Читать книгу Неупокоенный - - Страница 9

А пепел сыпал все сильней, закрывая окна серой завесой.

Дэниелу казалось, что так было всегда: он, Пустошь и пепел.

Но в дверь снова постучались.

Дэниел застыл, как парализованный. Ему почудилось, что весь мир заполнился грохотом, словно он сам остановился, а пространство и время несутся мимо него. Непривычно, вертелось в голове. Жутко тяжело и непривычно после стольких лет одиночества встретить незнакомца и остаться равнодушным. В одиночестве отвыкаешь от разнообразия, теряешь способность к контактам, и в сердце зарождается страх.

Стук повторился. Он был настойчивее, чем в первый раз. Неимоверным усилием воли человек превозмог отупение. Окаменевшие мышцы одна за другой начали расслабляться. Дэниел сделал шаг, потянулся к ручке, но опомнился и опустил руку. Он не мог встретить гостей с бородой и в дрянной одежде.

Быстрым шагом он вернулся в комнату и открыл грубо сколоченный бельевой шкаф.

… накинуть на рубашку мундир, зашнуровать высокие кожаные сапоги, натянуть белые перчатки, поправить ордена и медали…

Дэниел достал из ящика стола зеркало с подставкой, смахнул пыль и робко взглянул на себя. После войны у него не было случая надеть форму, и он опасался, что будет выглядеть нелепо – пятидесятилетний старик решил поиграть в молодость! – но она сидела на нем превосходно. Господи, я как будто заморожен, отстраненно подумал Дэниел, разглядывая без единой морщины лицо, и где-то в глубине сознания возникло неописуемое чувство радости, знакомое разве что восьмилетнему мальчишке, который набегался за день, и вечером забрался под теплое одеяло.

Почему, вдруг подумал он, человек так стремится к собственному прошлому, сознавая при этом, что деревья никогда уже не будут пламенеть так, как однажды осенним утром тридцать лет назад, что вода в ручьях не окажется такой чистой, холодной и глубокой, какую он помнит, что все это воспоминания – лишь отражение восприятия в лучшем случае десятилетнего ребенка?

Существовала сотня других, куда более удобных мест, которые он был волен избрать, – мест, где он был бы свободен от голода, холода и запустения.

Добрая сотня мест, где человеку хватает времени отдыхать и дышать полной грудью; где ему не надо выживать; где одежда может быть не изношенной до дыр; где, если хочешь, можешь лентяйничать; где можно предаваться сплетням и болтовне, не содержащим ровным счетом ничего важного.

Сотня других мест – и все же, когда он принимал решение, у него даже не возникал вопрос, что он должен делать. Может, он и обманывал себя, но был этим счастлив. Не признаваясь себе в этом, он был дома. И теперь, вспоминая прошлое, он уже понимал, что того места, о котором он так много думал, нет и никогда, возможно, не будет; что годы превратили воспоминания о нем в ласковую фантазию, с помощью которой человек так охотно обманывает себя.

Но он помнил Анни.

Зимний вечер, сыну года три или четыре. Она у плиты готовит ужин.

Сын сидит на полу, играет в кубики и деревянные дощечки, а снаружи доносится приглушенное завывание ветра. Он только что вернулся со службы, и вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, несущий вихрь снежинок. Дверь тотчас захлопнулась, ветер и снег остались снаружи, в ночном мраке и непогоде. Он поставил сапоги в прихожей и взглянул в зеркало: на бровях налип снег, в усах поблескивали мелкие льдинки.

Эта картина все еще перед ним, словно три восковых манекена, застывших на стенде исторического музея: он с примерзшими к усам льдинками; раскрасневшаяся у жаркой плиты Анни и сын с кубиками на полу.

Интересно, чем она сейчас занята?

…

– Ну, давай болван, – он глубоко вздохнул и открыл дверь.

Они не заставили просить дважды. Бесшумно, точно не было на них костюмов химзащиты, вошли внутрь. Две руки, две ноги, голова – люди – тени встали перед ним в ряд, как загонщики. Лица их скрывались под затемненными стеклами масок, но Дэниел был уверен, что они не сводят с него глаз.

Он одернул пояс, расправил плечи, вздохнул глубоко.

– Спасибо. Спасибо, что пришли.

Потом он прошел к столу, приглаживая волосы на темени, и сел на свое место. Гости остались стоять там, где стояли.

– Я начну сразу с дела, – сказал он. – Вы долгое время следили за мной. Трудно представить, сколько труда было вложено в это. Не то, чтобы я успел многое обдумать. Я хочу сказать, что не сидел, не ломал голову над этим фактом, но склоняюсь к мысли, что вы изучали меня. Это так?

Стрелки на часах мерно отсчитывали секунды. Дэниел принял молчание за согласие и продолжил.

– Я долго думал над этим и пришел к следующему: если это послужит на благо Родине, продолжайте. Но вначале вам придется ответить на некоторые вопросы.

Дэниел взял из нижнего ящика стопку бумаг и положил ее на стол.

– Я нарисовал подробную графическую карту страны, – он аккуратно развернул пожелтевшие от времени листы, – с указанием точных мест, где был нанесен первый удар. Мне неизвестно, что было дальше. И я, безусловно, хочу знать три вещи. Первая: кто отдал приказ? Вторая: названия уцелевших городов и число выживших. И третья, самая важная: какие действия предпринимает правительство для ликвидации последствий войны? Где армия для расчистки завалов, добровольцы, спасатели? Ведь не может быть, что я и вы – совсем одни?

Он жаждал ответов, но тишина продолжалась.

– Что это с вами? – Дэниел побледнел, недоумевая. – Вы игнорируете меня?

Он стиснул челюсти. Все молчали. Тогда он снова заговорил глухим голосом:

– Вы следили за мной, знали каждый мой шаг. А я бегал за вами с пистолетом. Но меня можно понять. Я ждал так долго, что успел обозлиться. Вот только, кто только вчера что-то против тебя затевал, сегодня может преспокойненько чистить твои ботинки. Решайте, я подожду.

Луна кралась по небу, высвечивая на полу белую дорожку. Стояла тишина. В этой тишине бой часов прозвучал, как выстрел из пушки. Пять часов.

– Ну, так каково ваше решение? – не выдержал он. – Чего вы хотите?

Один из пришедших обернулся в его сторону – его, наконец, услышали. Черная в перчатке рука указала на шахматную доску, стоящую на столе. Партия была разыграна наполовину. Счет был на стороне Дэниела. Джек, конечно, проигрывал.

– Шахматы мои хотите? – поразился он.

Незнакомец склонился над столом, взял слона, повертел его, сделал ход.

– Хотите, чтобы я с вами сыграл? – воскликнул Дэниел. В его глазах вспыхнул гнев. Несколько мгновений он сидел, не шевелясь. И вдруг вскочил с такой силой, что стул грохнулся на пол. Лицо его побагровело, глаза зловеще сверкали. – Двадцать лет я ждал, что люди вернутся, чтобы отдать долг Отечеству! – вскричал он. – Голодал месяцами, задыхался от пепла, рыдал душой, но верил, что нет выше идеи, чем служить Родине…

Вдруг он замолчал.

Он стоял в тусклом желтом свете лампы и, казалось, увидел, наконец, сквозь свет то, чего он так всегда боялся: человечество, которому он был не нужен. Потерянная фигурка из сломанного набора, фрагмент, привыкший, но не смирившийся с одиночеством, человек, который ждал, надеялся – и был жестоко обманут. Он протягивал человечеству руку в темноте, а в ответ – пустота.

– Скажите, – прошептал он. – Неужели не осталось ничего?

Стоящий у стола медленно кивнул.

– Что ж, раз так… – уголки губ Дэниела дрогнули, опустились. – Армии больше не сущесствует… Фронта нет… Восстановить разрушения нет возможности… Мои соотечественники потеряли уважение к государству, к Стране. Моя страна перестала существовать. Осталось только место, где народ сложил оружие. И я, должно быть, смешон – жалкий человек на развалинах старого мира…

Он поднял стул, тяжело опустился на него и уронил голову на грудь.

– Но хотя бы не трус. Я верил, что выживу, и, по существу, так и произошло. И… и всё надеялся, что люди вернутся, ведь нет ничего хуже, чем блуждать в чужих краях. И пришли вы. Я стал надеяться… Зачем вы принесли в мой дом надежду? Ей здесь не место, – Дэниел стиснул руки, лежащие на столе. – Проваливайте. Проваливайте на все четыре стороны. Идите, прочь…

Дэниел поднял голову и уставился в пустоту. В доме никого не было.

Он прошептал:

– Детский сон: нет никого на свете, кроме меня. Во всём мире ни одного живого существа. И Родины моей больше нет. Великой Страны нет. Все надо самому. Всё надо заново…

Рот Дэниела открылся, будто он хотел что-то сказать, но не раздалось ни звука. Он сильно втянул воздух в легкие, уронил голову на руки и глухо зарыдал…

***

За окном, низко над долиной, сверкнула зеленоватая звезда. Странное зарево обагрило землю. Он вышел на крыльцо и открыл дверь сарая. Но Джек повел себя странно. Он трусливо подошел к хозяину, прижался к его ногам и задрожал. В его серой шерсти, то исчезающий, то появляющийся снова, играл легкий красноватый оттенок.

Что-то было не так. Дэниел обернулся и обомлел. По дощатым стенам дома ковром взымались ядовито-красные языки огня. Столб огня взмыл к небу. Всего за доли секунды в странном, оглушающем беззвучии пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметав каскады дыма и искр. Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная – в цокольный этаж. Кресла, столы, шкаф, кровать – все рухнуло вниз голыми скелетами.

Тупое недоумение исказило багровое в отсветах лицо Дэниела. Умозаключения мгновенно сложились в логическую цепочку. Он бросился к револьверу, который так и лежал возле крыльца, но вдруг земля вздрогнула и затряслась. Первые раскаты грома разорвали глухое затишье. Горизонт всколыхнулся алой зарей, и нечто чудовищно желтое разодрало небо пополам. Страшный грохот сотряс округу. Воздух сомкнулся следом с таким ревом, что заложило уши. Река вспучилась, забурлила и заклокотала, отражая всполохи грозовых облаков.

В полном одиночестве Дэниел стоял в эпицентре и смотрел в небосвод; стоял с невыразимым ужасом в глазах. Он не знал, что происходит, но, когда из-под земли вырвались глыбы-исполины и с треском слились воедино, образуя гигантский конус, его сковал мертвенный холод.

– Джек, – закричал он, охваченный отчаянной нуждой спасаться бегством, хотя бежать было некуда. – Они строят саркофаг! Они погребают нас!

Последний крик отчаяния человека оборвался и потонул в неописуемом грохоте машин.

Не стало луны, не стало звезд и неба. Наступила мрачная тишина.

Но тишина, полная для Дэниела, не была такой для остальных.

Снаружи, за стенами гигантского ребристого купола, накрывшего Город, набирая силу, повторяя интонацию обеземевшего от невыразимого ужаса человека, невыразимый на земном языке, но понимаемый на интуитивном, слышался шопот, повторявший, точно пробуя на вкус, единственное слово: