Читать книгу Пепел крестьянской Души - - Страница 14

Василий и сёстры работали на полях своего дяди более трёх недель. Вместе с большим семейством Семена Матвеевича, они от темна до темна, невзирая на дождь, холод и снег, занимались уборкой урожая зерновых и картофеля. Часть урожая Василий, Петр и два его младших брата увозили на заготпункт – в счёт сдачи продразвёрстки, часть – ссыпали в просторные амбары, а часть прятали в лесных сторожках и подземных погребах. И не только глава семьи Чикиревых старался часть зерна и необмолоченные скирды укрыть от постороннего глаза, но и остальные семьи этой зажиточной деревни сознательно шли на невыполнение развёрстки, дабы не оставить себя и своё подсобное хозяйства зимой без хлеба и корма. Да и о весне следующего года они помнили. Ведь жизнь не заканчивалась и надо было думать о будущем. Но в середине ноября жители деревни узнали, что их поделили на классы и они стали отличаться друг от друга по принципу: богатый – враг советской власти, а бедный – друг и защитник её. Кулаков в Большом Пинигино оказалось пятнадцать семей, середняков – восемьдесят, а остальные десять попали в разряд бедняков. Эти семьи были малочисленные и не имели возможности держать своё домашнее хозяйство, поэтому вынуждены были идти в наём к крепким хозяевам и работать на их полях вплоть до уборки урожая. На свою долю они не жаловались, так на всю зиму обеспечивались работодателями необходимой сельхозпродукцией. Были и такие, которые не гнули спины на других, но зато вели аморальный образ жизни – бражничали и побирались. В число списочных кулаков попала и семья Семёна Чикирева. Сразу же после оглашения списка в деревне стали часто появляться волостной милиционер Зайчиков и тройка продработников, которые непосредственно руководили выполнением жителями всех развёрсток. И с каждым приездом их поведение становилось жёстче и нахальней. А ещё чуть позже, на всех разъездах появились вооружённые отряды войск ВНУС 61-ой стрелковой бригады, которые были обязаны предотвращать вывоз жителями деревни хлеба не по назначению и вспышки физических выступлений крестьянских масс. Немного освоившись в обстановке, бойцы и сами стали грабить местное население, отбирая у него тёплую одежду, обувь, фураж и продукты питания.

Вернувшись домой, Василий застал родителей в подавленном состоянии. «Чо случилось? Кто-то из родни помер?» – обеспокоился он. «С роднёй, слава богу, пока всё нормально. Все живы и здоровы. Комиссары нас замучили. Надысь ворвались на двор три молодых мужика, а с ними милиционер, и стали его обшаривать во всех уголках. Я у них спрашиваю, чо, мол, потеряли в моём дворе, а они суют под нос какую-то бумажку и говорят: «Ваша семья не выполнила зерновую развёрстку. Вот, пришли посмотреть, сколько вы зерна для себя припрятали». Я им отвечаю: «Так у нас нет излишнего зерна. Только себе да скоту на зиму оставили. А ещё семенное на будущую посевную заложили». «А пузо, мужик, у тебя не лопнет? Все сусеки в амбаре забил, да ещё, наверное, столько же припрятал. Так что заберём мы то, что ваша семья должна советской власти, а сколько останется – всё ваше будет», – сказывал их старший, а сам склабился, словно я ему ровня. Потом спрашивает: «Сами на заготовительный пункт отвезёте или мы свои подводы подгоним?». Я ему отвечаю: «Зерно я вам не отдам!». А он как заорёт на меня: «Кто тебя спрашивать будет, кулак недобитый! Скажи спасибо, что остальное хозяйство не конфискуем. Твой сын где служил? У Колчака? Вот то-то. Значит, он сознательный враг советской власти, а с ними у нас разговор короткий. Раз – и к стенке!». «Совсем сдурели люди. Ни бога, ни чёрта не боятся», – тяжело выдохнул Иван Васильевич. «А почё им бояться чёрта, если они сами порождение дьявола», – сказала печально Евдокия Матвеевна. «И чо, вывезли зерно, или оно ещё в амбаре лежит?» – спросил ошарашенный известием Василий. «Выгребли всё в тот же день. Привели соседа нашего пьяницу Савелия и Губина Никишку, которые с большим удовольствием затаривали мешки зерном и грузили на телеги. Почти сто пудов забрали. Слава богу, что в подпол и погреб не заглянули. А то бы совсем голыми оставили. Нам с тобой надо срочно ехать на деляну и перетащить в колок необмолоченную скирду. Неровен час и до них доберутся», – предупредил Иван Васильевич. «Хоть сейчас поедем. Всю ночь буду таскать снопы, чтобы этим коммунякам не достались», – ответил возмущённый Василий. «Сегодня ты, давай, отдыхай с дороги, а завтра пораньше выедем», – предупредил отец.

Рассказ, который Василий услышал от отца, потряс его воображение. «Да чо же это творится на земле?! Почему над крестьянином издеваются все кому не лень?! До каких это пор будет продолжаться! Мы, чо, не люди?! Приходят в наш дом, забирают всё, чо только можно, и ещё нас же и винят во всех своих грехах! Разве может поступать так человек по отношению к такому же человеку? Неужели конец света наступил?! Почему видя всё, Бог не прекратит эти безобразия? Неужели и он чарам дьявола поддался? А где же эти все попы, которые постоянно твердили нам заповеди божьи? Неужели они не видят, как унижают русского человека, крестьянина, эти пришлые ироды? Прошу тебя, Всевышний, заступись за рабов своих – крестьян. Людей правильных, покорных и почитаемых тебя», – раскаляли мозги Василия слова возмущения и гнева. Он искал понимание реалий новой власти и пути примирения с ней, но не находил. Обида за себя, за семью и за всех добропорядочных жителей села жгла ему грудь и совесть. «Чо же делать и как себя вести, чтобы не сорваться и не наломать дров? Где найти душевные силы, чтобы вытерпеть это унижение? Какой же должна быть власть слепой, чтобы не увидеть, как изгаляются над народом её прислужники? А ведь доиграться может», – метался в мыслях молодой, но уже повидавший жизнь мужчина.

На следующий день Василий запряг Чалого в сани и ещё затемно выехал с отцом на деляну. До обеда перевезли необмолоченную скирду в берёзовый колок, разгребли в сугробе площадку, уложили в два слоя снопы и засыпали снегом. Чтобы не вызывать любопытства у односельчан, накидали полные сани берёзовых поленьев и вернулись домой. А ночью выпал обильный снег и ещё сильнее прикрыл их захоронку.

Вечером Василий пошёл на посиделки к своему товарищу – Колосову Ивану, который был на три года старше, тоже служил в царской армии, но в отличии от него, попал на германский фронт, был ранен и даже побывал в плену у немцев. Поэтому сельские мужики и молодёжь относились к нему с уважением и старались помочь, кто чем мог, так как ранение было серьёзным и не позволяло Ивану вести своё хозяйство. Зато мудрости и рассудительности в нём было в избытке. И ещё, на удивление всем, он был больше, чем кто либо информирован о жизни волости, уезда, Губернии и даже страны в целом. Эту осведомлённость он черпал из газет, разных листовок и не только. Так как его изба стояла на берегу реки, самой крайней к мосту, то на постой у него часто останавливались разные люди и делились с ним последними новостями.

Когда Василий оказался в помещении, то кроме хозяина он там застал своих товарищей – Аверина Степана, Фадеева Сергея и Долгих Григория. Поздоровавшись, Губин-младший быстро вошёл с ними в контакт и включился в тему разговора. Оказалось то, что творили коммунисты в селе и волости не одного его волновало. Друзья едва сдерживали свои эмоции, чтобы не превратить встречу в горячий спор. «Чо мы выжидаем? Когда нас всех по одиночке запрячут в каталажку и сгноят там? Пора чо-то делать. Вон, в Аромашевской волости в деревне Ново-Выиграшной мужики уже заявили о себе. Выгнали из деревни отряд продработников, не дав им ни зёрнышка. Правда, один крестьянин был комиссарами убит, но предупреждение-то они получили», – горячился Григорий Долгих. «А ты-то от куда знаешь о Ново-Выиграшной?» – удивился Василий. «Это я им сказал до прихода твоего. Да и не только в Аромашевском районе народ стал выступать против продразвёрсток. Сказывают и в Абатской волости в некоторых деревнях крестьяне не очень-то жалуют большаков», – пояснил Колосов. «Наши крестьяне не поднимутся супротив советской власти. Уж больно они забиты и запуганы разными карателями. Сколько колчаковцы над ними изгалялись, а они терпели. Незримыми цепями привязаны мы все к своим хозяйствам. Это пролетарии могут в любую точку России ехать и не задумываться. Им чо, главное, чтобы пожрать было, да выпить. А чтобы это у них всегда было, им дали оружие и власть. Вот они сейчас и лютуют», – возразил Губин. «Я с тобой согласен, что наших мужиков от своих хозяйств не оторвать. Но в своём-то селе мы ведь можем сами порядок и закон навести. Неужели, если все жители засупротивятся, советская власть не прислушается к их требованиям?» – сказал Степан. «Наивный ты, брат, человек. Коммунисты быстро найдут зачинщиков, увезут их в город, а остальные мужики по домам разбегутся. Нет, для того, чтобы характер показывать, сила должна быть у наших мужиков. А какая сила без оружия? Вил-то вряд ли красные испужаются», – остудил пыл товарищей Колосов Иван. «Так чо, по-твоему, у нас никаких вариантов нет, чтобы издевательства прекратить? – спросил Григорий. «Думаю, что нет. Если только не случится повсеместный бунт крестьян против незаконных действий советской власти», – разочаровал присутствующих Иван. «Если комиссары так безбожно и дальше будут с народом поступать, то недолго его осталась ждать», – уверенно произнёс Василий и все посмотрели в его сторону.

Из официальной хроники

Озабоченный вялотекущим выполнением задания по продразвёрсткам, губпродкомиссар Инденбаум 10 декабря издаёт приказание Петуховской продконторе, которое тут же тиражируется по всей губернии:

«Срочно передать нарочным тройке Крестьянникову. Тилёвская волость работает хуже всех. Объясняю это большим засилием кулаков в сельсоветах, а также слабой работой волиспокома. Необходимо там самым суровым образом провести работу, памятуя, что она может выполнить развёрстку, но не хочет. Необходима жестокая и беспощадная расправа с кулаками для обеспечения быстрого выполнения развёрстки. Возьмите в каждом селении человек десять заложников, отправьте их подальше работать. О проведённой работе и результатах сообщите телеграфно». А через два дня Инденбаум ещё ужесточил свои требования: «Приказываю непременно собрать все сто процентов развёрсток не позднее 25 декабря, не останавливаясь ни перед чем. Должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличного хлеба деревни собственностью государства.

Натравленные на сибирских крестьян и запуганные сами требованиями и угрозами руководителей, продотряды с каждым днём всё сильнее и сильнее сжимали горло богобоязному и законопослушному сибирскому мужику. В самом конце ноября вышел приказ заведующего политбюро ишимского уезда И. В. Недорезова и заместителя тюменского губпродкомиссара Я. 3. Маерса, в котором говорилось:

«Несмотря на все усилия тюменского продовольственного комитета выполнить продразвёрстки к 1 декабря, таковые не выполняются вследствие категорического отказа и противодействия зажиточных кулаков, которые не только сами отказываются выполнять развёрстки, но также ведут гнусную агитацию среди сельского населения о невыполнении таковых. Принимая во внимание тяжёлое продовольственное положение республики и Красной Армии, политбюро приказывает немедленно арестовать всех без исключения кулаков следующих волостей: 1) Локтинской, причём в первую очередь деревень Ново-Мизоново и Старое Мизоново, 2) Теплодубровской и села Теплодубровского, 3) Ларихинской

4) Казанской, 6) Аромашевской, 7) Тажевской, 8) Усовской, 9) Вольшой Сорокинской. При аресте широко объявить населению, что они берутся заложниками впредь до выполнения Ишимским уездом продовольственной развёрстки целиком. Исполнение настоящего приказа возлагается на раймилицию, которая обязана совместно с райпродкомиссарами и уполномоченными губпрокома арестовывать всех кулаков и лиц, категорически противодействующих выполнению развёрсток. Волисполкомам приказывается оказывать всяческое содействие при изъятии вредных элементов из деревни и немедленно приступать к обмолоту и вывозке хлеба и других развёрсток, которые были наложены на лиц, которые подвергаются аресту в качестве заложников».

Чтобы этот приказ усилить, член коллегии тюменского губпрома Яков Захарович Маерс довёл до волостных уполномоченных по проведению развёрсток в Ишимском продовольственном районе распоряжение:

«Несмотря на то, что Ишимский район вполне обеспечен вооружённой силой и работниками, в вашей волости реальных результатов до сих пор нет. Ещё раз подтверждаю, что необходимо сделать решительный уд ар и выполнить в самый кратчайший срок развёрстки. Больше церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твёрдым и жестоким и изъять хлеб, который развёрстан по вашей волости. Вы должны твёрдо помнить, что развёрстки должны быть выполнены, не считаясь с последствием, вплоть до конфискации всего хлеба в деревне, оставляя производителю «голодную норму». Срок выполнения развёрстки давно истёк, ждать добровольного сдания хлеба нечего, последний раз приказываю сделать решительный нажим, выкачать столь нам нужный хлеб. Нажимайте на одну волость как следует и не оставляйте её, пока не закончите работу полностью, и это должно быть сделано в трёхдневный срок. После чего обязую вас с нарочным прислать доклад о выполнении, в противном случае буду вынужден вас отозвать и отправить в Тюмень для личного объяснения губпродкомиссару согласно его категорического распоряжения. Жду от вас решительный удар».

В связи с тем, что Большесорокинская волость была в списке приказа, 12 декабря в село прибыли продовольственный комиссар Ишимского уезда и член президиума уездного исполкома советов Иван Максимович Гуськов, председатель продтройки Горшков, члены – Живописцев, И. Зверин и райпродкомиссар Арсений Филиппович Коротков. Их сопровождал отряд красноармейцев 183-го полка, 61-й стрелковой бригады ВНУС во главе с начальником Зубринским. Изучив обстановку на месте и побывав в некоторых населённых пунктах, Гуськов направил с нарочным письмо Маерсу:

«Ваше указание получил. Ставлю в известность, что в волостях Еотопутовской, Вознесенской и Большесорокинской хлеба излишков крайне незначительное количество. Забираю семенной, также продовольственный. Прошу выслать в Большое Сорокине отряд в двадцать человек и дальнейшие распоряжения».

На следующий день Гуськов отправил письмо в уездный продкомитет:

«15 декабря сего года члены Большесорокинского волисполкома были разбросаны мною по обществам для выполнения хлебной и других развёрсток. При этом каждому было приказано немедленно изъять у населения весь обмолоченный хлеб ввиду того, что таковое сознательно затягивает обмолот. Между тем, проезжая 18 декабря, то есть через три дня, через Стрельцовское общество я установил, что член волисполкома Старовойтов, кому предписано было выполнение развёрсток в Стрельцовском обществе, и председатель Стрельцовского сельсовета Василий Стрельцов не приняли требуемых приказом мер и не отправили ни одного фунта хлеба, а занимались учётом, в чём им помогал член РКП (б) большесорокинской волячейки /Дмитрий Трязнов. Трязнов прямо заявил гражданам Стрельцовского общества, что до производства учёта и выяснения излишков хлеба сдавать его не следует. Означенное обстоятельство и бездеятельность Старовойтова и Стрельцова повлекли к тому, что хлебная развёрстка в деревнях Стрельцовка и Крутиха была сорвана, что в свою очередь, оказало влияние на окружающие деревни, в коих выполнение хлебной развёрстки также приостановилось. Ввиду этого и с целью пресечения дальнейших разлагающих действий названных лиц, я нашёл необходимым таковых арестовать и препровождаю в Ишимский упродком члена волисполкома Старовойтова и председателя Стрельцовского сельсовета Стрельцова на принудительные работы впредь до выполнения развёрсток Стрельцовским обществом, ^итрия же Трязнова – для препровождения в Тюмень на распоряжение губкома РКП (б), согласно циркулярному письму, в исполнении чего предлагаю сделать надлежащее распоряжение».

В Большом Сорокине тройка также произвела арест пятерых жителей включённых в сословие зажиточных кулаков, и председателя волсовета Суздальцева Ивана Даниловича. Но на арест уважаемого односельчанина жители никак не прореагировали. Человек, который хоть и не рьяно, но служил новой власти, и хоть не очень заметно, но помогал своим землякам оказался враз преданным ими. Он стал чужим и среди чужих, и среди своих. Более того, согласно приказу Майерса, у него конфисковали всё имущество, оставив семью без куска хлеба и средств к существованию. Сорокинские мужики, чувствуя свою вину перед женой Ивана Марфой, при встрече с ней опускали глаза или вовсе старались свернуть с её пути.