Читать книгу Девочка-лёд - - Страница 8

АЛЁНА

Переднее стекло опускается вниз, выпуская на улицу орущую из колонок музыку и мужской смех. Я лихорадочно соображаю. Что делать? Убегать? Прятаться в лесополосе? Кричать во всё горло?

Пьяница, устроившийся на лавке, ругается матом, явно недовольный тем, что его разбудили. Лыка не вяжет. Мне он поможет вряд ли… Вздрагиваю, когда открывается водительская дверь. Ульяна сжимает мою ладонь. Боится. И я, если честно, тоже. До адовой дрожи в коленях.

В свете одинокого фонаря вижу лицо парня, направляющегося к нам.

– Илья? – спрашиваю, прищуриваясь.

– Привет, родная, – здоровается он и подходит ближе.

Наклоняется, чтобы поцеловать в щёку, но я отстраняюсь, смущаясь.

– Не скучала значит, – смеётся низким басом.

Молчу в ответ. С одной стороны, вздыхаю с облегчением. Паровоз. Уж лучше он со своими отморозками, чем кто-то незнакомый.

– Ты с малой к бабке приехала? Почему не позвонила, я бы тебя забрал, – спрашивает, чиркая зажигалкой.

Поджигает сигарету, зажатую в зубах и смотрит на меня колючим взглядом. Мать тоже давно курит, но меня до сих пор раздражает дым и запах табака.

– Зачем звонить, – говорю, краснея, – Я сама…

– Затем, – злится и перебивает он. – Стоишь тут вся такая красивая почти в ночь. Одна. А вдруг хулиганы обидят, Ляль?

Не могу не усмехнуться. Слышать это от него – просто смешно.

– Ну чё, Паровоз, долго ещё тереть там будешь? – доносится из машины.

– Дай поговорить, а?

– Пацаны ждут, я то чё, говори.

– Поехали, довезу вас, – кивает в сторону битком набитой приоры.

– Спасибо, но я жду автобус, – отвечаю вполне вежливо.

– Алёна, – склоняет голову влево и прищуривается. – Избегаешь меня?

Да.

– Вовсе нет, – вслух произношу совершенно иное.

– Смотри мне, – предупреждает. – Я теперь, кстати, на колёсах. В Москву смогу к тебе наведываться.

– Это ещё зачем? – спрашиваю испуганно.

– В гости, зачем же ещё? – наклоняется ближе. – Пустишь?

Отступаю на шаг и недовольно поджимаю губы.

– Паровоз, поехали, а? – кричит его друг по прозвищу Кабан. – Тащи уже сюда свою тёлку.

– Закрой рот, – орёт ему в ответ.

– Ляль, – тихонько, почти шёпотом. Ульянка. Тянет меня за руку, и я замечаю свет фар.

– Нам пора, – делаю шаг влево, но Илья меня останавливает.

– Завтра приду. Разговор есть.

Ничего не отвечаю, просто киваю и тащу за собой перепуганную насмерть сестру, чтобы поскорее оказаться в полупустом автобусе. Подальше от этого места и подальше от него.

Заходим в старый пазик. Отдаю водителю деньги за проезд и прохожу в конец салона. Сажаю Ульянку повыше, на самое тёплое место. Всё это время чувствую на затылке тяжёлый взгляд. Поворачиваюсь к окну, когда автобус трогается. Паровоз всё ещё стоит на остановке. Смотрит прямо на меня. Вскидывает вверх широкую ладонь, прощаясь.

– Боюсь его, – признаётся мелкая.

– Всё нормально, котёнок, Илья тебя не обидит, – успокаиваю её я, присаживаясь рядом.

– Почему он паровоз? – хмурит брови и чешет лоб.

– Потому что фамилия такая, Паровозов, – жму плечом, пытаясь успокоиться.

Я действительно всеми правдами и неправдами стараюсь избегать Илью. Виной тому эти его недвусмысленные намёки на то, что я должна с ним встречаться. Этим летом он проходу мне не давал. На обе деревни раструбил, что я «его». С чего взял непонятно…

Вообще Илью я знаю с детства, хоть он и старше меня на три года. Раньше он дружил с моим двоюродным братом, Женей, который трагически погиб прошлой весной. До сих пор мороз по коже. Был человек и вдруг его не стало… О случившемся говорили все вокруг, ведь обстоятельства его смерти вызывали уйму вопросов. Женю застрелили на пустыре соседнего села Жулебино. Вроде как из-за девушки, но история настолько странная и тёмная, что Паровозов до сих пор голову ломает, ведь та самая Катя, из-за которой это якобы произошло, тоже пропала без вести.

Ужас ещё и в том, что спустя два месяца после трагедии, мать Жени, мою родную тётку, нашли в реке. Говорят, утопилась с горя.

Кутаюсь в тонкую кожаную куртку. Тёплый старый свитер уже ситуацию не спасает. Ещё немного, и похолодает сильнее, а верхней одежды на зимний период у меня пока нет. Пуховик, который я носила несколько лет подряд, уже никуда не годится. Я итак весь прошлый год нарочно приходила в гимназию пораньше и уходила поздно, чтобы как можно меньше народу попадалось в раздевалке.

Вспоминаю, как Грановская, брезгливо морщась, обратилась с просьбой к гардеробщице. Попросила убрать мою куртку от своей драгоценной шубы. Велела повесить её отдельно и обработать дихлофосом. Мол, мало ли, какую заразу я притащила.

Эту её речь, пропитанную острым пренебрежением, слышали все, кто стоял в очереди. Видимо, один из них и пустил слух о том, что у Лисицыной якобы вши. Меня даже врач с урока забрал, чтобы осмотреть. На потеху «любимым» одноклассникам и ликующей Вероники Грановской.

Автобус катится по колдобинам. В салоне играет Верка Сердючка «Всё будет хорошо». Старушка, сидящая спереди, подпевает. Да уж… когда уже наступит это самое «хорошо»?

Выходим на пересечении Лесной и Озёрной. Тут уж пешком. Благо недалеко, минуты три. Редкие фонари освещают покосившиеся дома, во многих из которых давно уже не горит свет, ведь там никто не живёт. Идём быстрыми шагами по просёлочной дороге и я думаю о том, что не хочу видеть завтра Илью. О чём он хочет поговорить со мной? Я ведь давно дала понять, что не могу ответить ему взаимностью. Взрослый, опасный. Чего хорошего ждать?

– Ляля, Улечка! – выходит нам навстречу баба Маша.

С грустью отмечаю тот факт, что она стала передвигаться ещё медленнее. К сожалению, с годами проблем со здоровьем только прибавляется.

– Мои ласточки, – обнимает она сначала меня, а потом и Ульянку. Начинает щекотать её, и та заливается звонким смехом на всю улицу.

Идём следом за бабой Машей. По дороге к сестре пристаёт Пират, рослый, закормленный до невозможного кобель «дворянской» породы. Проходим в дом. Раздеваемся. Бабушка Маша сразу ведёт нас на кухню. Как я и предполагала, на плите красуется большая кастрюля с первым.

– Кожа да кости, Ляль! Мать голодом вас морит? – качает головой она и ставит перед нами тарелки, наполненные до краёв.

– Всё нормально, – вдыхая запах наваристого борща, отвечаю я.

– Да где ж оно нормально-то, девочка? – машет рукой и проходится платком по морщинистым векам. – На ночь глядя приехали. Выгнала?

– Нет, я просто с работы, потому и поздно, – отправляю первую ложку в рот и аж зарыдать хочется, настолько вкусно… У меня так хорошо не получается, хотя все секретики я у неё выведала.

– Тебе б учиться, деточка, а ты работаешь, – тянет носом и утирает слёзы.

– Так я ж не на полную смену, всё успевается, ба… Как ты сама? Ноги болят?

– Болят, милая. Ой как болят, но я то уж перечница старая, увядаю потихоньку, куда деваться.

– Может, лекарства какие-то нужны?

Отмахивается. Если и нужны ни за что не скажет. Придётся самой спросить у соседки, работающей в поликлинике Жулебино. В Бобрино своей нет. Да тут вообще уже почти ничего нет. Школу и ту закрыть хотят. Некому учиться, некому работать. Беда… и сколько таких вот никому не нужных, вымирающих сёл и деревень по России?

Ульянка, как всегда, оставляет гущу, обижая бабу Машу. Морщит маленький носик и просится посмотреть мультики по телевизору. Я же, помыв посуду, иду в бывшую спальню матери. Всё равно ничего делать на ночь не дают. Тут правило простое: в девять – отбой, а все дела на раннее утро переносятся.

Стою напротив трюмо с зеркалом, расчёсываю волосы щёткой. Баба Маша стучится, и я опять ругаю её. Это ведь мы у неё в гостях.

– Ты так похожа на свою мать, – кряхтя, садится на застеленную кровать. – Как она, Алён? Так и пьёт по-чёрному, да?

– Да, – отвечаю честно, глядя на её отражение.

– Дурная баба, детей своих ни в грош не ставит! – осуждающе цокает языком. – Рая всегда боялась, что кто-то из них начнёт пить. Так и вышло. Ой горе-то… Три дочери. Старшая – в тюрьме, средняя – утопилась, а младшая… и та свою жизнь под откос пустила, ох… Рая, Рая, хорошо, что ты на небесах и не видишь этого.

– Я не могу ничего сделать. Она не слышит меня, – оправдываюсь тихо. – Не позволяет вытащить её.

– Ты не виновата, Алёна.

– Ещё как виновата! – в корне не согласна с ней я. – Не надо было одну оставлять её после смерти Миши.

– Ульянке-то два года всего было, ну куда там ребёнку находиться. Потому и забрала я вас к себе. Как Екатерина умудрилась квартиру Михаила в карты проиграть, уму непостижимо. Ну как!? – разводит руками. – Дура безмозглая! В кого превратилась мать твоя? В алкоголичку с захмелевшими напрочь мозгами. Прости меня уж каргу ворчливую.

Да.Тогда моя мать осталась на улице. Дарственную подписала, будучи в пьяном угаре, документы отдала и всё… стала человеком без определённого места жительства. Опять же сюда в Бобрино явилась. Но не к своим детям, а просто потому что идти было некуда. И если б не старая хрущёвка, которую баба Маша по наказу подруги (то бишь моей бабы Раи) берегла для меня, то вообще не знаю, как дальше жили бы. Здесь? Висели бы грузом втроём на её шее?

– Мне надо было остаться с матерью тогда, – чувствую, как по лицу текут горячие слёзы. – Может, не так всё было бы…

– Ещё чего придумала! Девочке-подростку? Что ты, упаси господь! Там же двор проходной был, а не хата! Притон! – возмущается она.

Кладу расчёску на комод, подхожу к постели и ложусь, укладывая голову к ней на коленки. Пахнет выпечкой и уютом. Бабушка Маша гладит меня шершавой, трясущейся ладонью по волосам. И ведь даже не представляет, как я благодарна судьбе за то, что она у нас есть! Этот человек дал нам больше, чем любой другой из наших кровных родственников.

С тех пор как умерла моя родная бабушка Рая прошло уже восемь лет. И все эти годы, Лощёва Мария Семёновна была рядом, как и обещала своей подруге, дружба с которой перевалила за отметку в пол века. Дарила нам заботу, тепло и любовь. Всё то, что не могла подарить своим внукам…

Дочь Марии Семёновны уехала в Штаты ещё тридцать лет назад. Вышла замуж, родила троих детей. Да только вот мать родную позабыла и бросила… Оборвала все ниточки. Сперва стала реже звонить, а потом и вовсе заявила, что у неё теперь своя семья. Баба Маша даже внуков своих ни разу не видела. Ей дали понять, что в Америке не ждут с распростёртыми объятиями. И, к сожалению, сами приезжать они тоже не собирались.

Я вот не понимаю, как можно вычеркнуть из жизни свою мать? Спокойно ли спится после этого? У бабы Маши сердце рвётся на части от неизвестности. Живы ли? Здоровы ли? А им плевать. Как же так?

– Паровозов за тебя спрашивал, – вдруг говорит мне.

– Видела его на остановке, подвезти хотел, но я отказалась.

– Алёна, я тебя прошу, осторожнее с ним, – тревожится она. – Это уже не тот наш Илюша. Слухи про него нехорошие ходют. Что папаша его бандит ты знаешь, так вот и он по его следу пошёл. Делами занимается грязными с этими своими дружками. Черепанов вернулся из колонии, так тут же в Жулебино магазин центральный ограбили.

Вдоль спины бежит холодок. Слышала я про это.

– Сядет Паровозов, если так дальше пойдёт.

– Говорить придёт завтра, – признаюсь ей, ощущая как трусливо сердце бьётся о рёбра.

– Не пущу на порог! Ишь глаз на кого положил! В грязь тебя затащить хочет!

– Ба, надо говорить. В Москву ехать хочет. На машине ведь теперь.

– Я сама с ним так поговорю кастрюлей по голове!

Улыбаюсь.

– Алёна, Алёна, – причитает, заплетая косу. – Боюсь я за тебя. Как бы не обидел. У него ж на морде написано, что ему, медведю, надобно.

– Нет, ба, он не станет…

– В Москве там мальчика у тебя нет? – спрашивает, и голос её дрожит. Опять распереживалась вся.

Встаю, чтобы накапать капли.

– Не нужен мне никто. Школу закончу – уйду от матери. Пойду работать на полный день, благо, возраст позволяет. Ульяну заберу, – говорю решительно.

– А учиться, Алён?

– Посмотрим, – сглатываю ком, застрявший в горле.

Поступить в институт мне очень хотелось бы… но ещё больше я хочу, чтобы моя сестра не видела весь тот кошмар, который ежедневно происходит в месте, именуемом домом…

*********

Паровоз явился к обеду. Я к тому времени успела провести уборку всего дома. Бабушка пошла ставить уколы соседке, и так случилось, что мы оказались втроём: я, он и Ульянка, которую я закрыла в зале, посадив перед этим за раскраску.

– Обедом-то угостишь, хозяйка? – ухмыляется Илья, усаживаясь за стол.

Киваю. Наливаю тарелку борща. Ставлю второе на разогрев. Чувствую взгляд его опять. Давит и нервирует до невозможного.

Пока ест, разглядываю исподтишка. Знакомые черты лица, но уже не мальчика, а почти мужчины. Чётко очерченный подбородок, дважды сломанный нос с небольшой горбинкой, едва заметный шрам на скуле и цепкий, недобрый прищур. В целом, для бандита Илья слишком хорош.

Покончив с обедом, откидывается на спинку стула.

– Чё там в Москве, Алён? Обижает кто? – интересуется сурово.

– Нет, – отвечаю тут же.

– Ну врёшь ведь, – смотрит сверху вниз. – Убью за тебя, поняла?

– Илья, – хочу убрать пустые тарелки, но он вдруг резко ловит и сжимает моё запястье.

Поднимаю на него глаза. Чуть ослабевает хватку.

– Алёна, я не буду вокруг да около ходить. Переберусь в столицу и заберу тебя от этой…

– Что ты такое говоришь? – выдёргиваю руку и чувствую, как вспыхивают щёки.

– Не сахарно там тебе, думаешь не знаю, не вижу? – наклоняется вперёд. – Со мной жить будешь.

– Нет Илья, не буду, – качаю головой.

– Чё это нет? – раздражается, злится. Встаёт, напирает на меня. – Ты мне нравишься. Очень. Сама знаешь.

– Прекрати, – делаю шаг назад, упираясь спиной в старый, монотонно жужжащий холодильник.

– Бабка не вечная, матери ты не нужна. Со мной будешь, поняла? – повторяет на полном серьёзе. И мне страшно становится. Столько в его голосе стали и непоколебимой уверенности.

– Илья…

– Деньги найду. Ляль, хорошо жить будешь, ни в чём себе не отказывая.

– Не нужны мне твои деньги! – отхожу в сторону и хватаю полотенце, просто первое что попалось под руку. – Знаю я откуда они у тебя! Грязные, кровавые! Зачем ты туда полез? Зачем?

В несколько шагов добирается до меня.

– Не знаешь ничего, не трепи языком, – выдирает из рук вафельное полотенце.

– В тюрьму попадёшь, Илья! И отец тебя твой не спасёт.

Низко и хрипло смеётся.

– Бабка настращала?

– Нет. Я просто слышала про магазин и другое. Это же всё вы, верно? Черепанов твой, Кабан, Кощей, – смело задираю подбородок.

– А если и да, то что? – хватает за руку. – Кто как может, тот так и крутится, Ляль. Думаешь, деньги твоих одноклассников-мажоров честным трудом заработаны? Кто-то ворует, кто-то грабит. Ты вроде не среди розовых единорогов живёшь, должна понимать.

Качаю головой.

– Ты после армии совсем другой вернулся, – признаюсь честно. – Говоришь страшные вещи. Послушай себя! Ты преступником готов стать, а может он и есть уже… Отпусти мою руку, пожалуйста.

Медлит, но потом всё же размыкает пальцы.

– Алёна…

– Паровозов, пожалуйста, оставь меня в покое, я не хочу во всё это…

– А че хочешь? Думаешь, лучше кого-то найдёшь? Может, уже нашла? – сверлит меня взглядом, от которого кровь стынет в жилах. – Ну?

– Нет, мне не до этого, знаешь ли… Я просто хочу ради Ульяны вырваться из болота, а ты, Паровозов, хочешь утащить меня в него лишь глубже! – произношу на одном дыхании.

– Ляль, там такие котята у Петровны! – слышим мы голос бабушки Маши, доносящийся из прихожей. Продолжаем смотреть друг на друга.

– Я тебе всё сказал и надеюсь, что ты услышала, – склоняясь к уху, сквозь зубы заявляет он.

Его губы касаются щеки, как раз в ту секунду, когда бабушка появляется на кухне.

– А ну-ка пшёл прочь от неё, бандюган треклятый! – резко меняется интонация голоса бабы Маши.

– И тебе, Семёновна, добрый день, – отвечает он мрачно и, накинув куртку на плечо, уходит…