Читать книгу Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2017 - Коллектив авторов - Страница 65

Январский полдень. Год сорок седьмой.

Я зиму не люблю, но той зимой

Я родилась – в трескучие морозы.

Снега сверкали. Серебрился бор.

Чтоб на меня взглянуть, сбегали с гор,

Теснясь, толкаясь, молодые козы.

На красных соснах в шишках смоляных

Глядели белки с веток ледяных,

Мелькала солнцем в ельнике лисица —

Она взглянуть хотела на меня,

И в колокольчик маленький звеня,

Ко мне летела жёлтая синица.

В больших снегах лежал Баянаул.

В руинах церкви поднимался гул,

Хоть колокол и свергли в околотке.

От церкви шли прямые старики,

В казачьих шапках, от молитв легки,

За поясами свернутые плетки.

Сверкнули на меня лучом косым,

И усмехнулись в бороды-усы:

Мол, поглядим, что вырастет такое,

Но всё ж перекрестили – пусть живёт!

Январский снег. Послевоенный год.

И похоронки всё ещё несёт

По свету ветер – нет ему покоя…

А мир живой по снегу шёл за мной!

Вот мой отец в шинели фронтовой —

Не выветрился дым пороховой

Из этой грубой, вытертой шинели.

Вот мама – в полушалке голубом,

Сияет свет над юным её лбом.

А вот меня заносят в отчий дом,

Где я качаться буду в колыбели.

Тут набежала, глянуть на меня,

Весёлая и шумная родня —

Она русоволоса и раскоса:

Переселенцы русских деревень,

Казачий круг, родов татарских тень,

Певучий говор беглых малоросов,

Сибирских поговорок горотьба —

Вместила всех просторная изба,

Украшенная хитрым узорочьем.

Узор точили деды и дядья:

Вот деревянный ландыш, вот ладья,

А вот – волна, а вот – крыло сорочье.

Изба пропахла мёдом. Красный рай

На полотенцах вышит: птичьих стай

Полным-полно, и дышит каравай —

Лежит он, как младенец, на ладони.

За печкою, где адский жар притух,

Клюёт анчутку золотой петух —

И корчится, бежит нечистый дух,

А во дворе его затопчут кони.

День угасал. Зажегся снег ночной.

И наклонилось небо надо мной

Мерцающим созвездьем Козерога.

В ночь уходила белая дорога.

Что ждет меня?

Что сбудется со мной?

Глазами чистого ребёнка

Глядит окошками мой дом,

Как с облаков, по нитке тонкой,

Сбегает солнце пауком,

Как два холма, набычась лбами,

Глотают ящерку на спор,

Как птица вьётся над холмами

И держит в клюве эхо гор,

Как, облаков раздвинув крону,

Идёт ко мне живой отец,

И мама с ним – по небосклону,

В сиянье радужных колец…

Уходит май, потом и год пройдёт.

Чем дальше жизнь – тем время быстротечней.

Охотится за бабочкою кот,

Как и за нами тайный страх наш вечный:

Любимых потерять, не удержать,

Навек расстаться, в пустоту сорваться…

Но май, но жизнь, но солнце, и опять

Зелёный воздух молодых акаций!

При сияющей звезде

Цапли ходят по воде —

Иероглиф или Слово?

Под небесным вечным кровом

Пусть живут себе везде,

Пусть не станут каплей туши

Или росчерком чернил.

Ты лишь контур уловил,

Но не души,

Но не души…

Дрозд и вьётся, и поёт,

Хоть совсем не знает нот,

Но он в пенье безупречен.

И горят на соснах свечи —

Шишок будущих зачин.

В мире счастье – без причин,

Пока свод небесный вечен…

Мгновенно летнее цветенье.

Всё даром, всё даётся в дар.

Вот так и жизнь промчится тенью,

А вместе с ней любовный жар.

И что останется, скажите?

Темна хладеющая кровь…

И отвечает небожитель

Миров таинственных: «Любовь!

Когда тебя твой жребий губит,

Когда вражда со всех сторон,

Когда никто тебя не любит,

Люби – и будешь тем спасён!..»

Кого?

   Зачем?

       С холодной кровью,

Кому ты нужен, пустоцвет?

«Люби! Спасает Бог любовью!

И ты спасёшься!» – был ответ.

…И вот она, пятнистая, большая,

Встаёт Луна, сминая камыши,

Бесшумной кошкой движется по краю —

По облакам живой моей души.

Тогда глаза туманятся тоскою,

И плачу я, и через ночь иду,

Пока Луна крадётся над рекою,

Охотясь на зелёную звезду.

Так по ночам в нас тайны оживают —

Дремучее, звериное чутье,

И ноздри диким пламенем пылают,

И лес, и камни запах источают,

И ароматом говорит быльё.

Всё тьмою скрыто. Нет на свете красок.

Лишь запахи волнуются в ночи:

Овчиной пахнет маленький подпасок,

А воздух поля – таволгой горчит,

А где полно акаций – веет мёдом,

А где сосновый дух – там новый сруб.

И я, между закатом и восходом,

Иду к тебе – на запах твоих губ.

Ты снишься мне. Ты манишь за собою —

За край земли, где нет конца и дна,

Пока большой, пятнистой, голубою,

Степною кошкой движется Луна…

Во всех концах степи кипели страсти.

Трава качалась – из конца в конец.

Лисицы мчались – и у каждой в пасти

Была полёвка или же птенец.

И беркуты летели

И в когтищах

Несли ягнят.

И жарким пепелищем

Горел закат.

Угрюмый всадник на холме маячил.

Он ворошил копьём сгоревший прах.

Прошёл полмира. Жизнь переиначил.

И побывал не раз на небесах,

Но был отпущен… Видно, не готова

Его душа отречься от страстей.

Но тесно ей!

Но выгорает снова,

Как эта степь…

К земному любовь ослабела —

Небесного жаждет она.

Душа воспарила над телом

На грани таинственной сна.

Но вздрогнул отживший валежник

В моих светозарных лесах,

И вышел на волю подснежник

В сияющих детских слезах.

Как голубь, забила крылами

Душа моя в клетке живой —

А, может, не в клетке, а в храме,

Где небо над головой?..

Живу средь бурь и средь дождей,

Среди живых и средь ушедших,

Среди поэтов сумасшедших

И обезумевших вождей,

Как жили до меня когда-то…

В морских полуночных раскатах

Я слышу эхо давних лет:

Вдоль скал бредёт босой поэт,

Обросший дикой бородою.

С камнями, с радужной звездою

Он говорит, он стих поёт.

Никто его не хочет слушать,

Лишь камни этой влажной суши,

Лишь в звёздах чёрный небосвод…

Уехать бы к морю зелёному,

Пройти по песочку калёному

До синих причудливых скал.

Всё счастье – и волны бегучие,

И птицы под низкою тучею,

И слёзы мои, и тоска —

Ведь это живое, болючее,

Ведь это со мною пока…

Ослепительным было лето!

Ночью вспыхивали зарницы.

Перепёлки в траве кричали. Говорила с песком вода.

И в лице твоём иногда

Проступала то сталь варяга, то славянская простота,

Та, что верит в Каурок вещих,

То монгольский прищур зловещий,

То небесная чистота…

Ты курил самосад и молча наблюдал за костром безумным:

Он плясал, как шаман, в лохмотьях, ярко-красных и голубых.

А потом поднимался пепел – долго-долго, как прах столетий.

И при этом призрачном свете

Распахнул ты Книгу большую —

Она пахла пылью медовой, и страниц шелестел поток.

И тогда я узнала повесть твоей крови, ей русло – рок,

И причудливы все изгибы её медленного теченья,

И куда повернёт однажды – это ведает только Бог!

Говорят, в роду твоём были летописцы – сидели в кельях,

И от них тяготенье к Слову и в душе несказанный свет.

Это бабкина ветвь. На ветви – тьма листвы многих русских судеб,

Прикрепился к ней даже Пушкин, но о том в твоей Книге нет,

А в преданьях – осталась тайна: был в роду Александр Сергеич,

И была с ним неосторожна одна девушка без затей.

Был ещё среди вас Романов, из великих самых князей,

И другие князья – татары, из Орды Золотой, женились

На красавицах подмосковных – их походки, как пух, легки.

Был заводчик, но его дело отобрали большевики,

Самого – поставили к стенке, а на дочку его польстился

Комиссар в хрустящей тужурке. Правда, пожили малый срок:

Всех загнала под ноготок

Власть, летя от побед – к победам!

Был расстрелян и комиссар, и заводчика дочка следом,

Чтоб врагам был живой урок!

Но, однако, мы слишком быстро твою Книгу сейчас листаем.

Век двадцатый начался только, и неведом его итог…

А пока – на склоне июня был убит Фердинанд, эрцгерцог.

Уже яблони дали завязь, волновалась полей волна.

Ослепительным было лето!

Но война разразилась всё же.

Как некстати, ах, как некстати! Твоя бабка ведь влюблена!

И твой дед так влюблён! Он – воин.

Как Георгий Победоносец, он прекрасен в седле

И пеший,

Среди лип, источавших мёд,

Он прекрасен, ведь он – поёт!

                 В его сердце, в душе парящей

                 Пели бабочки всех полей,

                 И горел огонь настоящий

                 В каждой песне счастливых дней.

Но – война!

Он погиб бесславно, в день сырой, посреди Европы.

Низко небо над ним летело – и сворачивалось оно,

Будто воин стал Иоанном, будто видел, как свиток тверди

Ангел скручивал, и открылось вечной бездны немое дно.

Там не билось живое сердце.

Даже тени там испарялись.

Там не знала душа любви.

Но он выжил, пройдя сквозь ужас.

И вернулся он. И с любимой

Обвенчался январским утром в церкви Спаса, что на Крови.

Мир сиял полнозвучным солнцем.

Снег искрился, качал карету,

Снег январский слепил глаза.

И над радостными полями,

Над равниною русской, долгой,

Натянул Господь Милосердный обновлённые небеса!

Был у деда в роду Мицкевич, или Байрон – темно преданье.

Был один крепостной художник и певица из-за морей —

Не понравился холод ей,

Но зато был хорош любовник.

Зацветал под окном шиповник,

И солома светилась в риге.

Дедов род расширял свой круг:

Были беглые каторжане, и священники, и расстриги,

И опять же, опять был Пушкин!

Что за странность, ей-богу, друг?

Каждый, кто хоть немного русский,

Каждый, русским крещёный Словом,

Непременно и неизменно с кровью пушкинской был сроднён.

Жаль, о том умолчала снова твоя Книга воспоминаний,

Но зато подробно описан красный бешеный эскадрон.

А потом клубок покатился – через голод, войну, расстрелы.

И добрался он до Карлага, пыль с колючками нацепив.

От мороза звенело небо, и от зноя оно звенело,

А ещё звенел колокольчик смеха девичьего в Степи.

Там отец твой спознался в юрте со степнячкой, чьи косы пахли

Молодой цветущей полынью, а ладони пахли – огнём,

И огнём полыхало платье, вмиг раздутое летним ветром,

Если мать по Степи бежала на свидание босиком.

От неё – смуглота и скулы, от неё – на ресницах слёзы,

Если вздрагивают две жилки на виске у степной домбры.

Материнская кровь густая перекрыла густые крови

Всех великих и невеликих, всех – кто грешны и кто добры.

Но порой её внучка скажет что-нибудь простое – стихами,

А потом захохочет звонко, так, как Пушкин один умел,

И головку от смеха вскинет, в завитках, будто море ночью —

Море Африки.

Ай, да Пушкин! И степную кровь одолел!

Ослепительным было лето!

Догорел костёр, и заснули

Заполошные перепёлки, спрятав голову под крыло.

Собеседник мой встал, устало, как окно, затворил он Книгу:

Что записано – то сотрётся, а преданья – они живут.

Таял мрак.

Распылялся пепел.

Разбегались волками звёзды.

Ослепительным было лето, сея плевелы, сея злак…