Читать книгу Молодые люди - Кирилл Лагутский - Страница 2

– Странно получается, – говорю.

– Что странного? – спросил Серега.

– Когда я вернусь сюда зимой, тебя уже тут не будет. И вообще – много кого не будет.

Вагон был полон клетчатых сумок, чемоданов, коротких фраз вполголоса и прочего дорожного вздора. Загорались уличные фонари, наползал туман. До отправления оставалось около пяти минут.

– И правильно. Чего тут делать? Ничего странного, что все уезжают.

– Ну да, – рассеяно произнес я.

– Конечно правильно, – вздохнула мама. – Вы молодые, у вас жизнь должна быть интересной, а здесь – совсем закиснете. А то, что разъезжаетесь – это ведь не значит, что вы перестанете дружить.

– Конечно! – сказал Серега. – Может, ты к нам в Москву приедешь как-нибудь погостить, если получится.

Он переезжал вместе с родителями и был счастлив этим.

– Никого из наших не видели здесь? – сказал я.

– Нет вроде…

Мы замолчали. Я разглядывал купе: неяркий желтый свет, жесткие койки, выдвижной столик, на котором стояла бутылка воды.

– Провожающие, выходим из вагона! – раздалось из коридора.

– Ну что, прощаемся? Надеюсь, не навсегда, – сказал Серега. Мы пожали друг другу руки и обнялись.

– Удачи, Сашенька, – сказала мать и тоже обняла меня. Я заметил, как она украдкой смахнула слезу.

Я сел к окну и стал провожать их взглядом. Они почти уже скрылись из виду, но обернулись, помахали еще раз на прощанье и ушли. После этого вокзал медленно пополз вбок.

Едва я успел закинуть свои сумки на багажную полку, как в дверь купе постучались. Проводница. Проверила мой паспорт, билет и пообещала вскоре принести постель.

Я прилег на койку и стал предаваться воспоминаниям. Родной город становился все дальше, а вместе с ним и прежняя жизнь. Приближалось что-то неизведанное. Там – все как будто с нуля. Но все же не совсем.

Наверно, самые яркие впечатления многих людей – из детства. Вот и у меня тоже.

Родился я в городе И, который по шесть месяцев в году скован морозами и обдуваем колючими ветрами, но уютнее и приветливее которого я пока не знаю. Суровые климатические условия здесь всегда с избытком компенсировались теплом человеческих взаимоотношений. Сегодня можно с уверенностью сказать, что данный город себя исчерпал. Для многих единственный повод задержаться здесь – скопить чуть больше денег, чтобы свалить. К сожалению, но они абсолютно правы.

В 7 лет я поступил в городскую гимназию. Она отличается от обычных школ тем, что для поступления в нее нужно пройти что-то вроде вступительного экзамена или собеседования. Родители могли отмазать меня от него, ведь они учительствовали в этой гимназии, но предпочли, чтобы я был наравне со всеми.

Войдя в кабинет завуча, я совсем не почувствовал ничего – был уверен, что не могу не поступить, поэтому все это мероприятие казалось мне совсем ненужным.

Завуч, Раиса Федоровна, полная женщина средних лет, оказалась очень доброй и снисходительной ко мне. Слегка сюсюкающим тоном стала спрашивать обо мне – как зовут, сколько лет и все прочее. Постепенно мы добрались до моих мамы с папой:

– Маму зовут Валентина Григорьевна, – говорю я, – папу – Евгений Палыч.

– Очень хорошо, – пропела завуч. – А кем они работают?

Этот вопрос привел меня в легкое недоумение:

– Мама – учителем музыки, папа – математики… Вы разве не знаете? Вы же вместе работаете.

Теперь смутилась Раиса Федоровна. После небольшой паузы она, легонько смеясь, сказала:

– Я то знаю, знаю… Но ты должен ответить сам.

Наконец мы дошли самого экзамена. Отчетливо запомнился тест на ассоциативное мышление. Завуч положила передо мной тетрадный листок, в центре которого желтым фломастером был нарисован круг.

– Подумай, что тебе напоминает этот кружок? Что у нас имеет форму круга?

Секунд десять я сидел, тупо уставившись в этот круг и не понимая, что именно от меня требуется. Затем произнес:

– Не знаю.

– Нет, знаешь! – сказала Раиса Федоровна убеждающим тоном. – Можешь все что угодно говорить, все, что приходит в голову!

Вдруг память услужливо подкинула фразу из детской энциклопедии, которую недавно подарил мне папа:

– Ну… Земля за год облетает Солнце по круговой траектории.

По лицу Раисы Федоровны я понял, что первокласснику не положено знать таких вещей. Мое мышление немного раскрепостилось:

– Еще у дерева с каждым годом прибавляется такой кружок. И стрелки циферблата двигаются по кругу.

– Что ж, замечательно! – сказала она. – Но я хотела бы услышать более простые ответы. Что у нас бывает круглое и желтое? Ты уже даже сказал это слово.

– Солнце!

– Во-от!

– Еще лимон. Или монетка.

– Достаточно, – сказала мне Раиса Федоровна, делая останавливающий жест ладонью и восторженно улыбаясь. Ее верхние клыки со следами помады слегка выдавались вперед.

– Ну, все замечательно, можешь идти, – сказала она. – И позови сюда, пожалуйста, родителей.

Я вышел в коридор. Родители стояли чуть поодаль от кабинета и о чем-то переговаривались.

– Мам, пап, вас зовут! – сказал я.

Особенно забавно вспоминать об этом сейчас, когда испытал на себе все тяготы поступления в университет.

И вот я попал в класс. В нем было 25 человек, из которых мальчиков – 12, включая меня.

Первое впечатление от одноклассников было довольно неприятным: почти все они, едва познакомившись друг с другом, стали носиться на перемене, как ошпаренные, громко кричали и, бегая по коридору, дразнили дежурных – старшеклассников, следивших за порядком. Заниматься тем же у меня не особо получалось.

Мое общение с коллективом складывалось туго. «Обычно настоящая дружба начинается в школьные годы. Будешь учиться – обязательно обретешь друзей!», – говорил мне папа. Но пророчество его не торопилось сбываться. Но вскоре все переменилось.

На одной из перемен я, сидя неподвижно за своей партой, наблюдал за беснующейся толпой детей, весело галдящих и хохочущих. Застенчивость удерживала меня от того, чтобы присоединиться к вакханалии.

Но вот я заметил, как один мальчишка, который, как и я, не стал участвовать в этом хаосе, подошел к учительскому столу и уселся на стул. Это сразу заняло мое внимание. Мальчик этот выглядел немного нелепо: среднего роста, худощавый, с непослушными темными волосами и чуть бледным лицом, одетый в черные брючки и серый свитер, из-под которого торчала рубашка. Вдобавок ко всему, движения его были какими-то угловатыми и неуверенными. Но несмотря на всю свою неказистость, он выглядел независимым, выгодно не похожим на остальных.

Он сидел за учительским столом и наблюдал за тем, как резвятся дети. Затем он повернулся к окну. Дневной свет обрисовал черты его профиля.

Прозвенел звонок. В класс вошла учительница:

– Так, угомонились все! – приказала она. Ребята сразу расселись за парты.

– Ильченко! Ты чего расселся на моем месте?!

Мальчик, не заметив учительницы, продолжал восседать за ее столом.

– Ну-ка слезай отсюда и садись на свое место!

Ильченко слегка покраснел и поплелся за парту.

– И впредь не советую тебе так делать! – сказала учительница. Она была довольно противной, никто из детей не питал к ней теплых чувств. И она всегда обращалась к ученикам по фамилии, будто имен у нас не было вовсе. Вскоре она, ко всеобщему облегчению, ушла из нашей гимназии. Однако Ильченко пребывал в ее немилости до последнего.

А звали его Сережа. Нас посадили за одну парту, и мы начали общаться чаще. Я стал называть его просто – Сер, ибо произносить его имя каждый раз полностью было лень. Так началась наша дружба.

Я узнал, что он живет с родителями и родной сестрой на окраине города. Жили они скромно, в квартире старого двухэтажного деревянного дома. Я стал часто приходить к нему в гости. Мне нравилась аккуратная бедность его жилища: крохотная кухня, две комнаты, деревянные полы. Из окон виднелась промзона с ее без устали дымящим частоколом труб. Но, несмотря на эту скромность, у Сережи была большая по тем временам роскошь – компьютер, Pentium 3, и мы часами могли играть по очереди в те немногие игры, которые были на нем.

Могу с уверенностью сказать, что с тех пор, как мы подружились, Сер стал набирать уверенности в себе и уже не выглядел таким испуганным, как в первые дни нашего знакомства. Да и моя замкнутость начала исчезать – я стал носиться и орать с другими детьми на переменах. А еще мы Сером часто влезали в драки на школьном дворе, которые, зачастую, сами же провоцировали. За это из нас нередко вытряхивали спесь. Кто-то из учителей пожаловался моим родителям, мол, этот Ильченко плохо влияет на вашего сына. Но мои родители не стали ограничивать меня в дружбе.

Потом, уже когда мы были в среднем звене, в нашей школе была введена обязательная форма одежды. Пришлось ходить в том, что доставалось из шкафа только по большим праздникам – в пиджаке, рубашке и брюках. У Сережи с дресс-кодом не складывалось. Одевался он все так же неказисто. Из-за этого остальные ребята смеялись и подшучивали над ним, а учителя постоянно упрекали его. Такой «конфликт» закалил его, и он научился противостоять этому, и учителя стали закрывать глаза на его внешний вид.

Вообще же нужно сказать, что благодаря Сереже я уяснил важную вещь – первое впечатление о человеке часто бывает обманчивым. Сер не был мальчиком из церковного хора, каким представился мне поначалу. Он не особо преуспевал в учебе, зато умел правильно отвечать тем, кто пытался задеть его, не прибегая при этом к тупым оскорблениям, чем и заслужил уважение среди одноклассников. Он становился лидером нашего класса, и я был горд за своего друга.

Важным обстоятельством было то, что совсем рядом с нашей школой находился интернат. В нем учились сироты и дети из неблагополучных семей. Большинство интернатовцев переполняла физическая сила, тупость и злость. Они не упускали возможности выказать вражду нашим школьникам – случались отдельные стычки, кто-то подкарауливал идущих домой ребят, избивал их и отнимал карманные деньги, некоторые шакалы не брезговали и первоклашками. Интернатовские учителя смотрели на все это сквозь пальцы. Наши же говорили, мол «не лезьте, не провоцируйте их» и проч. Так, в общем-то, и было, пока однажды (это был уже 10-й класс) наши девчонки не пожаловались, что им страшно выходить из школы и идти домой – на улице к ним приставали какие-то половозрелые интернатовские особи, познавшие все тяготы спермотоксикоза. Своим поведением они не оставили нам выбора.

Это было зимой – морозный и солнечный день, прямо по классику. Подключились и ребята с параллели. Мы дождались, пока прозвенит звонок на 2-ю смену, чтобы все разошлись по кабинетам. Я оглянулся: девчонки, словно из осажденной крепости, наблюдали за нами из окон раздевалки. Противник ждал нас чуть поодаль от главного входа. Числом чуть меньше нашего. Мы приблизились, последовала короткая перебранка. Интернатовцы быстро презрели всю эту изящную словесность, и я увидел, как Серега, который как раз вел переговоры, ловит челюстью увесистый хук справа. Началось месилово, поднялся дикий гвалт и n-этажный мат. В какой-то момент из-за угла школы высыпалось подкрепление противника и наше дело стало плохо. Не знаю, сколько все это продолжалось. Казалось, что заруба длится вечность. Запомнилось, как я, размазав кровь из носа по лицу, сшиб какого-то уродца, который успел достать перо и воткнуть Мишке Иванову в бочину. К счастью, на том был толстый пуховик, а удар оказался неверным, так что Мишка не пострадал. Ну а потом на улицу высыпали учителя, откуда-то появилась милиция, и нас разняли. Стоит ли говорить о том, сколь неприглядно мы выглядели после побоища. И нужно ли рассказывать, как нас пропесочил директор, завуч и весь учительский состав. Мне было невыносимо стыдно только перед матерью, которой пришлось слушать упреки, что «и ваш сын тоже участвовал в этом». За то на следующий день наши девчонки встречали нас как героев. А самая красивая девочка в классе, расчувствовавшись, обняла меня и поцеловала прямо в губы. Так что все было не зря.

С тех пор мы стали довольно популярны. Я никогда не стремился быть лидером в школе, хотя мог бы. Я встречался с самой красивой девочкой в классе, и этого было достаточно. Для Сереги же элита стала естественным кругом общения, что не могло не отразиться на его взглядах и поведении.

Вплотную приблизился вопрос о поступлении. Сер искренне не понимал моего желания поступить в Питер на филологический факультет и стать преподавателем – мол, это никому не надо. Не раз пытался отговорить меня.

Вероятно, все это и стало причиной нашего взаимного отчуждения – в последний год мы общались только за пределами школы. Да и с самой красивой девочкой в классе пути разошлись.

Отчетливо помню тот сентябрьский день и последовавшие события, которые в корне перетряхнули меня. Отец ходил в беспокойстве по дому, собирая вещи и укладывая их в чемодан. Я все время путался у него под ногами и доставал вопросами, типа: «ты куда-то уезжаешь?», или «а надолго?». Он только отшучивался. Мама помогала ему собираться. Она старалась не смотреть на меня. Вид у нее был напуганный, глаза – словно стеклянные. Я и до этого дня замечал, что происходит что-то неладное, но не стал спрашивать об этом напрямую – все боялся огорчить родителей своим вопросом.

И вот, почти все приготовления завершены. Раздался звонок в дверь.

– Я открою, – отрывисто сказала мать. Отец присел рядом со мной.

– Ну, не вешай нос. Я ведь ненадолго, – сказал он, пытаясь придать себе непринужденности.

– На сколько ты уезжаешь?

– Этого я и сам не знаю, – видно было, что этот вопрос очень неудобен ему.

– А как же уроки? – спросил я.

– Что ж, поставят кого-нибудь вместо меня.

Из прихожей послышалось щелканье дверного замка. Мать открыла. Затем незнакомый мужской голос произнес:

– Здравствуйте, Валентина Григорьевна.

– Здравствуйте.

– Вы уже собрались?

– Да, сейчас…

Она быстро накинула пальто и подбежала к нам.

– Пошли, быстрее!

– Ну, не скучай тут без меня, – обратился ко мне папа. – Скоро приеду! Ты уже взрослый, думаю, глупостей творить не станешь!

– Не стану, – сказал я, почувствовав некоторую несправедливость: если я «уже взрослый», то почему от меня скрывают, как от мелкого недоумка то, что происходит?

Отец крепко обнял меня. Затем, одевшись, подхватил чемодан. Легкая сутолока в прихожей, и – дверь закрылась.

Прошло почти два месяца. Папа так и не появлялся, мама ничего толком не говорила о нем. Все это время во мне, как в запечатанном кувшине, настаивалась тревога и обида за недомолвки. Мне оставалось только строить догадки о том, что с ним, и где он может быть сейчас. Разумеется, в школе каждый из моих одноклассников считал своим долгом спросить меня «где?..», «что случилось?» и т. д. Я ничего не рассказывал. Нечего было рассказывать.

Время шло. Я не успокаивался. Тоска разрасталась.

Папа всегда уделял много времени моему воспитанию – мы вместе ходили на рыбалку, в кинотеатр, читали энциклопедии, особенно часто – по астрономии, с красочными картинками, на которые я не мог наглядеться.

Помню как однажды, в один из зимних вечеров, когда слышится завывание дворовых собак и ветра за окном, а дома тепло и спокойно, я попросил папу почитать мне перед сном. Мне тогда было лет шесть. Папа взял с полки книгу, сел на край кровати и начал читать мне про теорию относительности Эйнштейна.

– Зачем ты ему это читаешь! он же ничего не поймет! – сказала мать.

– Ничего, пускай просто послушает, – был ответ.

Потом мама все-таки убедила отца в том, что мне нужно более легкое чтение. И однажды папа принес мне «Гарри Поттера». Я тогда еще мало знал об этой книжной серии, тем более, что в наших краях такая книга была редкостью. Однако, прочитав первую часть, я понял, что обожаю эту историю и этих героев. Тогда папа принес мне все остальные части, которые вышли на тот момент. Эти книги буквально приковали меня к себе. А потом в школе я пересказывал сюжеты книг (бессовестно спойлерил) своим одноклассникам, и они жадно ловили каждое мое слово. Славно было.

В общем, я вспоминал все дорогие сердцу моменты, связанные с отцом. Он, можно сказать, открывал для меня целые миры, от которых у меня захватывало дух и кипело воображение…

Был обычный вечер самого гнетущего месяца в году – ноября. В квартире было тихо, только с улицы чуть слышно доносился свист ветра. Я пытался отвлечься от дурных мыслей и делать уроки. Мама готовила что-то на кухне.

Тишину нарушил дребезг телефона. Мать взяла трубку, и я весь обратился в слух.

– Алло… Здравствуйте… Да, слушаю… Как?! – голос ее упал, – Когда?… Всё… Всё, я еду! Я еду! – вымолвила она плачущим голосом. Разговор прекратился. Послышались глухие рыдания. Воздух почернел.

Я понял, что произошло, хоть и не слышал слов ее собеседника. Следующие несколько секунд я сидел, не в силах шевельнуться, точно был парализован. В глазах помутнело.

Послышались мамины шаги. Я быстро протер глаза ладонью. Отчего-то я не хотел, чтобы мать увидела, что я все понял. Но она и не взглянула на меня. Начала собирать какие-то вещи. Она плакала сдавленно, сдерживалась из последних сил.

Когда она собралась, я, как можно более ровным голосом, спросил:

– Мам, куда ты? что случилось?

Она пробормотала что-то сквозь слезы.

Затем промолвила несколько напутственных слов о том, чтобы я не переживал и вел себя хорошо, пока ее не будет. И ушла.

Я стоял один в коридоре, глядя на закрытую дверь. Ватная тишина густела с каждой секундой.

Мне тогда было 11 лет.

К реальности меня вернул стук в дверь купе. Опять проводница.

– Вот ваше постельное, – протянула мне комплект, – счастливого пути.

Поезд уже набрал приличную скорость. Я вышел в коридор.

На часах было полдевятого вечера. Глухо раздавался приплясывающий стук колес. Все пассажиры попрятались и наверняка уже разворачивали припасенную провизию – курочку, вареные яички и все такое. Иногда кто-нибудь выходил наружу за кипятком. Все они, как и я, находились в этом поезде затем, чтобы в их жизни что-то поменялось. Мой попутчик так и не объявился, что, впрочем, нисколько не огорчило меня.

За окном проносились темные леса, кое-где угадывались крохотные деревянные домики.

Ехать предстояло два дня.