Читать книгу Всего лишь я - - Страница 2

Надсадный кашель разорвал тишину, наполнив сырой каменный карман тюремной камеры нотками жизни – больной, угасающей, но все-таки жизни.

Можно было не открывать глаза, ведь на стенах не горели факелы, а это значит, что рассмотреть что-либо в непроглядной темноте не представлялось возможным. Кайс знал об этом, знал, но удержаться не мог. Проснулся – открой глаза. Привычка, от которой давно следовало бы отказаться. Факелов не зажгут до самого рассвета. Глаза уставились во мрак, лишь светлые круги заплясали было, но быстро исчезли. Привет от сновидений…

– Старик! Ты отчего вздумал каждую ночь меня будить? Днем не дают покоя, так и во сне не забыться! – слегка повернув голову, обратился Кайс к кому-то, кто тяжело дышал, приходя в себя после приступа удушливого кашля.

– Нет, – еле слышно ответила темнота. – Будь моя воля – так я бы тебе и днем покоя не давал. Но мой рок, этот кашель, просыпается в то время, когда ты спишь.

Кайс сел на своем жестком ложе, невольно сбрасывая с досок лежанки и без того ничтожное количество прелой соломы, что заменяла узникам матрац. Ступни опустились на каменный пол. Холодный. Пальцы невольно поджались. Захотелось вернуть ноги на лежанку и, наплевав на все, попытаться вновь уснуть. Нет. Не годится. Надо вставать, идти, придерживаясь за стену, к выходу, где стоит бочка. Зачерпнуть глиняной миской воду и, придерживаясь стены противоположной, подойти и дать напиться старику. Слишком долго они маринуются вместе. Кайс не мог так просто оставить старика наедине с бедой.

Знакомый по множеству предыдущих бессонных ночей маршрут был преодолен весьма скоро, и вот уже до слуха Кайса долетел звук, с которым встретились зубы старика с невидимым в темноте глиняным краем миски.

– Не выбей ты! Там у тебя их всего два с половиной осталось. Чем шамкать станешь?

Пьющий не спешил с ответом, смакуя воду, отпивая мелкими глотками, словно растягивая удовольствие. Наконец с водой было покончено, и Кайс ощутил, как руку его толкнула миска.

– Двигай свое тело в сторону, я присяду.

– У тебя своя берлога есть, вот и ступай туда.

Даже в темноте, не видя лица старика, Кайс понял по голосу и интонации, что тот улыбается.

– Ну что, дед? Легче?

Осторожно, будто боясь спугнуть кого-то невидимого резким звуком, старик попытался вдохнуть. Резкий приступ еще более страшного кашля свел судорогой тощее, изможденное тело. Казалась, что еще мгновение, и это тело рассыплется от напряжения. Кайс ухватил старика за плечи, попытался уложить того на место. Вышло только с третьей попытки. Согбенный вдвое кашлем старик никак не желал разгибаться.

– Плохо дело, – сокрушался Кайс. – Еще один такой приступ…

Договаривать, что именно произойдет, не требовалось. Они оба понимали, что смерть уже протянула костлявые руки к своей жертве, и лишь сырой мерзкий воздух тюремного каземата удерживает ее от того, чтобы сжать исхудавшую шею и прекратить мучения старика. Даже смерть не могла побороть в себе брезгливости и, заскочив в их узилище, спешила убраться восвояси. Но придет тот день, вернее, ночь, и она закончит то, что должно ей.

– Дай еще воды.

Кайс отправился к бочке, семеня в потемках, всё также придерживаясь рукой за стену.

– Может, погреемся?

Зачерпнув из бочки новую порцию, Кайс вернулся к больному и, присев рядом, протянул миску в темноту.

– Для чего? Ты же знаешь, что этот огонь не лечит, моя карта не исцеляет.

Приступ отступил. Или вода прогнала ком из горла, или воспоминание о чудесном огне, но старик перестал тяжело дышать и нашел в себе силы для ответа:

– Черт с ним, с исцелением! Хочу видеть человека в свой последний час, а не темноту. За последние полгода ты мне стал как сын, которого у меня никогда не было. Мне жаль, что я не могу тебе ничего оставить, х-ех. Все, что я имел, досталось Величайшему, что б ему подавиться. Мы с тобой живем в удивительное время. Время, когда честного человека можно сделать преступником одним росчерком пера, что держит трусливая рука завистника. Никто, повторю – никто за все те годы, что я прожил под синим небом благословенной Затарии, не посмел бы сказать, что Туст-кузнец вор. Одна трусливая рожа придумала мне преступление, мерзкое и ничтожное – воровство! Слыл Туст непревзойденным кузнецом, а издохнет как вор. Эши его задери, гончара Лукса! Теперь моя кузня принадлежит Величайшему. Интересно, он сам стучит молотом по наковальне, или его прихлебатели? Кого я обманываю? Продали все, а вырученное потратили на побрякушки. Зажги огонь, Кайс, прошу тебя.

Туст схватил ладонь Кайса, попытался сжать ее – не вышло. Силы оставили старика, некогда способного разорвать подкову надвое. Могучие плечи ссохлись, кожа, став серой, как дерюга, повисла на костях. Все это Кайс неоднократно видел при слабом, неверном свете факела, постоянно чадящего и плюющегося желтыми искрами. Даже сейчас, в кромешной тьме, образ старика четко рисовался пред мысленным взором.

– Хорошо. Пусти мою руку, я схожу за ней.

Осторожно ступая по скользкому от сырости полу, Кайс направился к своему ложу, наплевав на осторожность, выбрав кратчайший путь, а не следуя вдоль стены. Голень ощутимо заныла, когда впотьмах Кайс наткнулся на лежанку. Плевать. Там, у изголовья, под скрученным тряпьем, что служило вместо подушки, скрывалось единственное его сокровище. Карта, божественный осколок. К какому роду она принадлежала, Кайс не знал. Впервые открыв ее, он был заворожен пламенем, исходившим с ее поверхности, и с тех пор не задавался вопросом, для чего этот огонь. Он успокаивал, вселял надежду в тот момент, когда казалось, что все потеряно, и жизнь не стоит продолжения. Кто-то скажет, что это пустая, никчемная карта, не дающая своему носителю ничего, кроме огня, что не обжигает, на котором даже еды не сготовить. Пусть говорят. Ветер слова носит, а карта душу греет.

– Откройся, – едва слышно позвал Кайс, и карта отозвалась.

Золотистые искры устремили свой бег от краев ее к центру, собрались воедино и расцвели, подобно бутону лилии. Белые трепещущие языки пламени озарили каменный мешок, заплясали на стенах тени. Не такие тени, как от обычного огонька, пугающие своей схожестью с духами мертвых, а мягкие и добрые.

– Ты видишь, Туст? Ты видишь?

– О да, Кайс. Я вижу. Вижу тебя, и еще вижу смерть. Огонь дал ей возможность рассмотреть свою жертву, и она уже готова покончить со мной.

Кайс невольно огляделся, встревоженный странными словами старика. Естественно, он не мог рассмотреть то, что было открыто взору человека, одной ногой ступившего уже в загробный мир.

– Успокойся, Туст. Это всего лишь тени и ничего более.

Кайс встал и направился к лежаку товарища по несчастью. Под ногами блеснуло – ручеек. Значит, на воле дождь. Так всегда бывает. Ручеек появляется прямо из стены, пересекает камеру и исчезает в трещине стены противоположной.

– На поверхности дождь, слышишь, Туст? Скоро начнется сезон дождей.

Подойдя к старику, Кайс уселся рядом, устроив карту на коленях.

– Ты думаешь, что в праздник Земли нас помилуют? – не отводя завороженного взгляда от чудесного огня, спросил Туст.

– Кто знает? – пожал плечами Кайс. – Может.

– Знаешь, парень, – оторвав взгляд от карты, заговорил Туст. – Я многое повидал в жизни. Большую часть я с удовольствием бы выкинул из моей памяти. Да что там – многое! Всё! Оставил бы только эти полгода, что мы с тобой провели в этой мерзкой кишке. Меня многие называли другом, многие говорили, что обязаны мне если не жизнью, то некой ее частью, и намерены вернуть долг при первом же удобном случае. И что? Где они все? Ты помог мне поверить в то, что есть люди, люди настоящие. Мне кажется, когда я смотрю на этот огонь, внутри меня просыпается человек. Тот человек, который может все. Который не переступит через самого себя, и как бы трудно ни было, он останется человеком. Как, ты рассказывал, те люди говорили? Карта пустая и никчемная? Скоморохи! Сами они никчемные! Это карта Души, я так думаю. Глядя на ее огонь, ты чувствуешь то, что сокрыто в тебе самом глубоко-глубоко. Скажи мне честно, положа руку на сердце – что двигало тобой, когда ты впервые подал мне миску воды вместо того, чтобы тихо придушить меня?

– Глупый вопрос.

– Нет, не глупый! – заупрямился Туст. —Не глупый. Это же не жалость была. Нечто другое. Я знаю, это человек в тебе так решил, что мне нужна помощь. Незнакомому и чужому. Это удивительный огонь. Он есть добро. Он есть жизнь. У меня ничего нет, кроме слов, но прошу тебя, запомни и сохрани их в своей памяти. Пока ты смотришь на этот пламень, ты всегда будешь оставаться человеком. И ты стоишь гораздо больше, чем все жители Затарии вместе взятые. Помощь от избытка хороша, но не будь избытка, и помощи ты не получишь. Ты же готов отдать то, что есть у тебя самого драгоценного – время. Ты готов его тратить на чужих для тебя людей просто потому, что готов, и не жалко. Это не глупость, как скажут многие, это человек в тебе. Слышишь? – лицо Туста исказила гримаса страха. – Слова и мысли путаются мои. Это потому, что я уже наполовину не здесь. Вот она! – Туст ткнул пальцем куда-то за плечо Кайса, указывая на нечто, что видел только он. – Она пришла. Посторонись, Кайс, я встану. Я прожил остаток жизни как червь, так хоть умру как человек!

Туст отстранил Кайса, вложив ему при этом какой-то предмет в руку, и встал, уставившись в пустоту.

– Иди! Я не боюсь!

В следующий миг ноги его подкосились, и он упал лицом вниз. Старый кузнец Туст больше не скажет ничего.

Кайс медленно раскрыл ладонь, в которой находился таинственный предмет. В ровном белом свечении, что исходило от карты Души, он увидел еще одну. Туст перед самой смертью отдал ему то, чем владел, и о чем не рассказывал те полгода, что провел в одной камере с Кайсом.

*****

Арчи не признавал обуви. Казалось бы, человек имеет все, что только можно пожелать, а многим даже не снилась и малая часть того, что имел он, но любую обувь выносить не мог. Странно, но таким уж он был – страшный, всемогущий глава тайной службы Затарии. Во всем Набакисе, что являлся столицей, не отыскать более властного человека. Даже Величайший, в подвале дворца которого и располагалась тюрьма, терялся на его фоне. Власть и сила принадлежала в Затарии именно Арчи, о чем знали все, кроме правителя и его тупоголовых, заплывших жиром министров.

Узкий каменный коридор привел его к массивным дверям, усыпанным тяжелыми медными заклепками, в центре которых расположилось тяжелое бронзовое кольцо. Взявшись за холодный обруч, Арчи с силой ударил по отбойнику три раза и принялся ждать, когда охранник затребует пароль.

– Кого там нелегкая принесла! – послышалось глухое ворчание тюремщика. – А вот как если без надобности, так я…

Открыв узкое окошко и осознав, кто пожаловал, тюремщик разом сник и в мыслях попрощался с семьей. Надо же так вляпаться! Он-то со сна решил, что это мальчишка с кухни притащил похлебку для узников. Эх, как бы не оказаться на месте Туста, что умер ночью, чей топчан как раз освободился…

– Проснулся? – слегка улыбнувшись, спросил тюремщика Арчи. – Открывай.

Звякнул засов, дверь открылась, пропуская рассветного гостя в обитель безнадежности и отчаяния.

Согнувшись вдвое, позабыв о больной спине, тюремщик заговорил, уставившись в пол:

– Господин Арчи! Помилуйте! Я-то сдуру решил, что это кухонный пришел. Недавно я отодрал его за уши, и с тех пор он повадился притаскивать недоваренную похлебку, и все потому, что имеет злобную, мстительную натуру, Эши его задери.

– Поваренок? – Арчи усмехнулся. – Ты хочешь мне сказать, что некий мальчишка так овладел твоим разумом, что вытеснил из головы все, включая порядок службы? Это он тебя довел до исступления, и ты позабыл, что существует пароль и отзыв?

С тихим стоном тюремщик опустился на колени, не особо заботясь о том, что его лоб встретится с холодным каменным полом.

– Господин! – взмолился он. – Мне осталось полгода до конца срока службы. Не губите!

– Встань, – уставшим голосом сказал глава тайной службы. – Я оставлю тебя на месте. Я сегодня великодушен.

Тюремщик, поняв, что его сегодня никто на плаху не потащит, встал, отерев кровь с разбитого лба.

– Будь на твоей глупой голове шлем, как того требует устав, то твой лоб остался бы цел. Происшествия?

– Сегодня ночью умер один узник, – торопливо ответил тюремщик и добавил: – Сам умер.

– Кто?

– Туст, кузнец.

– Вот как? Хм… Хорошо. Ты предпринял что-нибудь?

– Никак нет!

– Ты видел, что умер узник, и даже не открыл дверь, чтобы убедиться?

Тюремщик вновь сник и мысленно поклялся больше никогда не пользоваться тайными глазками в дверях камер, чтобы подсматривать.

– Можешь остаться, я сам схожу. А поваренку скажи: еще раз притащит недоваренную снедь – и сам будет ее жрать до посинения.

Старый тюремщик, суетливо поклонившись, попятился, не переставая приговаривать:

– Спасибо, господин Арчи. Спасибо. Я ему скажу, я ему так скажу, что он в штаны наложит.

Самый влиятельный человек Затарии не слышал причитаний несчастного, он шел по коридору туда, где ночью умер Туст-кузнец.

*****

Кайс встряхнул ладонью, сбрасывая на топчан Туста карту, словно та обожгла его.

–Туст, – не веря в то, что произошло, позвал Кайс. —Туст, ты чего? Поднимайся.

Туст не ответил. Его тело, еще минуту назад живое и разговорчивое, теперь застыло посреди камеры, уткнувшись подбородком в едва заметную ложбинку, промытую неутомимым ручьем в камне. Веселая струйка продолжала свой бег несмотря на преграду, попросту обходя ее с двух сторон. Убитый тюрьмой ею же и омыт. То, что должно делать в подобных случаях детям и внукам умершего, сделано ручейком, пробившимся с воли. Последние слова должны быть смыты с губ, как только человек перестал дышать. То, что скажет он Богам, не должно смешаться с тем, что сказано до этого людям.

– Ох, Туст, – опустившись на колени перед мертвым, прошептал Кайс. – Что же ты…

Он перевернул старика и в который раз за ночь отправился к бочке, прихватив с топчана миску. Вернувшись обратно, завершил омовение и перетащил тело, устроив его на не струганных досках. Уложив Туста, как того требует обычай, Кайс положил ему под скрещенные руки карту, не желая принимать такой подарок. Пусть она останется с ним.

Водрузив у изголовья мертвеца карту Души с ее умиротворяющим пламенем, Кайс вернулся на свое место, сел, скрестив ноги, и не заметил, как пролетел остаток ночи.

Лязг запора вывел Кайса из горестных раздумий, возвращая в мир настоящий. Вопреки его ожиданиям, в камеру вошел не мальчишка-поваренок в сопровождении тюремщика, а человек в капюшоне. Оглядев узилище, визитер отступил в коридор и, сняв со стены один из факелов, вновь вернулся.

Рассмотреть лицо гостя не представлялось возможным. Из раструба надвинутого капюшона на Кайса смотрела тьма.

– Сидишь?

– Сижу.

Гость прошлепал босыми ногами к оставленной на полу миске с остатками воды, ткнул в нее факелом, гася огонь.

– Чуть было не согрешил, – в голосе пришедшего слышались нотки сожаления. Он словно оправдывался за что-то. – Думал, померещилось. Теперь вижу, что нет. Это действительно карта Души.

Он подошел к изголовью топчана, на котором вытянулось мертвое тело Туста, и протянул руку к божественному огню. Целую минуту он простоял так, с протянутой рукой.

– Ты кто? – решил прервать молчание Кайс. – И какое тебе дело до моей карты?

– Я? – гость повернулся к Кайсу, снимая капюшон. —Я тот, кто мог тебя казнить полгода тому назад. Я тот, кто мог спасти этого старика от участи, что его постигла. Я тот, кто не сделал ни первого, ни второго.

Таинственный гость стянул капюшон с головы.

– Арчи? – удивленно спросил Кайс. – Сам глава тайной службы спустился в свое адское детище? Уж не со скуки ли?

На худом, волевом лице Арчи не отразилось ничего. Ни злости, ни насмешки. Абсолютно ничего. Лицо его было словно слеплено из воска.

– Для тебя я господин. Господин Арчи. И если ты думаешь, что страшнее той участи, что постигла тебя сейчас, ничего не будет, то ты ошибаешься. Не испытывай моего терпения, узник.

Арчи приблизился к Кайсу и сел рядом, не сводя взгляда с пламени карты.

– Ты знаешь силу того предмета, коим владеешь? Вижу, что нет. Ваша беда в этом. Я имею в виду простых людей, а не собирателей. Эта карта с ее божественным, умиротворяющим пламенем, делающим мысли любого, кому посчастливилось его созерцать, чистыми и добрыми – что ты знаешь о ней? Знаешь ли ты, смертный, что стоит ее перевернуть, как пламя станет цвета крови, и каждый, кто заглянет в этот кровавый цветок, будет думать только о том, как бы убить того, кто сейчас разделяет с ним это чудо созерцания? Вижу, что не знал ты этого. Не мудрено. Найдя одну единственную карту, вы, простачки, носитесь с ней по миру, прячетесь, хоть вам и известно, что силой у вас не забрать вашего сокровища. Нет! Вы подобно крысам ищите щель поглубже, вы сходите с ума… Этот старик, что лежит подобно полену и должен быть предан огню, как и подобает полену – чего он добился тем, что прятался всю жизнь? Стоила ли его жизнь такого конца? В порыве хмельного бахвальства рассказал он на дружеском пиру, что лишь благодаря карте металл слушается его, как младший старшего. Всю жизнь молчал, и вот, пять лет тому назад, его терпение лопнуло. Закончилось терпение, и с ним закончилась его свобода. Средь самых верных друзей найдется тот, кто верен лишь себе и своим интересам. Тот, кто донес на Туста-кузнеца, надеялся, что карта достанется ему, и его гончарная мастерская станет процветать. И невдомек тому завистнику, что никакая карта ему не поможет. Доставшаяся старшему брату по наследству от покойного отца мастерская не давала ему покоя, лишила сна, и он отравил брата своего. Ничего не смысля в делах, довел семейное дело до долгов, и решил так, наветом, поправить свои дела. Досталась ему часть имущества Туста, та, что законом обещана за поимку или выдачу вора, а карта, что не открылась ему, была брошена в плачущее лицо кузнеца. И что теперь? Нет Туста, нет его дела, та часть, что досталась гончару, так же была бездарно брошена на ветер. Нет ничего, лишь карта, что покоится под его руками. Ведь она там? Ты же, как человек честный и благородный, не принял от него подарка, я прав?

Ошеломленный этим рассказом Кайс молчал. Арчи продолжил:

– Он не рассказывал тебе о том, что хранил ее на своей груди, и в этом нет ничего странного. Он был слабым человеком. Я так думаю, что ты показывал ему свое пламя и прежде, а сегодня, когда он последний раз смотрел на него, он все-таки вспомнил, что люди важнее карт. Для вас, олухов, так и есть. Ибо, повторю, вы носитесь со своим сокровищем, как базарные сумасшедшие, вместо того, чтобы использовать их. Тусту следовало бы держать ее на виду с самого начала. И дело бы его жило и поныне. И завистник бы остался другом ему, хоть и плохим, но другом. Пришел бы он к нему с просьбой, и Туст не отказал бы. Глядь, и вместе с железками он за долю малую еще б в довесок и горшки продавал. Так сказать, хочешь мою тяпку чудесную – продаю только с горшком.

– Ты знал, что он невиновен, и бросил его в тюрьму? А тот, кто убил брата своего и Туста оклеветал, на свободе остался?

– Ага, – часто закивал Арчи. – Представляешь? Только не спеши делать выводы. Я не монстр, каким меня все считают. Когда ты выйдешь отсюда на свободу, то сходишь по тем адресам, что я дам тебе, и спросишь у так называемых друзей Туста, почему они не сказали за него своего слова. Как я ходил, лично, и спрашивал – кто из вас может сказать, что кузнец невиновен? Всего одно слово – и я бы его отпустил, клянусь. Никто, ни один червь не поручился. Кому охота рисковать семьей и жизнью за одинокого чудака? Я есть закон, и действовал по закону! За утайку налога, что приравнивается к воровству из Высочайшей казны, наказание одно – тюрьма до конца жизни. Спасти его могло поручительство от торговца, за коим не числится никаких преступлений. Все уверяли меня, что Туст, возможно, и утаивал. Таковы люди, мальчик.

Кайс молчал.

– Твой срок закончен сегодня. Ты волен жить, как тебе вздумается. Ты можешь уйти, а можешь остаться служить мне, заодно узнать о картах все, что знаю я. А теперь возьми свою карту и ту, что отдал тебе Туст – она теперь тоже твоя.

Арчи встал и, подойдя к двери, окликнул тюремщика. Чтобы так быстро человек передвигался на четвереньках, Кайсу еще не доводилось видеть. Уткнувшись в босые ступни Арчи лбом, тучный дежурный застыл, ожидая приказаний.

– Старика сжечь по всем правилам и традициям. Прах развеять с городской стены, на востоке.

Послышался звон монеты, упавшей с ладони Арчи у самого уха тюремщика, которую тот тут же накрыл рукой, чтобы не укатилась.

– Ты со мной или бродяжничать?

– Я с тобой, – ответил Кайс.