Читать книгу Приключения Китайца - Китайца Мать - Страница 8

Вечерами всем хотелось что-то почитать, ребёнка занимали игрушками и среди них – кубики с буквами. Глядя на всеобщую приверженность к чтению, Володя научился складывать слова в четыре года. А там и читать. Когда пришло время, выбрали школу с углублённым изучением английского, предварительно посещая уроки для дошкольников. Учился хорошо, почти на «отлично». Английским занимался с репетиторами и проблем с языком не возникало. Но поведением классная руководительница была недовольна. Все ранения своего чувства достоинства Володя тщательно скрывал от всех, в том числе и от близких, поэтому не жаловался. Ошибки учителей сильно сказываются на детях, это ни для кого не секрет. Секретом остаётся момент, когда эти ошибки совершаются. Об ошибке педагога узнаю позже, на одном из длительных свиданий в тюрьме. А на то время знала только, что учительница английского Валентина Валентиновна обожала Володю и ласково называла его «хани-бани». Именно об этой учительнице Володя только и говорил, когда спрашивали о его школьных делах. Возможно, именно её любовь привила тягу к английскому, и, может быть, жажду к знаниям вообще. Жаль, что её любовь не могла противостоять бессердечию классной руководительницы, которой в голову не приходило, что, ставя в угол при всём классе мальчика, она унижает его. А может, и приходило, и именно так находило выход её самодурство, выращиваемое в семье. Классная ставила в угол детей, и чаще всех моего мальчика, можно сказать, систематически регулярно. Володя тайно складывал горечь этих «углов» в чашу терпения, никому не доверял её содержимое, стараясь как можно скорее забыть об унижении, как делают все дети. Учительница тоже не говорила о методах наказания, просто сетовала на поведение мальчика на родительских собраниях, при этом нахваливая его за учёбу. Её чаша нетерпения, видимо, выливалась через край и понемногу разливалась в учительской, как делают все учителя. Когда же классная увидела, как со школы Володю пришёл встречать его пьяный, соскучившийся по сыну отец, то попросту началась незаметная глазу травля. Для начала классная руководительница посоветовала мне с ребёнком обратиться к школьному психологу. Психологом оказалась молодая женщина, якобы обладающая знаниями иридодиагностики. Это диагностика по радужке глаза. Она внимательно просмотрела через прибор Володины глаза, сказала, что есть психические отклонения. Я поинтересовалась, каким образом это она увидела, и с наигранным любопытством к ноу-хау предложила рассмотреть и мою радужку глаза. Психолог разговорилась, стала рассказывать расплывчато о признаках отклонений, проявленных в радужке. Рассмотрев так же внимательно под прибором и мои очи, пришла к заключению полнейшего здоровья. На тот момент я недавно вышла из психушки, куда поступила в состоянии тяжёлого психического расстройства. Стал очевидным и уровень её познаний в иридодиагностике и откуда «дует ветер» в отношении её выводов относительно психического здоровья моего сына. Местом общения психолога с коллективом педагогов была всё та же учительская, где рождались диагнозы учеников. Уродливое сплетничанье, вредящее духу учителей, учеников и самой школе, сложилось и укоренилось не известно с каких времён, или раньше, в любом случае, было втянуто в систему образования, укоренилось и стало нормой женского коллектива. Мало школьных учителей мужчин. А женщины-учителя живут своей жизнью обывателя со всеми проблемами и в этих житейских проблемах уже некогда задуматься о миссии учителя, о чём думалось в момент выбора профессии. Учителя не любят проблемных детей и стараются избавиться от них по возможности, забывая о своём предназначении, охваченные желанием «быть лучшими», выполняют требования министерства общего образования. Любовь свою дарят способным и хорошим, так уж повелось, а нужны на самом деле учителя, со всей своей любовью, именно трудным детям. Так как именно трудным особо не достаёт любви, почему они и трудные, и, к сожалению, учителя об этом не осведомлены. Можно только представить атмосферу вокруг Володи, создаваемую авторитетной классной руководительницей со званием заслуженного учителя.

Терпел такое учительство мой мальчик почти шесть лет. Естественное желание уклониться от пыток унижения пересилило долг обучения, и, как-то по дороге в школу, мой сынок сбежал от меня и всего этого кошмара. Школа находилась далековато, ездить приходилось на автобусе, сели, как всегда, вместе. Володя прошёл к задней двери автобуса, думала, хочет самостоятельности, не придала значения такому самовыражению и только случайно увидала в окно после очередной остановки своего Вовку с рюкзаком. Попросила в срочном порядке водителя остановиться, вылетела из автобуса и погналась за сыночком. Да где там. Обнаружив преследование, Вовка сбросил с себя рюкзак на тропу, уменьшая тем самым мою скорость и увеличивая свою. Встретились только дома. Причину такого поведения, как упоминала, узнаю только потом, на свиданке в тюрьме. А пока сынок встретил меня дома счастливый, что ушёл от погони, гордый, что сообразил с рюкзаком, чтобы не догнала его, и, полон твёрдой решимости, без обиняков объявил:

– Я в эту школу больше не пойду.

И мы пошли устраиваться в другую.

Уважение к личности ребёнка не в моде у многих учителей. Как ни странно, такой, не уважающий ребёнка, учитель всегда страстно рассказывает детям об уважении на уроке воспитания. Не подозревает, увлечённый, что дети чувствуют ложь, и не понимает до конца, какой детям всё же преподаётся урок. Мой сынок думал, что усвоил основной невидимый урок, и был уверен, что таким образом, сменив школу, избежит учительского лицемерия. К сожалению, в следующей школе ему предлагали именно этот урок. Володя не захотел его усваивать и в этой школе, и ещё в следующей не захотел, и в следующей. Всё без объяснений, но по одной причине унижения, как выяснится потом. А пока объявлял только результат:

– Сказал: не пойду в эту школу и точка.

И, наконец, последняя школа перед вечерней, после которой я перестала по этому поводу вести с Вовкой войну, оказавшись втянутой в норму учительской лжи.

С первого сентября в восьмой класс, в очередную новую школу. Классная – приятная женщина, и я пытаюсь всеми силами завязать с ней дружбу. Можно сказать, дружим. Проходит некоторое время, и та же проблема. Звонит классная:

– Володя уже несколько дней не появляется в школе, может, заболел?

Так как мы с ней «дружим», рассказываю про замкнутость сына, про повторение поведения в других школах и я в ужасе от того, что не знаю, где он болтается, когда не в школе, а я на работе, словом, прошу поддержки и помощи. Учительница – сердечный человек, сочувствует, и точно знает, что надо делать:

– Пусть он придёт, только придёт, и тихо сидит. Я поговорю с учителями, его не будут спрашивать, так как, ясное дело, всё запущено. На носу конец года, пусть просто досидит, а там, может, и втянется.

С энтузиазмом прилипаю к драгоценному сыночку, клятвенно заверяю, со слов классной, что его не будут спрашивать и ему не придётся унижаться из-за этого, сейчас главное – присутствие, чтобы закончить школу. Даже предлагаю Вовке две гривны, он выторговывает четыре и соглашается. Идём вместе, ситуация непростая, чувствую, нужна поддержка. Прозвенел звонок, дети в классе, классная нас просит задержаться в коридоре. И начинает «сердечную» зазубренную, знакомую до оскомины лекцию с грузом чувства вины перед собой, перед родителями, перед одноклассниками. И этот груз, по стандартным неписанным правилам, душевная наша классная пытается прикрепить на Володину голову. Когда дыхание закончилось и зазубренный текст лекции, по-видимому, тоже, одухотворённая своей речью, педагог потащила нас к завучу по воспитательной работе, мотивируя тем, что завуч обеспокоена не меньше её по этому поводу и в связи с этим хочет нас видеть. Завуч как раз направлялась по просторному коридору навстречу к нам и, преисполненная чувством долга, повторила лекцию классной, прибавив обвинений. Теперь мой сынок был виноват ещё и перед остальными учителями, и перед нею, и перед школой. Закончила тираду классической репликой: «Так это продолжаться больше не может» и потащила нас к директору, так как директор обеспокоена происходящим не меньше всех остальных, желающих добра, и тоже хочет нас видеть по такому поводу.

На этом месте мой сынок вырвался вперёд, через плечо спокойно и тихо сказал: «Да пошли вы», – достал сигарету из кармана и летящей походкой удалился. Я осталась в одиночестве между училками, чей недоумённый взор обратился на меня. Наверное, выражение моего лица остановило поток возмущения. Завуч смогла сокрушенно вымолвить: «Хорошо, что не побил», после чего в коридоре восстановилась растерянная тишина и я направилась к директору без сына.

Директор, по-видимому, считала виновным моего сына перед всей системой образования в целом. Я зашла к ней в кабинет и попросила помощи, совета в обучении моего трудного ребёнка. Директор была настроена на визит «трудного» и почему-то решила, что я пришла «на ковёр» по её требованию. Едва удостоив меня взглядом, директор школы произнесла в ответ на просьбу о помощи, не скрывая цинизма:

– Мы можем только лишить вас материнства. И мы перевелись в вечернюю школу, где Володя закончит девять классов, а после попадёт в тюрьму, так и не выучив урока лицемерия, не умея применить его для себя и не видя всего разнообразия масок его у других.