Читать книгу «Поэзия русского слова». Специальное издание всех участников конкурса - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 16

Сегодня Савелий Яковлевич находился в чрезвычайно нервном напряжении, которое было с одной стороны весьма приятным, как при ожидании скорого освобождения от тяжкого груза и грядущим за сим событием наступления спокойной жизни. Но с другой стороны – оно отзывалось постоянным ощущением покалывания в подушечках пальцев и мыслями – «а вдруг что-то пойдёт не так». С таким двояким состоянием Савелий Яковлевич сталкивался только однажды в своей жизни: когда ожидал известий от своей дочери во время рождения его первой внучки. Нордически стойкий по натуре человек дал слабину – толи из-за возраста и нарастающей в связи с этим усталости, толи из-за прессинга, который он стойко пытался выдержать последние восемнадцать дней. И вот, настал, наконец, тот день. День освобождения. Последний день Ляжкиной. С момента появления этой мадам в санатории, где Савелий Яковлевич вот уже двадцать лет работал главврачом, ни один сотрудник не чувствовал себя спокойно и безопасно. Постоянное ощущение приближающегося скандала доводило персонал до нервного тика. Несколько медсестёр даже взяли больничные, пока Ляжкина не покинет стены санатория. Самому Савелию Яковлевичу ежедневно, практически ежечасно, поступали жалобы от неугомонной мадам. А следом в кабинет главврача непременно влетала, собственной персоной, автор кляуз и устраивала безобразные сцены. Начиналось всё с возмущённых криков, затем звучали угрозы, а за ними – попытки вызвать жалость к «несчастной замученной санитарками женщине» и выпросить либо несколько дополнительных не причитающихся ей процедур, либо освободившийся номер люкс, либо требовала уволить одного из «не годных» сотрудников, и так далее. Не получив желаемого, она приправляла жаркую речь фырканьем, презрительным выражением лица и, уходя, хлопала дверью.

Савелий Яковлевич все эти восемнадцать дней чувствовал, что ходит по лезвию бритвы, ведь если Ляжкина напишет на него жалобу в Министерство здравоохранения или прокуратуру, как и обещала, то безбедной пенсии, которая уже близилась, ему не видать. Ляжкину в санатории возмущало абсолютно всё. Она, полностью уверенная в том, что раз лечится по льготной путёвке, как пенсионер, непременно должна отправиться в лучший санаторий Европы, ну или на худой конец России. Каково же было её недоумение и возмущение, когда вместо all inclusive она получила крайне скромные апартаменты и диетический стол за номером семь в небольшом санатории заштатного городка, затерявшегося в Кавказских горах. Мало того, в санатории явственно просматривался стойкий отпечаток советских времён. А ведь ей так много усилий стоило выбить себе путёвку. Не смотря на наличие пенсионного удостоверения, Ляжкина обладала недюжинным здоровьем, коим не могут похвастаться многие молодые люди. Но уж очень приятна была мысль отдохнуть за государственный счёт. Задавшись целью, она начала собирать необходимый для своей миссии пакет документов и застряла на одном из первых пунктов – медицинские показания. Без соответствующих медицинских показаний путёвку ей не получить, но мадам решила пойти своим проверенным способом – через скандал. Она неделями осаждала кабинет главврача местной поликлиники. Кричала, ругалась, угрожала письмом в прокуратуру, Минздрав и даже президенту. Работа заведения стопорилась, особенно когда Ляжкина изливала свой гнев прямо посреди коридора. Её пытались успокаивать, но было бесполезно, пока главврач не сдалась и не выписала ей справку.

Окрылённая своей победой и вдохновлённая собственной настойчивостью, мадам вошла санаторий с намерениями отдохнуть морально и физически. Она, твёрдо уверенная в том, что является утончённой и изысканной дамой, с порога насмешливо возмутилась что «администратора могли бы найти и по миловидней». И отчитав сотрудницу за то, что в штате не числится консьерж, Ляжкина, скривив презрительно губы, с высоко поднятой головой последовала за администратором в свой номер. Именно с этого момента началась череда эгоцентричного террора Ляжкиной, когда она обнаружила что номер не на одного человека и ей придётся жить с соседкой.

Вихрь истерик закружил саму мадам, весь несчастный персонал санатория и его постояльцев. Горничные научились ходить по коридору совершенно беззвучно, а работницы столовой точно знали для какого стола необходимо обязательно смастерить лебедя из салфеток и следить, чтобы соль в солонке ни в коем случае не была отсыревшей. Все без исключения сотрудники санатория старались избегать Ляжкину. Вступать с ней в перепалку запрещалось по должностной инструкции, а кому то не позволяло воспитание. Но вот жалобы, в любом случае – не избежать. Единственный кто противостоял напору скандальной мадам – её соседка по комнате. У них сразу возникла взаимная антипатия. Ляжкина называла соседку хабалкой, а та в свою очередь высмеивала букли на её юбке и нарочито наигранные манеры. Несмотря на скверность характера, Ляжкина свято верила в то, что является замечательным, весьма талантливым, а при более близком рассмотрении – даже гениальным человеком. На второй день пребывания в санатории мадам, надев туфли с острыми носами и атласными розочками, грациозно подплыла к кабинету заведующего культмассовым сектором. Мило поздоровавшись с интеллигентной немолодой сотрудницей, она выразила желание выступить со своими песнями в один из вечеров на концертной площадке санатория. Заведующая, повидавшая за свою карьеру не мало загадочно-интригующих, можно сказать полу сумасшедших личностей, понимала, что перед ней взрывоопасная мадам, дала своё согласие. В назначенный день, преисполненная собственного достоинства Ляжкина, поднялась на сцену. Ощущая себя примадонной, пройдя царственной походкой, не бросив ни единого взгляда на зрителей, она начала взгромождаться на табурет. Когда на площади табурета, путём переминаний ей, наконец, стало удобно сидеть, она откинув голову, как можно изящней взмахнув руками, взяла первые ноты на блестящем чёрном рояле. Играла она так упоённо и самозабвенно, что не замечала недоуменных взглядов пришедших на концерт зрителей. Перед ними на сцене вся в безвкусных рюшах сидела чванливая мадам и нелепо жеманничая, мучила инструмент. Она неловкими движениями пальцев нажимала на клавиши, явно не выдерживая нужный ритм произведения и постоянно фальшивила. Но мастерство на уровне начальных классов музыкальной школы ушло далеко на второй план, когда Ляжкина запела. Пела она столь же неподражаемо, как и играла. Голос её дрожал и был похож – то ли на завывание мальчика в пубертатный период, то ли на сиплые визги, как после мучительной ангины. Её и без того презрительное выражение лица скривилось ещё сильнее и могло показаться, что она нажимала не на клавиши рояля, а пальпировала мёртвое животное. Люди один за другим начали покидать зал. К моменту, когда Ляжкина закончила своё выступление, из зрителей осталась одна ошарашенная заведующая культмассовым сектором, которой пришлось выслушать от исполнительницы уйму обвинений в отсутствии вкуса у людей и неумении руководства привить им этот самый вкус. Ляжкина мнила себя творческой личностью глобальных масштабов. Помимо музицирования и пения, ей доставляло необычайное удовольствие писать картины на пленэре. Наслаждаясь утопающим в горах закатным солнцем, мадам вдохновенно ваяла очередной шедевр «всех времён и народов». Здешняя природа, богатая красками, дарила ей вдохновение – один мазок за другим. Когда произведение было завершено, она заставила администратора повесить картину в холле, непременно на видном месте, и проследила, чтобы её крайне настоятельную просьбу обязательно исполнили. Теперь все проходящие по холлу были вынуждены любоваться безвкусной интерпретацией местного пейзажа.

Как и полагается доморощенной царственной особе, Ляжкина воспринимала весь персонал санатория как челядь, презрительно глядя на их халаты и фыркая, проходя мимо. Проявлять такт по отношению к ним мадам так же не считала достойным своей персоны. Как то, разговаривая в коридоре по телефону, она зашла в первую попавшуюся дверь, чтобы скрыться от шума. Это оказалась сестринская, где уставшие медсёстры пили чай в перерывах между капризами некоторых оздоравливающихся пенсионеров. Три сотрудницы от неожиданности открыли рты, набитые бутербродами с колбасой. Женщины с заморёнными лицами и печальными глазами предполагали, что мадам тот час же выйдет, когда поймёт, что прервала трапезу. Но… Ляжкина, увидев их, вместо того, чтобы извиниться и уйти, надменно фыркнула и продолжила беседу, погрузившись в неё не менее чем на десять минут, изредка бросая презрительные взгляды на персонал, поглощающий, по её мнению, плебейскую пищу, рядом с которой и находиться было неприятно.

Во время лечебных процедур Ляжкина изо всех сил пыталась ощутить себя королевой, но ей вечно что-то мешало – то вода ей казалась не оптимальной температуры, то пузырьки слишком крупными, то глаза у персонала не достаточно подобострастные, то внимания слишком много или мало. Всё в любом случае раздражало пациентку и неминуемо приводило к скандалам. Одну медсестру она особенно невзлюбила и писала на неё по несколько жалоб в день, так что даже сам главврач посоветовал своей несчастной сотруднице взять неделю отгула. Ляжкину очень вдохновляли прогулки по территории санатория. Она любовалась соснами, которые склоняли от порывов ветра свои ветви, и ей казалось, будто они преклоняются перед ней в приветственном реверансе. Ляжкина представляла себя императрицей, гуляющей по дорожкам дворцового сада, в сопровождении своей свиты, от чего её голова ещё выше приподнималась, а взгляд становился надменнее. На одном из перекрёстков дорожек обосновался небольшой киоск с напитками. Однажды Ляжкина купила в нём бутылочку воды и вдруг услышала, как в кроне высоких деревьев запел свою неповторимую песню соловей. Мадам, со вздохом: «Ах», закрыла глаза, откинула голову назад как можно грациозней, изящно положила руку на грудь и, сделав вид, что наслаждается песней, из-под ресниц подглядывала, смотрит ли на неё продавщица, заметила ли та, как она элегантна. Поняв, что реакции от продавщицы не последовало, кроме кривой улыбки, непризнанная актриса, не получив желаемой доли восхищения и подумав, «ну и плебейка», продолжила свою прогулку. В заветный и такой ожидаемый для всего санатория последний день Ляжкиной, сотрудники находились в приподнятом настроении, но всё же на всякий случай проявляли осторожность. Даже администратор, обычно серьёзная девушка, сегодня улыбалась. Савелий Яковлевич с самого утра сосредоточенно просматривал документы, в надежде что так, погрузившись в работу, время пройдёт быстрее, и он дождётся счастливого расчётного часа. Когда до долгожданного события оставалось всего тридцать минут, в его кабинет, как всегда, без всякого стука вошла Ляжкина. Главврач похолодел, а левый глаз его задёргался. На удивление Савелия Яковлевича мадам мило поздоровалась с ним и сказала, что на память о своём пребывании в этом санатории, она написала чудесное стихотворение и желает одарить его данным подарком. Отведя одну руку в сторону и запрокинув голову, Ляжкина, наслаждаясь собственным сочинением, продекламировала:

С последними словами Ляжкина шлёпнула на стол лист бумаги и вышла, хлопнув дверью.