Читать книгу О бабушках и дедушках. Истории и рассказы (сборник) - Коллектив авторов - Страница 14

Мне было лет шестнадцать, когда в конце шестидесятых годов прошлого века после долгого перерыва я приехала из Ленинграда к родителям отца в маленькую костромскую деревушку. Все мне там казалось необычным, чарующим, заманчивым, память тихонько складывала в свои запасники то, что позднее пригодится мне в моей журналистской работе, что станет фундаментом чувств и взглядов на жизнь. Многое я потом напишу и о той деревне, и о других, но эти первые впечатления, при всей их неказистости, так и останутся самыми искренними и драгоценными. Самое прочное и важное во все века закладывают в нас наши добрые старики…

* * *

Я просыпаюсь от бряканья ухватов. Надо мной на потемневших досках потолка скачут солнечные блики. Русская печь приятно греет спину. Мне интересно, что рядом, на полатях, дозревают в валенках помидоры, как было и много лет назад. Заманчиво пахнет сушеной свеклой – детьми мы часто таскали ее тайком от бабушки вместо конфет. Огромная добрая печка таила для нас и другую прелесть: в глубине ее печурок, заткнутых старыми рабочими рукавицами, прятались дикие вяленые яблоки. Набив ими карманы, мы убегали из дому до вечера.

В выгоне росли огромные черемухи. Забираясь на самую макушку, мы с жадностью обрывали с пахучих ветвей темно-коричневые вяжущие ягоды. Теперь эти деревья уже не кажутся такими высокими, и залезть на них хоть и так же заманчиво, но совсем не трудно. И с колодца-журавля я могу сейчас принести сразу три ведра, а раньше не могла даже приподнять коромысло. Воду носил дедушка.

С каждым годом ходить ему все труднее: напоминает о себе ранение ноги в Великую Отечественную. Он сильно прихрамывает и большую часть дня лежит на печи, разговаривая с кошкой и с мухами. А по утрам возится с чугунами да ворчит на бабку. Она почти не видит, но не может сидеть без дела и пытается помогать, а получается, что только вертится у деда под руками.

Я спускаюсь с печки, умываюсь из глухо бренчащего рукомойника и сажусь чистить картошку. В растворенное окно веет утренней прохладой, теплые лучи солнца с трудом пробиваются сквозь шепчущиеся листья осин.

Старики недовольны, что я поднялась рано. Никак не могут привыкнуть к тому, что я уже взрослая.

В детстве мы спали почти до обеда, и бабушка, приходя нас будить, настойчиво и ласково тянула: «Встава-айте, со-они! Я поросенка ужо два раза оделила!» Заспанные, мы садились в сумрачной кухоньке за скрипучий стол и пили свежее молоко от коровы Миленки. Вечерами, лежа на повети, мы с наслаждением слушали ее тяжелые вздохи и аппетитный хруст сена на зубах.

Последние годы в хлеву только коза да несколько овец, но старики все равно умудряются рассылать детям посылки с солониной.

А дети их давно выросли и разлетелись по земле. Уже взрослеют внуки. Когда же большой и пустынный деревенский дом по лету оглашается множеством долгожданных голосов, старики вновь чувствуют себя молодыми. Не уставая, они носят в залу блюда с овсяным киселем, пюре-«топтанку», «яблочницу» из картофеля, творог, достают из подполья, по-здешнему, «голбца», соленые грибы. Собирают на стол раз по шесть в день и постоянно потчуют молоком.

К вечеру в конце огорода задымится ветхая банька по-черному, одиноко прижавшаяся к стволу ссутулившейся березы. В кухне запыхтит дышащий жаром поющий самовар. Раскрасневшиеся, блаженные, гости будут звонко нацеживать стаканы, шумно прихлебывать из блюдец обжигающий чай.

Перед сном все рассядутся веселой гурьбой по лавкам и станут вспоминать былые дни. Дед пригладит ершистые белые волосы, одернет застиранную гимнастерку и с достоинством включится в разговор мужчин. Бабушка, достав из старинного, поеденного жучком сундука слежавшийся праздничный платок, прикроет им тонкий пучок на затылке и сядет на край кровати. Ее маленькие морщинистые руки, всегда пахнущие молоком и ягнятами, будут часто подносить к подслеповатым глазам кончик цветастого передника.

Но счастливые шумные вечера пролетят незаметно, и придет время расставаться.

В этот день по дому разойдется запах топленого масла, блинов и подорожников, забурлят в большом чугуне домашние пельмени. Бабушка, притворно спокойная и радостная, будет суетливо хлопотать над гостинцами и украдкой тормошить деда: «Времь-то сколь таперя?»

Собрав чемоданы, по русскому обычаю все молча, степенно присядут перед дорогой. Вот тут она не выдержит и по-старушечьи бессильно заплачет – тихо и тонко. Но откажется остаться дома и, тяжело опираясь на подог, понуро побредет за всеми на остановку. Дед, наслушавшись ее причитаний, незлобно заворчит: «Полно тебе, матка, полно!» А сам долго потом будет стоять посреди пыльной дороги, смотря вслед ушедшему автобусу. Его густые, до сих пор черные брови медленно сойдутся на переносице и скроют неожиданную слезу.

В доме покажется невыносимо гулко и пусто. Старик уйдет на волю и до вечера проговорит со своим одноухим рыжим псом. Тот, виляя хвостом и повизгивая, будет лизать его жилистые руки и тревожно заглядывать в лицо.

А бабушка нашарит по-за печкой железную миску, нальет молока тощей черной кошке, которую зовут просто Кошкой, и сиротливо прикорнет на постели, накрыв ноги одеялом из ярких лоскутков…

Каждая минута неумолимо приближает время моего отъезда. В обезлюдевшем мрачном доме потянутся одинокие старческие дни. Звенящую тишину комнат станет нарушать только неумолчное тиканье ходиков. Бабушка будет часто выходить за калитку и глядеть невидящими глазами в сторону дороги – не приехал ли в гости сын или внук. А дед на печке – по-прежнему ворчать, что ей, старой, не сидится на месте.

* * *

Не могу не добавить, что уже 25 лет я живу в этой самой деревне, где когда-то бывала девчонкой в гостях. Оставила все города и поселилась в краях, которые когда-то из-за послевоенного голода покинул мой отец. Родная земля согревает душу, и я чувствую, что порванные было корни опять обретают былую мощь, ведь рядом со мной – мой сын, правнук тех, о ком я рассказала здесь.