Читать книгу Дитя севера - - Страница 4

Мы уезжаем на Дачу. И даже расслабление и благорастворение от этих слов…

Большой новый дом из толстых светло-жёлтых сосен.

С большой верандой. Рядом кухня с ледником. В леднике к концу лета льду уже не оставалось, но всё равно продукты не портились – вечная мерзлота ведь, понимать и уважать надо!

Мама – большая выдумщица! – заказала нам для дачи раскладушки – просто козлы, напоминающие параллельные брусья с натянутым на них брезентом, а ещё – гамаки, в которых можно было подремать между соснами.

По двору бегали молоденькие петушки и учились кукарекать. Пахло сосновым духом, смолой. На лиственницах мы искали наросты смолы и жевали их, это называлось «серой».

Под соснами был большой стол, на нём кипел самовар, для которого нам приходилось собирать шишки, а к чаю Мама пекла пироги со щавелем, который нам опять-таки приходилось собирать тут же возле дачи в лесу.

И там, как ни кажется странным, – после таких морозов! – хотелось и можно было купаться, и даже все научились плавать – на озере. Но, бывало, плывёшь – сверху водичка тёплая, а ноги опустишь пониже – и уже ледяная, скорее их повыше! – помни о вечной мерзлоте, мой мальчик!

Маленький Серёженька всё ходил с лопаточкой и ведёрком и копался в песочке, а Риточка водила дружбу с мальчишками, и они делали какие-то тайники и засады, играли в длинную и сложную игру в казаки-разбойники со стрелками и письмами.

На дачу привозили пианино, каждый раз его громоздко было грузить, я играла летом мало, но его всё-таки привозили.

Я вообще была мечтательница и созерцательница, помню свои любимые аллейки, куда хотела бы вернуться, но не вернусь…

А на той стороне озера – уже горы, и самая высокая здесь – Чучур-Муран. До-о-лго на неё забираешься и – опять-таки – смотришь… Смотришь вдаль – там в дымке виднеется город, а ещё дальше, на горизонте уже – Лена.

Папа любил ходить за грибами. Приедет с работы, поужинает и успевает ещё по окрестностям побродить, поискать груздей. А утром мы сбегаем за маслятами, и мама нажарит нам их с молодой картошечкой. А то собирались большой компанией на нескольких машинах в горы – за грибами или за ягодами.

Там ведь всего этого много! Там – ВСЕГО МНОГО!

Огромная река, огромные расстояния, высокие сосны и лиственницы, целые поля лесной смородины – чёрной и красной, горы покрыты сплошным ковром брусничника, и собирают её «скребками» – такими ковшиками с зубьями наподобие расчёски, целые поля желтых и фиолетовых ирисов и сиреневых незабудок вокруг лужиц, вытаявших в мерзлоте.

А однажды я даже видела розовые горы – они заросли ландышами!

Там все знакомые цветы – другого цвета: подснежники – жёлто-лиловые, ромашки и незабудки – сиреневые, а ландыши – розовые. А ещё горы бывают розовыми от Иван-чая.

Рядом были пионерские лагеря, они жили своей жизнью. Строем проходили купаться и скандировали:

Раз-два, Ленин с нами!

Три-четыре, Ленин жив!

Выше ленинское знамя,

Пионерский коллектив!

Но что там было хорошо – так это их костры! Строили огромный вигвам из целых деревьев, высотой в пять метров, и зажигали – а мы бегали туда и, неузнанные, скакали вокруг него, опасаясь жара.

А ещё ходили в кино в другой дачный посёлок, километров за семь. Я долго помнила дорожки и тропинки туда, куда когда надо свернуть. Там мы смотрели «Тарзана», «Белоснежку и семь гномов», «Пекарь императора», «Бродягу» – в большом сарае с земляным полом и простыми скамейками без спинок.

Но в начале августа по ночам уже бывали заморозки, потом быстро всё желтело, сворачивалось, и хоть в начале сентября стояло прекраснейшее бабье лето, но север уже грозил пальцем.

Для меня с дачей связано ещё одно прекрасное воспоминание. У папы была служебная машина – «Победа», и вот, если мы задерживались за городом ещё и немного на сентябрь, то меня на этой служебной машине привозили после школы.