Читать книгу Запретные дали. Том 1 - - Страница 23

По истечению благодарственной молитвы Мартин вовсю елозил на стуле, представляя собой крайнюю степень озабоченной невозмутимости. Продолжилось это и во время ужина. Домочадцы настороженно поглядывали на эту чесоточную картину, однако «озабоченной невозмутимости» было сейчас совершенно не до того, хотя в кратких перерывах между остервенелыми елозаньями и стремительными почесываниями, Мартин все же умудрялся прихлебнуть пару ложек из миски, наспех зажёвывая жидкую толченную картошку в мясной подливке ломтем ржаного хлеба и прихлебнув это дело вином.

– Ты что, чесотку подцепил, Черт эдакий? – сердито спросил Патрик и грозно посмотрел на Мартина.

Вовсю чесавшийся «Черт эдакий» мгновенно прекратил свое увлекательное занятие, сменив его не менее увлекательным, а именно, теперь он старательно накручивал на палец темный остроконечный локон за ухом. Меж тем грозный Патрик продолжил набирать обороты.

– И когда ты только по нормальному мыться начнешь и стираться? – принялся отчитывать он строгим отеческим тоном, – У вас что в Городе с водой проблемы были?

– Естественно были, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – нервно парировал Мартин, – какая речь тут может быть, если повсюду водопроводы ржавые? Вон в Третьей городской вечная ржавчина из кранов! Часами отстаивать надобно!.. Если не днями… Да там вообще не до себя!.. Стоишь и не понимаешь день ли, ночь ли?.. Какие мытье да стирка?.. Упасть бы где-нибудь незаметненько минуточек на пять и то за счастье!.. А пациентики те вообще бедненькие… Неделями немытые… Такими картинами-писанками больничные стены покидают!.. Родственничков сердечный приступ хватает при встрече!..

– А про мыло ты хоть слышал? – продолжал отчитывать Патрик.

– Да откуда в Третьей городской мылу-то взяться?! – заверезжал Мартин и принялся чесать над ухом, нещадно ломая тугой завиток, – Малобюджетное учреждение!.. И на том спасибо, что карболку предоставляют!.. Хоть руки продезинфицировать!.. Насыплешь тот несчастный пакетик в тазик, с наконец-то отстоявшейся водой и то тебе на всю смену!.. К обеду в том тазике уже не вода с кровью, а кровь с водой!.. И с чего у прооперированных сепсис приключается? С чегось, а все с тогось!

Слушая все это, Себастьян пришел для себя к неожиданному выводу, что по всей видимости разум Мартина крепко застрял где-то между настоящим и загадочной «Третьей городской», а тем временем крепко застрявшая где-то между «строгая врачебная интеллигенция» распылилась не на шутку.

– Вот в Аглаэре!.. Там штрапаляли! Да-да, штрапыляли!.. Штрапыляли, штрапыляли! Да так штрапыляли!.. Ой-ей!.. Железная дисциплина! Порядочек! Выправка!.. Военный госпиталь!.. А тут… и смех и грех!.. За клопами день-деньской по операционной с тряпкой носишься, а потом они за тобой носятся с твоей же тряпкой, паскуды хватучие!.. Тараканы размером с гончую везде шлындают, того и гляди с ног собьют!.. Они утащили моего ассистента!.. – с жаром прокричал Мартин и печально шепнул громогласное, – Requiescat in расе, Anselm (лат. Да упокойся с миром, Ансельм)…

Он резко замолчал, почтенно склоняя голову и застыл, по всей видимости, объявляя минуту молчания в память о том самой зверски убиенном Ансельме. В это время Стефанида испуганно ахнула, принимаясь осенять себя размашистым крестным знаменем, Лючия последовала примеру матери. Себастьян же все силился представить себе в полном оживлении ту самую загадочную «Третью городскую», но воображение почему-то выдавало Ад, причем не тот, куда за грехи отправляет Всемилостивый Господь, а какой-то другой, более земного происхождения. Что до Патрика, то ему, по всей видимости, было глубоко плевать на плачевное состояние нищенствующей «Третьей городской», с царившем в ее стенах Адом земного происхождения, ровно, как и на судьба несчастного Ансельма.

– И это городские!.. Полюбуйтесь-ка!.. – насмешливо произнес он и добавил, окидывая тяжелым взором Себастьяна с Лючией, – Нечего в Городе делать!.. Сидит один тут… городской!.. Начесывается, Черт эдакий!.. Воды чистой отродясь не видел!.. Про мыло не знает!..

Брезгливо отмахнувшись от «немытого Черта эдакого», Патрик вернулся к своему ужину, предоставив Мартину, начесываться уже без насмешливых упреков, однако долго наслаждаться вкушаемой пищей он так и не смог.

– Ну, и куда же ты сегодня заплутал по прямой тропинке? – поинтересовался он ехидным тоном.

Мартин лишь красноречиво пожал плечами и подкрепившись очередной парой ложек сытной жижи, принялся расчесывать себе голову.

– Мыться не пробовал? – продолжал ехидничать Патрик, – Ты от золы своей вшей наведешь!.. Только попробуй мне!.. Враз дустом так намою, что мало не покажется!.. А если, не приведи, Всемилостивый Господь, еще и нас позаражаешь, то я тебя керосином оболью и подожгу для пущей верности!

Бросив на Патрика ошалелый ярко-синий взор, Мартин испуганно дрогнул и продолжил в том же духе, еще и высунув от усердия язык.

– Вот не поскуплюсь, – заявил Патрик, категорично покачивая седой головой, – и выделю тебе кусок мыла!

– Премного благодарствую, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – выпалил скороговоркой Мартин, не убирая языка и не прекращая свою увлеченную деятельность, – но, видите ли, ромашка мне как-то милее, да и зола весьма полезнее мыла, которое кстати…

Тут он вытащил из волос длинный сухой стебелек и озадаченно вытаращился на него, а после перевел ярко-синий взор на Патрика и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.

– А, так ты не просто плутал!.. Ты еще и в сене валялся!.. – воскликнул Патрик и сердито добавил, грозно хлопнув кулаком по столу, – И с кем же ты валялся, Черт похотливый?..

– Матильда попросила помочь ей сено убрать, – невозмутимо парировал Мартин и смущенно зарделся.

– Ну и как, – спросил Патрик, ехидно посмеиваясь, – хорошо получилось?..

Мартин посмотрел на него с озадаченным видом и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами, но вскоре лукавая улыбка озарила его бледное лицо, а синие глаза по-кошачьи сощурились.

– Милейшая Матильда осталась всем, вполне, довольна, – с самодовольным видом заявил он, вызвав тем самым гневное рычание со стороны Патрика.

– Лучше бы ты в болотной топи сегодня увяз, хоть жалко было бы, – сердито прорычал Патрик и стремительно сорвался на хриплый крик, – нашел с кем якшаться!

– Ой, Мартин, – закачала светлой головой Стефанида, – не связывался бы ты с ней лучше… Матильда хоть девушка и неплохая, да только…

– Ведьма она проклятая, – рявкнул Патрик, – заворожит, приворожит, голову заморочит!.. Вон, Артура нашего прикипела и на тот свет отравила, и тебя тоже со свету изведет, если будешь с ней и дальше якшаться!..

Он внезапно осекся, покосился на Мартина и крепко призадумался.

– Хотя тебя Черта эдакого, не изведет, – махнул рукой Патрик и добавил учтивым тоном, – но все равно жизнь тебе она испоганит, и эти веточки-соломки, встречи-разговорчики выйдут тебе боком!.. Тебе с Элизабет под венец идти, а ты с паскудой связался!.. Черт бесстыжий!..

Мартин тактично смолчал, а наградив Патрика выразительным темно-синим искрящимся взглядом, подлил вина в бокал и осушив залпом с хмурым видом, принялся остервенело чесаться уже во всех доступных и не доступных местах. По всей видимости, таким образом, Мартин выражал, что блюдить себя для Элизабет совершенно не желает, когда же он окончательно умаялся от своего выражения, то поблагодарив «достопочтенную и премногоуважаемую госпожу Стефаниду» за великолепнейший ужин, кротко кивнул и стрелой помчался в помывочную, на этот раз вооружившись трехлитровой банкой ромашкового отвара и сменой одежды.

Тем временем Патрик, войдя в полный азарт, перевел строгий взор на Себастьяна, который сидел на пару с Лючией, навострив уши и подавляя в себе ехидные смешки.

– А если тебя, не приведи Господь Всемилостивый, – зарычал на него Патрик, – хоть раз увижу с этой Ведьмой, то повешу на том самом дубе, что растет возле могилы ее проклятущей матери!..

Испуганно сглотнув, Себастьян виновато потупился. Лючия тотчас последовала примеру брата.

По возвращению уже чистой «строгой врачебной интеллигенции», Патрик продолжил хаять по чем свет стоит «проклятую ведьму», но теперь уже переключился на ее «проклятущую мать».

– Явилась не пойми откуда! – орал он во все горло, стуча кулаком по столу, – Занималась не пойми чем!.. Травки-отравки варила!.. Тиф на деревню навела, ведьма проклятущая!.. Доброго люду поизводила!.. А эта!.. Не успела могила матери остыть, тут же к Братьям Беркли ринулась, паскуда мелкая!.. С измальства подкованная лярва!.. Вся в мамашу!

Выслушав это, Мартин поднасупился, и вдруг, ни с того ни с сего, принялся с пеной у рта глагольствовать про тиф, объясняя, что это весьма заразная болезнь, которая практически всегда принимает масштабы эпидемии по причине несоблюдения правил личной гигиены, потому как истинной причиной данного заболевания являются обычные вши. Далее последовала бурная лекция, касаемая тех самых «обычных вшей», с последующим перечнем правил той самой личной гигиены, затем переключение на пагубные последствия тифа, с последующим переключением на поражения селезенки, а в довершении всего этого красочного рассказа, Мартин припомнил, что мастерски проделал Себастьяну некую спленэктомию. Самодовольно улыбнувшись, «строгая врачебная интеллигенция» понесла в какие-то несусветные дебри, касаемые порчи, сглаза, колдовства, целительства и всего такого прочего.

Слушая этот бред, Стефанида с Патриком разом опешили и озадаченно захлопали глазами, а Себастьян еле сдерживался от смеха. Особенно его забавляла реакция родителей, которые впервые видели «строгую врачебную интеллигенцию» в припадочном состоянии.

Очень скоро к веселью Себастьяну присоединилась и Лючия. Теперь они на пару тихонько хихикали, затыкая себе рты и прыская в миски. Однако на них никто не обращал внимания, потому что в это время, «строгая врачебная интеллигенция», нервно застучала ногой, изо всех сил удерживая себя на стуле, начинала стремительно подходить к кульминационной точке ипостасного закипания. Длинный указательный палец старательно закручивал остроконечные темные пряди волос в тугие спиральные завитки, зрачки расширились до величины блестящих ониксовых плошек, в словах то и дело проскальзывало бесовское громогласие.

– Альтернативную медицину никто не в праве отменять! – истошно верезжал Мартин, – Similia similibus curantur (лат. Подобное лечиться подобным)!.. Contraria contrariis curantur (лат. Противоположное лечится противоположным)!..

Стефанида с Патриком боязливо переглянулись и принялись осенять себя размашистыми крестными знамениями, вызвав тем самым у Себастьяна с Лючией целый поток неукротимого смеха.

Мартин продолжал стремительно набирать обороты. Совершенно запутавшись в двух языках, превратив свои непослушные волосы в идеальные тугие кукольные завитки и практически простучав дыру в полу он неожиданно вскочил с места.

– Хиропрактика!.. – с жаром выпалил он, устремив вверх указательный палец, – Основа основ превеликого врачебного искусства!.. И как бы ее не поносили, как бы не отрицали!.. Это и есть неоспоримая истина!.. Credo quia absurdum (лат. Верю, ибо абсурдно)!.. Credo ut intellegam (лат. Верю, ибо истина)!..

Пав обратно на стул, Мартин с видом фанатика начал излагать догматы непонятно чего, временами полюбовно смотря на свои холеные руки, плавно сгибая и разгибая длинные изящные пальцы, а после выпалил, что именно руки есть тот самый чуткий инструмент, способный «посля мучительно-приятнейший действий с последующим выплеском томительно-напряженного» даровать абсолютный покой и полную безмятежность, за что тотчас же получил ложкой по лбу от Патрика.

– А ну не сметь в моем доме скабрезностей рассказывать! – взревел во все горло Патрик, – Совсем стыд потерял, Черт эдакий?! Я сейчас тебе покажу такую практику с руками! Я тебе руки враз переломаю!.. Ишь чего придумал… Похабничать и при детях!..

Услышав упоминание о себе, Себастьян с Лючией взрываясь потоками хохота, повыскакивали из-за стола и разбежались по своим комнатам.

Переведя дыхание, Патрик вдруг решил тоже блеснуть собственными знаниями. С не меньшим жаром принялся читать он «Черту эдакому» бурную лекцию и тоже в собственной манере изложения и действий, временами переключаясь с обычного языка на более доходчивый.

В конечном итоге Мартин стрелой залетел в комнату Себастьяна и приперев собой дверь, долго стоял с вытаращенными ярко-синими глазами, очевидно, переваривая обильный поток только что полученной информации. Разложив все по полочкам, а заодно удостоверившись, что Патрик вышел во двор, «строгая врачебная интеллигенция», облегченно выдохнув, отпрянула от двери.

Смахнул невидимый пот со лба, Мартин поставил на письменный стол недопитую бутылку вина и хрустальный бокал, которые каким-то чудом успел прихватить во время своего стремительного бегства, с невозмутимым видом достал книгу с громогласным названием «CHIROPRACTIC» (англ. «Хиропрактика»), раскрыл ее на середине и погрузился в свое «занимательное чтение», но вскоре отбросил книгу в сторону.

– Вот чегося, спрашивается, на девку взъелся? – молвил он возмущенным тоном, – Бойкая, юркая девка! Палец в рот не клади!

– И травки собирает, – с оживлением добавил Себастьян, – а как ее матери не стало, то эпидемия тифа ушла…

– Я тоже, между прочим, тоже травки собираю, – перебил его Мартин, – natura sanat, medicus curat morbos (лат. лечит болезни врач, но излечивает их природа)! Vis medicatrix naturae (лат. Целительная сила природы)!.. А хиропрактика, то вообще… превеликая вещь!.. От слепоты до глухоты!..

– А еще Матильда кровь умеет заговаривать, – произнес Себастьян самодовольным тоном.

– Quam (лат. Как)?! – воскликнул Мартин, округляя ярко-синие глаза, и получив вместо ответа красноречивую тишину абсолютного непонимания, сердито спросил, – Что вы в школе-то учили?

– В школе мы учили Законы Всемилостивого Господа, – честно признался Себастьян, отчего-то смущенно пожимая плечами и виновато опуская в пол изумрудно-зеленый взор, вызвав тем самым пренебрежительное хмыканье со стороны Мартина.

– А миленький Мартин изо дня в день, из года в год: Non est medicina sine lingua latina (лат. Нет медицины без латинского языка)… Invia est in medicina via sine lingua latina (лат. Непроходим путь в медицине без латинского языка), – сухо парировал Мартин и стремительно загромогласил визгливой интонацией, – Non tam praeclarum est scire catine, quam tuple nescire (лат. Не столь почетно знать латинский язык, сколь позорно не знать)!.. Quidquid latine dictum sit, altum sonatur (лат. Что угодно сказанное на латыни, звучит как мудрость)!..

– Всемилостивый Господь велит всем говорить лишь на одном языке, – сказал Себастьян, укоризненно косясь на Мартина, – ибо только язык, данный Им, истинный, а все другие от…

Тут Себастьян осекся и сконфуженно опустил голову. Ехидно хмыкнув, Мартин выразительно закатил ярко-синие глаза, а после вернулся к первоначальной теме, как видно, ему было совсем неинтересно знать от кого какой язык в понимании местной религии.

– И как же ваша Матильда кровь останавливает, ась?

– поинтересовался он, по-кошачьи сощуривая синие глаза и лукаво заулыбался.

Себастьян было смущенно пожал плечами, но тотчас же поднял голову.

– Однажды с мамой кровотечение сильное приключилось, – произнес он, – а Матильда взяла и заговорила. Дар у нее такой.

– И что же, – заехидничал Мартин, прожигая синим кошачьим прищуром, – прям любое-любое кровотечение заговорить может?

Себастьян доходчиво пожал плечами и смущенно заулыбался.

– А чегось тогда ваша Всесильнейшая целительница твою селезенку не заговорила, ась? – продолжил ехидничать Мартин, – Зачем понеслись обращаться к услугам миленького Мартина? Или показать хотели, что частный специалистик вам по карману?

– Неохотно Матильда за то берётся… – вздохнул Себастьян, – Сама потом сильно болеет. От мамы ее на руках выносили без чувств и памяти. Белее белого была, едва дышала. С неделю в лежку лежала… Матильду обычно к женщинам просят, им она в помощи никогда не отказывает…

– Или же к тем, кто в трезвом уме и твердой памяти, – усмехнулся Мартин, – знаем-знаем мы подобные заговоры! Ошивался один такой, что б ему провалиться, шарлатану гребаному вместе со своим треклятым гипнозом!.. Всю психику перекорёжил!.. Scofa stercorata et pedicosa (лат. Грязная и завшивевшая свинья)!.. Stello (лат. Мошенник)!..

Далее пошло бурное бесовское громогласие явно экспрессивной направленности, по всей видимости, в адрес того самого «гребаного шарлатана с его треклятым гипнозом».

Навизжавшись вдоволь, Мартин подскочил к трехстворчатому зеркалу, где долго переводил дыхание, глядя в упор на собственное отражение.

Закончив пугать зеркало, он резко развернулся на каблуках и, устремляя вверх указательный палец, прокричал во все горло: «Хиропрактика!», после чего гордо зацокал обратно за письменный стол и погрузился в свое «занимательное чтение». Себастьян предпочел не мешать столь важному занятию.

С тех пор собирая свои ромашки, Мартин начал усиленно присматриваться к «маленькому созданию», которое теперь собирая коллекцию своего причудливого гербария, тараторило с ним без умолку, или еже хуже, начинало тянуть народные песни, даже не понимая, что не имеет на то должного слуха.

На то время местные жители принялись упорно прятаться в полях от «превеликой хиропрактики». От нечего делать Мартин привел «отчаянно нуждающуюся в нем больницу» в более-менее больничный вид, затем, помаявшись несколько дней, принялся коротать свой врачебный досуг, развлекая себя прогулками по унылому больничному дворику. Наведя и там идеальный порядок, он начал совершать осторожные вылазки уже за пределы вверенной ему территории, прямиком на соседствующее кладбище.

Неспешно прогуливаясь по узким дорожкам нескончаемого лабиринта деревянных крестов и странных конструкций в виде домиков на ножке, Мартин вникался в местный похоронный колорит, а в скором времени пришел к выводу, что смертность в здешних краях, в большинстве своем, носит вспышкообразный характер и выкашивает большей частью молодежь.

Всецело захваченный азартом этой невеселой статистики и вконец заблудившись в центре кладбища, Мартин набрел на ряд крестов с очень хорошо знакомой ему фамилией, среди которых одна могилка особенно привлекла его внимание. Это была простая могила, огороженная кованой оградкой. По бокам от резного креста стояли две плетеные корзины с чуть повядшими цветами и еловыми ветками. В «домике на ножке» стояла кружка вина, подле которой лежал ломоть почерствевшего ржаного хлеба, несколько кусочков сахара и пара баранок.

«Артур Патрик Карди»

(1875–1899 г.)

Гласила табличка на широком кресте.

– Ну здравствуй, приятель… – произнес Мартин, – Вот мы и встретились… Что ж, сердечно рад, сердечно рад…

Он кротко кивнул, по-кошачьи сощурил синие глаза, лукаво заулыбался и прошествовал дальше, не побрезговав хлебнуть из кружки и прихватить с собой угощение из «домика на ножке».