Читать книгу Всего лишь я - - Страница 1

Весь день солнце представляло собой не благо, а врага. Так "жарить" может только палач где-то в темном, сыром подвале, поднося раскаленные щипцы прямо к поломанным им же самим ребрам. Плохое воспоминание. Рука невольно потянулась к груди, убеждаясь, что ребра на месте, будто никто их не ломал, не выкручивал, не обращая внимания на дикие крики жертвы. Слово стоит порой очень много. Слово – ребро. А если таких слов пять? Ох…

– Да перестань ты уже! – воскликнул Трафо, обращаясь к солнцу.– Хоть бы одно облачко.

Человек с тоской посмотрел вдаль. Чертова степь. Идешь, идешь – ни конца, ни края. Негде укрыться от слепящего солнца. От его лучей, что подобно кузнечному молоту лупят по макушке, заставляя подгибаться ноги.

Сдернув с пояса флягу, путник встряхнул ее и прислушался в попытке определить, сколько еще драгоценной жидкости в ней осталось. Судя по звуку – мало. Затычка вышла из горлышка с забавным звуком. Трафо не обратил на это внимания, поднося к потрескавшимся губам сосуд. Три глотка. Вода, в которую скупой рукой плеснули вина, приятной кислинкой освежила рот. Трафо предпочел думать, что это все-таки вино, разбавленное водой, а не наоборот.

Трафо Слат. Человек. Хотя с последним монахи были в корне не согласны, и решили проверить его принадлежность к роду человеческому весьма оригинальным способом. При помощи палача. Схватили, кинули на пыточный стол, больше напоминавший видом своим жертвенный алтарь, и с благостными лицами наблюдали за экзекуцией, изредка одобрительно покачивая головами, когда крики жертвы становились похожими на вой раненного зверя. Убедившись, что Трафо все же человек, на всякий случай приказали его заклеймить, что палач тут же и сделал, приложив раскаленную железку в форме крыла птицы к его лбу. Теперь каждый, кто встретит Трафо, будет знать, что он человек под подозрением. Бить не станут, но и заночевать путника не пустят. А спать на постоялых дворах, где и черта не боятся, а за отдельную плату так и оборотня приютят, никаких денег не хватит. Тем более, что они, деньги, отчего-то обиделись на Трафо и встречаться с ним упорно отказывались.

Шарф, повязанный вокруг головы, пропитался потом, и соленая жижа весьма ощутимо тревожила еще не подсохший как следует ожог. Мало того – взмокшая ткань превратилась в острое лезвие, и кромсала обожженную кожу, доводя Трафо до исступления.

– Муки земные и небесные!

Снять бы этот шарф, да страшно. А что, если хуже станет? Нет, надо потерпеть. Кто-то, помнится, рассказывал, что вдоль дорог, проложенных в стране Затария, обязательно ставилось по два щита, образующих угол. Тень под этим сооружением была весь день, кроме полудня, разумеется. Трафо остановился и привстал на цыпочки, наивно полагая, что уж с такой высоты ему точно посчастливится разглядеть окрестности лучше. Как ни странно – помогло. Вдалеке, сквозь рябь горящего воздуха, виднелось спасительная конструкция. Сандалии, уверенно шлепая кожаной подошвой по пяткам, понесли своего владельца под спасительную тень.

– Уф… – облегченно выдохнув, как выдыхает страдающий от фурункула человек, когда тот, наконец, созревает и лопается, Трафо опустился прямо на землю,даже не подстелив под худой зад циновку.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в обозримом пространстве нет ни души, Трафо извлек свое самое драгоценное сокровище. Именно это сокровище и убедило монахов в том, что Трафо человек, ибо картой владеть может только кто-то из людей. И пусть его карта не такая ценная, как, скажем, виденная им однажды Оружейка, но все же.

Карты. Сколько их разбросано по всему свету? Не знает никто. Хотя нет, если предположить, что кому-то удалось собрать колоду знаний, то тот человек знает. Плотные прямоугольники, по легенде, сделанные из кожи падших Богов – предел мечтаний всего живого, обитающего в этом и во всех иных мирах. Каждая тварь, даже не будучи человеком, мечтает стать их носителем. Трафо слышал в таверне к югу от этих земель, что стая оборотней похищает детей и не жрет похищенных чад, как того требует их природа, а холит и лелеет, дабы те могли управляться с картами на благо стаи. Ибо только человеку открывается карта.

Поднеся трясущимися от усталости руками карту к лицу, Трафо прошептал:

– Откройся.

Карта, затертая до неприличия и больше походившая на ненужный отход кожевенной мастерской, отозвалась золотым свечением. Потеплела. Края ее засветились, не уступая яркостью солнцу. От горящего ободка по всей поверхности прошли волны, разукрашивая прямоугольник замысловатыми письменами. Миг – и вместо непонятных символов на ее поверхности появляется рисунок: открытая ладонь с закрытым оком в центре. Младшая карта Исцеления. Во всей красе. После преображения, как только носитель (нет-нет, ни в коем случае не хозяин) пробудил ее, ничто уже не напоминало в ее облике тот неприглядный клочок кожи. Это было произведение искусства, не меньше.

Да, знали бы тогда монахи, что это за карта, так попросту отрубили бы Трафо руку, а не жгли бы его железом. Так их старания канут в небытие. Карта исцелит своего носителя, уберет ожог, и следа не останется. Ребра Трафо исцелил в тот же день, как только его выпустили из пыточной, а вот с ожогом пришлось обождать. Карта хоть и чудесная, но младшая, не всесильная. Ей требовался отдых. А уж руку отрастить ей не под силу.

Но ничего. Трафо умел ждать. Пятнадцать лет поисков карт тому свидетели. Тщетных поисков, надо признаться.

Свою первую, и пока (он надеется, что только пока) единственную карту он нашел случайно. Такое бывает. В таких случаях люди говорят, что карта сама нашла своего носителя, и особо не думают более об этом. Возвращаясь с рынка, Трафо, тогда юноша шестнадцати лет, заметил в сточной канаве блеснувший на один краткий миг предмет и рискнул спуститься на дно дурно пахнущего канала. Каково же было его удивление, когда он понял, что именно он нашел. Радости его не было предела. Если бы он собственными глазами не видел, как на один краткий миг золотом блеснул этот непримечательный кожаный лоскуток, прошел бы мимо. Тогда впервые он и открыл ее, свою карту. Убедившись, что его находка на самом деле является тем, чем является, воровато оглядевшись, Трафо сунул ее за пазуху, и, покрепче затянув узел веревки, опоясывающей его старую рубаху, бегом отправился к собственному дому.

Ворвавшись в хижину, чуть не сбив второпях с хлипких петель дверь, он заметался по тесному жилищу в поисках укромного места, где, по его мнению, находка могла бы себя чувствовать в полной безопасности. От кого он прятал карту? Вопрос, который он себе задает и поныне, ведь кроме старушки-матери в доме никого не было. Трафо каждый раз, как только мысленно возвращался к тем давним событиям и вновь спрашивал себя, приходил к умозаключению, что карты способны свести с ума. Нередко можно услышать истории о том, как из-за карт происходят убийства. Бессмысленные и жестокие. Почему жестокие? Очевидно потому, что за излишней жестокостью пряталась бессмысленность. Бессмысленны они потому, что завладеть картой насильно нельзя, она попросту не откроется. Видимо, одну из таких добытых при помощи убийства карт он и нашел, когда отчаявшийся разбойник так и не смог открыть ее, и ничего, кроме как выбросить улику в канаву, ему не оставалось.

На две недели Трафо забыл о том, что существует в мире еще что-то, помимо его карты. Он потерял покой и сон, стал нервным и дерганным, зачастую срываясь и крича на мать, единственного близкого ему человека. Та, в свою очередь, как любая мудрая женщина, обиды на чадо не таила, и списывала все странности в поведении сына на возраст. Только одно выдавало досаду уставшей от жизни и лишений женщины – на миг поджатые губы и едва различимое покачивание головой.

Однажды утром Трафо проснулся и решил, что ему пора оставить прошлую жизнь. Дождавшись, когда мать уйдет на рынок, он отыскал мешок, побросал в него нехитрые пожитки, и, не оборачиваясь, ушел из дому. Так началась для него новая жизнь. Жизнь, которую он решил посвятить поиску карт.

Оторвав взгляд от своего сокровища, Трафо устало вздохнул, как всегда вздыхал, когда вспоминал о матери. Приложив ожившую карту к ожогу, сказал:

– Лечи. Делай то, для чего создана.

Карта отозвалась незамедлительно. Боль прошла, приятная прохлада обволокла гудевшую голову. Несколько минут прошли как одно мгновение. Достав из мешка осколок зеркальца, Трафо принялся за изучение своего лба. Не обнаружив на месте ожога ничего, что бы напоминало о присутствии на челе клейма, он удовлетворенно хмыкнул. Карта, сделав свое дело, пульсировала в ладони.

– Умница, – с улыбкой прошептал Трафо. – Теперь спать.

*****

Холод разбудит лучше крикливого петуха.

Трафо открыл глаза, и первым, что он увидел, стало небо, усеянное белыми холодными точками звезд. Недурно он отдохнул. Раскаленная солнцем степь душила жарой, но стоило светилу скрыться, как холодная луна набрасывала ледяное покрывало на все живое, испытывая мир новой крайностью – холодом.

Трафо потянулся, хрустнув суставами. Теперь бы поесть, и можно отправляться далее, в город Набакис, до которого осталось не так и далеко. Если идти всю ночь, то к рассвету поспеет к стенам столицы Затарии.

Поесть. Желание доброе и очень своевременное. Нащупав в темноте свой холщовый мешок, Трафо распутал узел веревки, стягивающей горловину.

– И что я там пытаюсь найти? – удивленно вопрошал самого себя Трафо. – Даже отчаявшаяся мышь не найдет хотя бы крошки на дне моего мешка.

Оставив поиски несуществующей провизии, Трафо снял с пояса флягу и, откупорив ее, сделал пару глотков.

– Совсем другое дело! – воскликнул он. – Сил на десятерых! Зачем еда, коль есть вода? Пей вода, ешь вода…

Прикоснувшись ко лбу, он вновь убедился, что все хорошо, и клеймо, оставленное палачом, не вернулось, пока он безмятежно спал в этом аду. Страшно подумать о том, как люди, не имеющие в своем распоряжении хоть каких-либо карт, могли отчаяться и ступить на дороги Затарии. Дневная жара и ночной холод – самое безобидное, что может поджидать в пути. Многочисленные ядовитые гады, степные волки и… бесплотный Эши. Даже от воспоминания о Эши все тело Трафо пронзили иголки ужаса. Существо, пожирающее не только тело, но саму душу. Красным, кровавым облаком летает Эши над степью, выискивая новую жертву. Эши поглотит и одинокого спутника, и целый отряд. Ненасытное чудовище, порождение Дьявола. Нет оружия, способного поразить его. Нет такого коня, что смог бы унести своего седока от неминуемой гибели. Лишь носитель карты неподвластен Эши. Чудище не может убить носителя, но коль носитель слаб духом, то рискует при встрече со Степным монстром лишиться разума. И даже карта не убережет от сумасшествия.

Трафо не уверен, что сможет сохранить себя, встретившись один на один с Эши. Вернее, он не был уверен, что, потеряв разум, сможет воспользоваться исцеляющей картой. Зная себя, он думал, что с ума сойдет обязательно. Остается надеяться, что сам дух степи, почувствовав его карту, свернет с намеченного пути.

Фырканье лошади и скрип несмазанного колеса выдернул Трафо из собственных мыслей, возвращая в реальный мир. Подобрав лежащий рядом почти пустой походный мешок, и прикоснувшись к груди, где во внутреннем кармашке покоилось его сокровище, Трафо лихорадочно размышлял о том, как бы ему незаметно скрыться. Незаметно не получится – степь. Ни укрыться, ни спрятаться. Хороший фонарь и не самое острое зрение с легкостью обнаружат беглеца. Остается ждать, смиренно покорившись судьбе.

Натужный, пронизанный болью детский плач резанул слух, отзываясь в самом сердце Трафо. Он понял, что, появись сейчас возможность убежать, все равно оставался бы на месте. Это было его проклятьем, хотя мать всегда называла его чувство сострадания не иначе, как дар богов.

Резко выдохнув, словно собрался броситься в омут с головой, Трафо вышел из-за щита, повернувшись лицом в ту сторону, откуда слышался плач. Фонарь, пристроенный на оглобле, мерно покачивался, отчего походил на огромного светлячка, летящего по одному ему ведомым делам. Света от выставленного на минимум светила хватало лишь на то, чтобы сделать видимыми кривые, побитые ноги лошадки, едва переставляющей истертые копыта.

– Я человек! – воскликнул Трафо, обнаруживая себя, и не пойми для чего поднял руки вверх. – Сюда! Я у теневых щитов!

– Тпру, тпру-у-у… – отозвалась ночь, и фонарь-светлячок остановил свой полет.

Лошадь встала, повинуясь руке невидимого возницы. Лишь детский плач не утих, не изменился.

– Где ты? – прилетело из темноты.

– Езжайте прямо. Я один, – отозвался Трафо.

– Ты точно не Эши? – встрял в разговор взволнованный женский голос.

– До того, как уснул, я им не был! – заверил темноту Трафо.

Хлопнув вожжами по крупу лошадки, возница направил телегу в нужную сторону, и уже через минуту был у щитов.

– Выйди на свет! – голосом, не терпящим возражений, потребовал мужчина. – У меня амулет от духов и болт в арбалете от лихих людей, – предупредил он.

– А у меня честное имя и сожаление о том, что не ушел, – заверил Трафо, но повиновался и подошел к лошади так, чтобы свет от фонаря мог охватить его целиком.

– Это человек, – заверил возница кого-то, кто скрывался в кибитке.

– Слава Богам. Спроси его про карту! – женщина явно была на грани нервного срыва.

Услышав про карту, Трафо вновь пожалел о том, что не уполз подальше от дороги, а вышел навстречу этим людям.

– Человек! – нагнав в голос строгости, возница обратился к Трафо. – Правда ли, что у тебя есть карта Исцеления?

"Ого! – удивился про себя Трафо. – Даже так? Откуда им известно, что у меня есть карта, да еще именно такая?"

Молчание затягивалось, и Трафо резонно опасался, что продлись оно еще какое-то время, и палец возницы на спусковом крючке арбалета может дрогнуть, посылая в его грудь тупой стальной болт.

– Есть! – решился он на ответ. – Но знайте, что отнятая силой карта не станет помогать!

– Боги, – в голосе мужчины послышалось облегчение. – Нам не нужна твоя карта, человек, нам нужна твоя помощь.

*****

Языки пламени весело перебегали по тонким поленьям, озаряя пространство вокруг себя на несколько шагов. Придвинувшись как можно ближе к спасительному свету и теплу, люди трусливо подставили свои спины холодной ночи. На невысоких рогатках, воткнутых по обе стороны от костерка, покоился металлический прут с нанизанным на него куском мяса. Расплавленный жир стекал по поджаренным бокам, падал на угли и отзывался тихим шипением. Трафо в который раз провел тыльной стороной ладони по подбородку, утирая неудержимые слюни, и надеялся, что этого никто не видит. Даже если и так, то что делать с урчащим желудком, который звуками своими способен был разбудить избавленного от страданий младенца, что мирно спал на руках худой, изможденной женщины? Способна ли болезнь одного наложить свой отпечаток и на другого? Да! Если болеющий – месячное чадо, а другой – его мать. Чудо, что у карты остались силы после того, как она управилась с клеймом, и Трафо все-таки смог помочь малышке.

Он с трудом нашел в себе силы для того, чтобы оторвать взор свой от готовящейся еды и посмотреть на мужчину, что сидел напротив.

– Как вы нашли меня? – задал Трафо вопрос, обращаясь к нему. – И как, Эши вас дери, вы узнали, что у меня есть карта Исцеления?

Путешественников было пятеро: мужчина, видимо, глава семейства, его жена, младенец, подросток лет пятнадцати и древняя, как все миры, вместе взятые, старуха.

– Меня зовут Глут, – слегка подавшись вперед, представился мужчина. – Это моя жена, Вель. Моя новорожденная дочь еще безымянна, ибо больным детям, как ты знаешь, имен не дают, дабы в случае гибели их души не занимали чертогов загробного мира, а могли скорее вернуться на землю.

– Да! – встрепенулась Вель. – Спасибо тебе, странник. Твоя карта и ты исцелили нашу дочь, и мы почтем за честь, если именно ты подаришь ей помимо спасенной тобою же жизни еще и имя.

Трафо прикоснулся к груди, давая понять, что он польщен, и в просьбе не откажет. Как только он вновь выпрямился, тут же вопрошающе уставился на Глута, призывая того продолжать.

– Эта почтенная женщина не кто иная, как мать моей жены. Гезиль,—Глут указал на старуху.

Та никак не отреагировала, лишь плотнее укуталась в старое одеяло. Годы и остывшая кровь не способствовали уюту в столь прохладную ночь. Дряблая кожа, трясущийся, вытянутый вперед подбородок, тонкие сухие руки и прочие спутники старости – все это было у Гезиль. Жизнь в этой ходячей мумии теплилась только в синих сапфировых глазах. Стоило Трафо встретиться взглядом с Гезиль, как по его телу незамедлительно пробегала дрожь. Эти глаза могли принадлежать только очень сильному человеку, и светились таким разумом и волей, что становилось понятным, как им тесно в своем узилище.

– Мой сын. Первенец, наследник и опора. Трухо, —Глут указал на подростка.

Тот с отсутствующим видом, словно не о нем речь, деловито тыкал острием ножа в кусок жарящегося мяса. Видом своим Трухо мало чем выделялся перед своими сверстниками. Бойкий малый, которому трудно усидеть на месте, но уважение к отцу надежно удерживало его от ночной прогулки в степь. Какой юноша не стремится доказать всем на свете, и себе в первую очередь, что страха в нем нет, и путешествие в глубь степи, где обитает ужасный Эши— плевое дело? Пусть даже это путешествие всего-то на сотню шагов.

– Моя семья занималась торговлей в Набакисе, да и во всей Затарии и даже за ее пределами на протяжении семи поколений. Я не стал исключением. Унаследовав от отца дело, я женился на своей прекрасной жене. Нет-нет, не сомневайся, она действительно прекрасна. Ее изнуренный вид – следствие постоянного недосыпа и страха за жизнь малютки.

Глут перестал рассказывать и с нежностью посмотрел на жену, прижимающую так непривычно спокойную дочь к груди. Трухо хмыкнул, по-мальчишески не понимая такой слабости отца, и вновь, но уже с неким остервенением, проткнул кусок мяса на вертеле.

– Все было хорошо и спокойно, – продолжал Глут. – До недавнего времени. Когда моя прекрасная Вель сообщила радостную весть о скором пополнении в семье, счастью моему не было предела. Гуляла вся улица. Никто не посмеет сказать, что Глут поскупился, и не озаботился тем, чтобы разделить радость свою с соседом и другом. Но Боги не увидели моих стараний и наслали болезнь на мою маленькую дочь. Не вспомнить мне ни одной спокойной ночи. Ее плач сводил меня с ума…

Тяжкие воспоминания заставили мужчину замолчать. Он никак не мог справиться с комом в горле, пытался проглотить его, прятал стыдливо глаза, отворачивался. Несколько минут ему потребовалось, чтобы прийти в себя и продолжить рассказ.

– Я истратил почти все свои деньги на лечение дочери. Нанимал любых лекарей, но те лишь разводили руками. В отчаянии я готов был продать дело и дом, но вовремя остановился. Что бы мне дали вырученные деньги? Нанять еще лекарей и заплатить им за то, что они в конечном итоге поведают о своем бессилии? Тогда и случилось первое чудо – мать моей Вель, что всегда жила с нами, вновь обрела голос, и после семнадцати лет молчания сказала, что нам следует ехать на заставу. По ее словам, мы встретим там человека с картой Исцеления, и он поможет нам. Я схватил семью и отправился в путь. Через день мы добрались до места, и после недолгих поисков и двух-трех подкупов узнали, что совсем недавно монахи задержали чужака, а после отпустили его восвояси, потому что у того, по слухам, была одна из божественных карт. Недолго я размышлял, прежде чем понять, куда ты мог направиться, и, отказавшись от отдыха, вновь прыгнул в повозку. И вот мы здесь. А теперь прошу тебя – раздели с нами ужин, проси любую награду и дай имя нашей дочери.

Трафо задумался и чуть погодя ответил:

– Улдыз. Такое имя подойдет?

– Улдыз? – Глут повторил имя, словно пытаясь распробовать его на вкус. – Это значит Северная Звезда. А что? Мне очень нравится! Спасибо тебе, эм-м-м…

– Трафо.

– Трафо! Спасибо тебе, Трафо. Теперь я еще знаю имя и для своего внука!

– А что до награды, – Трафо поднял руки перед собой в отстраняющем жесте, – мне ничего не нужно, разве только одно – подвезите меня до города. А деньги… за что? Все сделала карта, я лишь только приложил ее к Улдыз. Там моей заслуги нет.

Глут горько улыбнулся.

– Ты мог соврать, мог спрятаться, мог убежать. И ты говоришь, что твоей заслуги нет? Брось, Трафо! Все, что имею я и моя семья – отныне и твое. Знай это. Мы возьмем тебя в город, конечно. И покажем тебе твой новый дом. А там сам решишь, что делать. Захочешь – останешься. Не пожелаешь – что ж, насильно мил не будешь. А теперь давайте ужинать, и немного надо поспать. Жары мы не боимся, так что в путь отправимся на рассвете.

Желудок Трафо жалобно заурчал, стоило только упомянуть о еде.