал на послушную ученицу.

Карлу Натановичу в ту пору сорок шесть годков стукнуло, и для нее, десятилетней, он был кладезем премудрости и всезнайства. С открытым ртом Алимпия впитывала каждое сказанное им слово, нисколько не усомнившись в правдивости услышанного.

«Я, как на провизора после Академии доучился, так практику фельдшерскую и забросил. Увлекся, как красна девица, цветами, да кореньями ядовитыми. И поверь мне, деточка, ничего более интересного и любопытнейшего в жизни не встречал!»

«А отца вы тоже ядами лечили?! – ахнула девочка, зажимая рот рукой. – То есть я хотела сказать травами…»

Понимающе усмехнувшись, Карл Натанович глядел сквозь стекло колбы на мутнеющую жидкость.

«Что хотела сказать, то и сказала. Нет, дочка, запрет мне дали… а так, может и жил бы до сей поры отец твой».

«Прости! – приластилась Липа к дядьке. – С добром спросила, без каверзы, честное слово».

«Да ладно уж, – стушевался Карл Натанович в детских объятиях, – уйди из-под руки-то, склянку выбьешь ненароком».

Отчего-то тревожно стало на душе. То ли вздох чей-то услыхала, то ли ветер по чердаку гуляет. Накинув поверх измятого платья пуховый платок, Алимпия тихонько выглянула за дверь.

Длинный коридор был пуст. Как есть, без обуви, в одних шерстяных чулках, спустилась этажом ниже. В конце коридора, из-под теткиных дверей раздавались приглушенные голоса. Вроде женский и вроде мужской. Наверно, опять братец из Людвиги мелочишку выколачивает. Тихонько, на цыпочках, подкралась к двери. Пригнулась к замочной скважине. Высокий широкоплечий мужчина в синей телогрейке стоял спиной, загораживая обзор. И это был вовсе не Гектор. Вдруг, словно почувствовав на себе ее любопытный взгляд, мужчина обернулся. Необыкновенные фиалковые глаза на какой-то миг встретились со взглядом Алимпии. Волна жара пробежала по ее озябшим плечам. Быстро отскочив от двери, девушка стремительно припустила в свою комнату. Громко захлопнула дверь, ошеломленно уставилась на Какуша, прикрытого уголком одеяла на еще теплой подушке. Приложила к пылающим щекам холодные ладошки:

– Не может быть! Не может быть! С каторги же не возвращаются!