Читать книгу Спасательные шлюпки «Глен Карига» - - Страница 4

Пять дней мы плыли на шлюпках и за все это время никакой земли, ничегошеньки не было видно. А потом утром шестого дня боцман, он командовал одной из наших шлюпок, как закричит, что видит далеко по левому борту землю; но уж больно она была далеко от нас, сразу и не различишь, то ли земля, то ли облако утреннего тумана. Тем не менее, поскольку в наших сердцах начала зарождаться слабая искра надежды, не смотря на свою усталость, мы налегли на весла, и примерно через час уже точно знали – перед нами действительно земля, а если говорить точнее, какой-то низкий берег.

* * *

Было уже, наверное, немного за полдень, когда мы подошли на своих шлюпках настолько близко, что смогли определить какого рода ландшафт скрывается дальше от берега, тогда то мы и поняли, – перед нами невероятно плоская, пустынная и необитаемая земля, такой она мне тогда показалась. Кое-где, там и сям, проглядывали островки какой-то странной растительности, только что это было низкорослые деревья или какой-то кустарник я точно не могу сказать, но я точно знаю, они не были похожи ни на что из того, что когда-либо мне доводилось видеть.

Насколько я помню, мы шли на веслах вдоль берега, стараясь плыть как можно медленней, в поисках хоть какого-нибудь залива, чтобы благодаря нему можно было бы войти внутрь этих земель. Не могу сказать, сколько времени всё это продолжалось, только мы не собирались сдаваться. В конце концов, мы её нашли – илистое, заболоченное устье, которое в итоге оказалась эстуарием[1], впрочем, мы так и думали, что там будет устье. Как раз в него мы и вошли, и продвинулись совсем немного, вверх, по извилистому руслу реки или залива. Всё то время, пока мы тихонько гребли, мы внимательно осматривали оба берега в надежде на то, что, может быть, удастся найти место, где можно будет сделать стоянку, но ничего мы так и не нашли. Все брега были покрыты какой-то липкой, вонючей грязью, поэтому мы не отважились даже сунуться туда, как сначала нам всем хотелось, – махом, лихо и с отвагой.

* * *

Зайдя в залив углубившись по нему немногим больше мили внутрь неизведанной страны, мы увидели на берегах те растения, которые я заметил еще когда мы были в море, а теперь, находясь всего в нескольких ярдах от них, мы могли гораздо лучше их изучить. Так я сумел понять, что они представляли из себя низкорослые деревца, к тому же еще и корявые, причем выглядели они довольно чахлыми. Лишь только подойдя к ним поближе я сумел понять, что именно из-за слабых и болезненных ветвей я принял это дерево за кустарник. Его ветви были тонкие и мягкие по всей своей длине, при этом они провисали вниз и волочились по земле, а на каждой такой ветви был один-единственный, похожий на капусту плод, кстати сказать, довольно большой, и возникало такое впечатление, что он растет на самом её конце.

Вскоре мы миновали скопления деревьев и речные берега опять стали очень низкими, я залез на банку[2], откуда мог обозревать окружающий нас ландшафт. При помощи этого мне удалось выяснить, что всё пространство, насколько я мог охватить его взглядом, было сплошь утыкано протоками и затонами, некоторые из этих затонов были очень большими и широкими. Поскольку у меня уже сложилось определенное впечатление об этом месте, теперь я убедился в том, что вся эта частичка суши не что иное, как сплошное болото, расположенное в какой-то потрясающей низине. Да, что ни говори, а влипли мы в огромную лужу грязи, и от этого такое чувство тоски и безотрадности охватило мою душу, что смотреть на это мне больше совсем не хотелось. Возможно, где-то глубоко на бессознательном уровне мою душу охватила своего рода оторопь из-за той поразительной тишины, которая окружала нас, так как, куда бы я не взглянул, нигде не было видно ни единого живого существа, ни птиц, ни растений, лишь только чахлые приземистые деревья росли островками, выглядывая то здесь, то там, повсюду.

Когда же я полностью привык к окружающей меня обстановке, эта самая тишина начала казаться мне какой-то сверхестественной и зловещей, поскольку память моя не могла подсказать похожего случая, чтобы прежде мне доводилось оказаться в таком царстве безмолвия. Всё словно застыло перед моими глазами, ни единой, даже маленькой одинокой пичужки не видать было на хмуром небе. Сколько бы я не прислушивался, даже слабого крика морской птицы не доносилось до моего слуха. Ничего! Не было слышно даже кваканья лягушек, даже плескания рыб. Я чувствовал так, словно мы попали в Страну Забвения, которую правильней было бы назвать Землей Обреченных.

В течение трех часов мы беспрестанно работали веслами, моря больше не было видно, также не видно было и места, куда могла бы ступить наша нога. Везде вокруг нас хлюпала грязь, – то серая, то черная. Вот уж, поистине, бескрайняя, дикая пустошь, до отказа заполненная вязкой и липкой мерзостью. Поэтому нам и приходилось грести, поскольку мы не теряли надежды, в конце концов, наткнуться на какой-нибудь островок.

Затем, незадолго до заката солнца, мы решили сделать передышку за веслами и перекусить, взяв немного из того, что осталось от нашего запаса, а пока каждый занимался своей порцией пайка, я смотрел на то, как солнце садится за горизонт, далеко, за бескрайним, необозримым болотом. Мне даже начали мерещиться какие-то странные, замысловатые тени, они выступали откуда-то из-за моей спмны и падали на воду по левому нашему борту, потому что мы как раз сделали стоянку напротив островка с этими отвратительными и жалкими деревьями. Именно в этот момент, насколько мне удается вспомнить, я с новой силой ощутил каким безмолвным и странным выглядит всё вокруг меня, к тому же я ясно осознал, что всё это отнюдь мне не мерещится. Также я заметил, что ребятам и в нашей шлюпке, и в шлюпке боцмана тоже, как-то неспокойно на душе от столь колоритного пейзажа, так как все они говорили вполголоса, будто боясь нарушить тишину.

В то самое время, когда я уже был почти раздавлен, чувствуя себя изолированным от мира, из дикой, заброшенной пустоши пришло первое напоминание о том, что жизнь в этом захолустье все-таки есть. Первый раз я услышал на большом расстоянии от нас, где-то глубоко внутри тех земель, какой-то низкий всхлипывающий стон. Его нарастание и утихание были подобны завыванию дикого ветра, проносящегося сквозь огромную лесную чащу, хотя никакого ветра и в помине не было. Вдруг, как-то сразу всё умерло, словно куда-то рухнуло, и тишина воцарилась еще более жуткая, тем самым представляя поразительный контраст с унылым и странным рёвом. Я огляделся по сторонам, посмотрел на ребят в нашей шлюпке и в той, которой командовал боцман, при этом у меня сразу возникло такое впечатление, что никого из них нет сейчас здесь, все они замерли, будто превратились в камни, и сидели напряженно прислушиваясь. Так прошла одна минута, вторая, вдруг один из матросов разразился раскатистым смехом, я сразу понял, что у него нервишки шалить начали.

Боцман отругал его и заставил замолчать. В тот же самый момент опять раздался этот не то стон, не то дикое всхлипывание, теперь мы слышали его откуда-то справа. Нарастая и становясь всё громче и громче, буквально через секунду, ревело уже за нашими спинами, подобно эху, а начинался рев далеко, где-то в глубине залива. Я опять взобрался на банку, намереваясь на этот раз лучше рассмотреть местность вокруг нас. Только вот берега стали заметно выше, да еще и растительность служила естественным экраном, загораживая обзор, не смотря на то, что я поднялся повыше и мое положение, по идее, должно было дать мне возможность видеть гораздо дальше за кромку берега.

Так вот, немного времени спустя завывание прекратилось и снова воцарилась мертвая тишина. Мы все сидели, затаив дыхание, в ожидании того, что последует дальше, Джордж, наш самый младший юнга, который сидел рядом со мной, дергает меня за рукав и спрашивает испуганным голосом, не знаю ли я, чтобы это всё могло значить. В ответ я только покачал головой, и хотел сказать, что знаю об этом не больше его, но вместо этого, чтобы его хоть немного успокоить сказал, что это, наверное, ветер так воет. Не поверив мне, он только покачал головой, так как действительно было яснее ясного, тут никаким ветром даже близко не пахло, погода стояла безветренная.

Едва я успел произнести эти слова, как снова раздался этот заунывный вой. Казалось, что он исходит откуда-то издалека, из самого верховья залива, а потом, буквально сразу, мы его уже слышали откуда-то с низу, из внутренней части земли, а потом с островка, что был между нами и морем. Он наполнил собой вечернюю мглу, пропитав воздух скорбным, жалобным стоном, и я заметил, что в этом жутком стенании, в этом плаче отчаяния, звучало что-то до боли человеческое. И такая жуть пробрала нас, что ни один не решался и рта раскрыть, казалось, мы все превратились в слух, застыли и внемлем страданиям потерянных душ. За то время, пока мы, перепуганные до полусмерти, сидели и слушали, солнце закатилось за самый край небосвода и нас окутал полумрак.

Сразу, вслед за этим произошла еще более необычайная вещь; пока ночная тьма сгущалась, странное завывание стихло, в тоже время другой звук словно вырвался откуда-то из внутренней части этой земли, из самого её центра, – раскатистое, низкое рычание. Сначала, как и завывание, оно казалось приглушенным, тем не менее оно очень быстро нарастало, накатываясь на нас со всех сторон волнами, и вскоре вся непроглядная ночная тьма была им полна. Оно становилось всё громче и громче, и вот уже в нем слышалось пронзительное звучание множества труб с характерным насыщенным тембром, которые, казалось, вырывались из дикого рыка. Вслед за этим, оно постепенно начало стихать и превратилось в нескончаемый рокот, в котором мне удалось услышать то, что я могу описать как злобное рычание голодного зверя. Потрясающе! Никакого другого слова, из тех, что я знаю, не способны передать те нотки неутолимого голода, которые в наиболее устрашающей форме доносились до моего слуха. И этот рык, больше чем какие-либо другие из всех необъяснимых и странных звуков, которые мне пришлось услышать за свою жизнь, леденил в моих жилах кровь и заставлял трепетать сердце.

Когда я так сидел весь превратившись в слух, Джордж неожиданно схватил меня за руку и, дрожа от страха, визгливым шепотом сообщил, что кто-то ходит в зарослях между деревьями на левом берегу. Подтверждение этим словам я получил незамедлительно, поскольку собственными ушами уловил шорохи и шелест именно в том самом месте, и они не стихали. А затем, совсем близко к нам, я услышал приглушенные звуки напоминающие урчание, казалось, будто дикий зверь мурлыкая трется о мой локоть. В тот же момент я услышал слова боцмана, он тихо приказал Джошу, старшему юнге, он был за главного на нашей шлюпке, плыть борт о борт с ним, теперь он взял на себя командование над обеими нашими шлюпками. Мы подняли весла и положили наши обе шлюпки в дрейф в середине залива, при этом перепуганные до смерти мы зорко вглядывались в кромешную ночную темень, пытаясть там хоть что-нибудь разглядеть, и старались говорить только шепотом, только у нас это получалось настолько тихо, что с трудом удавалось разбирать слова через непрекращающийся рык.

Тянулись часы, и ничего кроме того, о чем я уже рассказал, более не произошло. Правда, где-то сразу после полуночи деревья напротив нас начали опять колыхаться, словно какой-то зверь, хотя вполне может быть там их было несколько, крадучись подполз и притаился среди них, немного погодя вслед за этим мы услышали всплеск, будто что-то плюхнулось в воду возле берега. Впрочем, звуки эти быстро стихли, и мертвая тишина воцарилась опять.

Так, утомительно долго тянулось время, пока на самом Востоке небо не начало проясняться, тем самым извещая нас о наступлении нового дня. И по мере того, как нарождался новый день, а свет обретал свою силу, это ненасытное рычание становилось всё тише и тише, уходя вместе с мраком ночи. А потом настал этот долгожданный день, и снова мы услышали горестное стенание, которое не давало нам покоя до самой ночи. Оно то стихало, то снова набирало силу и, приобретая еще более скорбные оттенки, расползалось по необъятной пустоши, окружающей нас, это продолжалось до тех пор, пока солнце не поднялось на несколько градусов выше горизонта, после этого стон начал постепенно становиться тише, долгим унылым эхом достигая наших ушей. В конце концов, всё смолкло, и опять на нас навалилась тишина, придавив своей тяжестью на все часы, пока светило солнце.

Когда день уже был в самом разгаре боцман предложил нам позавтракать тем, что осталось из наших скудных запасов. После этого, первым делом окинув взором берега, чтобы понять, не таят ли они какой-нибудь опасности, мы снова налегли на весла и поплыли вверх по заливу, уповая на то, что сможем добраться до такого уголка этой земли, где жизнь еще не совсем угасла, и где наши ноги ступят на твердую почву. Вопреки тому, что я рассказывал раньше, растительность в том месте, где мы тогда уже находились, стала богаче, а потом, когда мы проплыли дальше, и вовсе расцвела во всем своем буйном великолепии. То есть, получается я был не совсем прав, когда говорил о том, что жизнь здесь полностью вымерла. Теперь, когда я вспоминаю наши приключения, я думаю, что непролазная грязь, которая нам встретилась в первый день пребывания в этих землях, не смотря на то, что была липкой и вязкой, таила в себе огромный потенциал, в ней сохранялись вялые зародыши обильной и разнообразной жизни.

Стоял ясный полдень, кроме того заметна была хоть и не большая, но все-таки какая-то перемена в ландшафте, окружающем нас, при этом и растительный покров подальше от воды стал немного богаче и более сплошным, только с воды берега по-прежнему оставались такими же неподступными, покрытыми всё той же непроходимой липкой грязью. Так что нигде мы не могли пристать, потому что даже если бы мы где-нибудь и высадились, то ничего хорошего нас не ждало.

Всё то время, пока мы плыли, мы постоянно следили то за одним берегом, то за другим, к тому же тем, кто не сидел на веслах, приходилось держать наготове свои охотничьи ножи, поскольку события прошлой ночи не давали никому покоя и мы были очень сильно напуганы. В результате, нам все равно пришлось повернуть свои шлюпки обратно к морю, не говоря еще о том, что и провиант наш был уже совсем на исходе.